Один из попутчиков, с эмблемой военно-воздушных сил на мундире, улыбнулся мне и, желая приободрить, сказал:
— Не волнуйтесь, мисс Ранделл. Такое порой случается. Все обойдется.
Мне страшно хотелось надеяться, что он окажется прав, и я даже сумела дрожащими губами изобразить на лице какое-то подобие ответной улыбки, стремясь показать, что я ему верю.
Облака висели низко над землей, то и дело попадались воздушные ямы. После четвертого круга мне сделалось совсем плохо. И теперь мысль о том, что я могу оконфузиться из-за приступа воздушной болезни, страшила меня сильнее, чем перспектива аварийной посадки «на брюхо». В хвосте самолета я еще раньше приметила отгороженный занавеской укромный уголок. Рядом висел кусок картона, на котором кто-то карандашом печатными буквами написал с одной стороны «свободно», а с другой — «занято». Прикинув на глазок расстояние между занавеской и моим креслом, я осталась сидеть, решив, что при необходимости я смогу своевременно добежать до заветного местечка.
Прошло примерно десять минут, и со стороны моих попутчиков послышался громкий вздох облегчения. Я быстро посмотрела в окно и увидела, что оба колеса полностью выдвинулись.
Мы снизились и довольно спокойно сели, а потом покатили к тому месту, где стояли наготове санитарная и пожарная команды. Поглядев на нас с подозрением, к которому примешивалось чувство явного разочарования, они взобрались в свои машины и уехали. Будто одеревеневшая, чувствуя себя совершенно разбитой, я с трудом спустилась по трапу на грешную землю и осталась стоять, покачиваясь на нетвердых ногах, пока не подошел летчик, который перед этим ободряюще улыбался мне. Взяв меня за руку, худощавый темноволосый парень, примерно двадцати лет, отеческим тоном сказал:
— Когда поедите, вам сразу станет легче. Пойдемте. Неуверенно ступая, я последовала за ним по направлению к столовой. Мы шли все вместе по узкой песчаной дорожке, где нас бесцеремонно толкали, к большому деревянному бараку, стоявшему на отшибе среди поникших пальм. Мои спутники вежливо предоставили мне возможность первой воспользоваться умывальней. Ополоснувшись тепловатой водой с песком и закурив, я почувствовала себя — по крайней мере физически — бодрее, уже способной справиться с завтраком.
Неисправное шасси задержало нас почти на два часа, все это время мы сидели в столовой, беседуя и слушая великолепную игру туземных гитаристов.
Сидней — и Коннор — отодвинулся далеко на задний план, олицетворяя часть другого, возможно, не самого лучшего мира. Я опять окунулась в привычную атмосферу английской военной столовой, снова с удовольствием воспринимала британский армейский жаргон, ощущая знакомое еще по джунглям товарищество, свободное от скрытых побуждений, часто возникающих между представителями различных полов. Эти мужчины, отрезанные от цивилизации на маленьком пустынном островке, — подобно тем солдатам, которые с боями прокладывали себе путь в Бирму, — были слишком поглощены своими обязанностями, чтобы относиться ко мне исключительно как к женщине. Но они тем не менее с гордостью сказали мне, что я — первая белая женщина, ступившая на Кокосовые острова с начала войны.
— Для нас целое событие. Жаль, что вы не можете остаться. А почему бы вам в самом деле ненадолго не задержаться? На следующей неделе мы бы отправили вас прямо к месту назначения...
— Следовало бы кому-нибудь снова устроить диверсию с этим шасси, тогда бы вам пришлось волей-неволей побыть здесь некоторое время... — добавил кто-то.
Я рассмеялась и заметила, что ничего не имела бы против. На острове к нам присоединился направлявшийся в Коломбо капитан-лейтенант королевских военно-морских сил, который попытался договориться со мной о свидании, но когда мы приземлились, мне удалось от него улизнуть. На ночь меня приютил Христианский союз женской молодежи. Коломбо был слишком жарким, душным, многолюдным и чересчур культурным городом, чтобы при моем настроении показаться привлекательным.
На следующий день я вылетела в Калькутту на «Дакоте» транспортного командования — вместе с полудюжиной старших офицеров и их адъютантов. Позавтракав в Бангалоре, мы днем прибыли в конечный пункт нашего назначения.
В Барраклоре у нас были свои недавно организованные общежитие и столовая для транзитников, но я туда не пошла. Гостиница Христианского союза предоставляла больше удобств и находилась ближе к центру города. Кроме того, в ней остановились Элеонора и Джойс, возвращавшиеся в Шиллонг после десятидневного отпуска. Вместе мы отправились в управление воинских перевозок, где оформили нашу дальнейшую поездку, а затем до ужина прогуливались по Чоурингхи. Я очень устала и в эту ночь спала как убитая, несмотря на духоту и зной.
Путешествие по железной дороге оказалось малоприятным: было жарко, а в вагонах к тому же и очень тесно, особенно на отрезке пути, где хозяйничали американцы. Поездная бригада из негров, которую мы наблюдали на промежуточных станциях, своими черными, блестевшими от пота лицами и запачканными сажей и угольной пылью комбинезонами странно выделялась среди яркой, разноцветной толпы светлокожих стройных индийцев, собиравшейся у поезда на каждой остановке.
На следующее утро в восьмом часу мы прибыли в Панду и, со вздохом облегчения, покинули вагон. С трудом пробиваясь сквозь орду орущих кули, каждый из которых старался завладеть нашим багажом, мы прошли к ожидавшему нас у причала речному пароходу. По дороге мы с удовольствием вдыхали прохладный утренний воздух, и нам казалось, что мы уже чувствуем аромат далеких гор. Очевидно, просто разыгралось воображение.
В конце концов распределив багаж и расплатившись с носильщиками, мы прошли в салон на завтрак. Когда мы уселись, пароход отвалил от пристани и неторопливо поплыл по мутной Брамапутре, громко шлепая по воде старыми лопастями. Легкий ветерок приятно обдувал наши разгоряченные лица. После завтрака, облокотившись на бортовые перила, мы наблюдали, как медленно приближается Гаухати.
В конце пути нас задержали у противоположного берега: автобус не ожидался раньше, чем через два часа, но американцы, подъехавшие на штабном автомобиле с базы в Барапани, предложили нас подвезти, и мы с радостью согласились.
Ожидая, когда поднимут шлагбаум, мы обменивались последними новостями и слухами с девушками, работающими в здешней столовой. С гор в это время спустилась большая колонна санитарных машин, и пока мы стояли, пропуская ее, нас догнал служебный автобус, но потом на дороге наш штабной автомобиль быстро оставил позади все другие машины и стал бойко взбираться по узкой дороге, которая шла неуклонно на подъем. С каждой милей воздух становился чище и прохладнее.
В Барапани американцы нас накормили, а потом повезли в сторону Шиллонга, и мы прибыли в Маули как раз в тот момент, когда начался сильный ливень.
Мне часто казалось, что Маули — самое восхитительное место на земле. Когда-то здесь действовал монастырь, и тот факт, что в нем разместились тыловые службы войскового обеспечения, одно время служил темой множества острот, которые давно перестали вызывать смех. Это расположенное на высоком холме старинное здание, со спокойным достоинством взиравшее на крыши Шиллонга и на далекие горы, сохраняло терпкий запах хвои и обладало — во всяком случае для меня — неповторимым очарованием, все это в какой-то степени было связано с доброжелательным приемом, который всегда оказывали здесь любому, ну и, конечно, с возрастом строения, с его уединенностью.
Побросав свертки с постельным бельем на кровати, мы спустились в столовую, где нас угостили кофе и последними новостями относительно ожидавшейся со дня на день капитуляции Японии.
Пребывая в столь родной атмосфере Маули, я на два часа забыла о Конноре, мое застывшее сердце немного оттаяло, и я смогла нормально улыбаться, не прибегая к гримасе, которую до сих пор использовала в качестве заменителя улыбки, беседуя в пути с Элеонорой и Джойс.
Теперь я больше молчала. В нашей компании никого никогда не принуждали участвовать в беседе, если кому-то в определенный момент хотелось только слушать. Мы все уже давно были вместе и крепко сдружились. Кроме того, другим не терпелось многое рассказать: о своих мужьях, знакомых парнях, о развлечениях во время увольнений, а также о том, что наши передвижные лавки уже работают в Рангуне. Это известие всех обрадовало, особенно тех немногих из нас, кто был в команде с самого первого дня и кому пришлось бежать оттуда перед наступлением японцев в 1942 году. Даже я, пришедшая в отряд лишь в 1944 году и бывавшая в Рангуне только ребенком в мирное время, почувствовала сильное желание вернуться в этот город.
Но вслух своего желания я не высказала. Ведь я уже имела возможность провести семь недель в Австралии. А потому у других было больше прав на работу в Рангуне. Как сообщила мне Дороти Мордант — при этом в глазах у нее промелькнуло нескрываемое торжество, — ее назначили туда начальником участка.
