А спустя несколько дней Иоганн говорил о вдохновении, о музыке, рождение которой он ощущает в себе, но которую по каким-то таинственным причинам ему никак не удается перенести на бумагу, и вдруг с удивлением услыхал, как Эразм задает ему вопрос:
— А когда же можно будет услышать вашу оперу?
Иоганн так растерялся, что не мог выдавить ни слова. Впервые Эразм заговорил с ним о его музыке. Обыкновенно старик-мастер, слушая его, лишь кивал головой, так что Иоганн долго пребывал в убеждении, что Эразм даже не пытается вникать в его слова, а может, вовсе и не слышит их.
Эразм повторил вопрос:
— Так когда же вы завершите свою оперу?
— Сейчас пока рано об этом говорить. Но если все пойдет хорошо, через месяц-другой.
Месяца через два скрипичный мастер снова задал вопрос о его опере.
— Сколько же страниц в вашей партитуре?
Иоганн не без удивления услышал свой ответ, причем произнесенный самым серьезным тоном:
— Сто шестьдесят семь.
— И сколько нот?
— Семнадцать тысяч шестьсот двадцать три, не считая пауз.
— И сколько вы уже написали?
Тут Иоганн промолчал.
По правде сказать, чем дальше он продвигался в сочинении своей оперы, тем все более призрачной и воображаемой становилась она.
20
Иоганн очень долго не решался признаться в этом старику-мастеру.
И однако как-то вечером все-таки не удержался. Семь раз он пытался записывать сочиненную музыку в тетрадь. И семь раз опера испарялась с ее страниц.
Они сидели за столом, ели фазанью курочку, запивая ее «вальполичеллой»[6]. Уже пошел октябрь. Каждый вечер солнце чуть раньше скрывалось за лагуной. Особых поводов для пиршества не было, разве что смерть лета и появление первого инея. Вино, вобравшее в себя благоухание итальянской земли, было как мягкое напоминание о летнем зное и так стремительно отлетевшем блаженстве.
Иоганн уже было решился облегчить душу.
Эразм однако опередил его:
— Я чувствую, вы что-то хотите мне сказать.
Молодой человек долго сидел, не отрывая глаз от тарелки, прежде чем нашел в себе силы спросить:
— Как ты догадался?
Впервые Иоганн обратился к скрипичному мастеру на «ты». Но Эразм не оскорбился. В этот миг они чувствовали себя настолько близкими друг другу, что для того, чтобы воспринимать некоторые вещи, слова были лишними.
— Ну, это было несложно. Последнее время у тебя такой озабоченный вид. Скажи, что у тебя не так.
Карельски отпил глоток вина и в нескольких словах поведал историю с тетрадью.
— Иоганн, тебе, должно быть, приснилось. Подобные вещи случаются только во сне.
— Клянусь тебе, вовсе нет. Должно быть, существует нечто, не дающее мне писать.
— Чары?
Иоганн хотел сказать про черную скрипку, но в последний момент остановился.
— Быть может…
Он чувствовал за спиной ее присутствие, и оно наполняло его непонятной тревогой.
— В таком случае придется ждать, — произнес Эразм, вставая из-за стола и усаживаясь в кресло.
На шахматной доске черный конь защищал королеву. Иоганн тоже поднялся из-за обеденного стола и уселся напротив скрипичного мастера. Тот достал бутылку водки, и они продолжили партию, прерванную накануне вечером.
— Чего ждать?
— Что что-то произойдет.
— Не понимаю.
— Это называется надеяться. Придет день, и ты напишешь свою оперу. И сыграешь ее. Быть может, всего один-единственный раз, только для себя, но все равно сыграешь. Без надежды счастье на земле невозможно.
Иоганн медленно повторил вслед за Эразмом:
— …счастье на земле невозможно… Но счастье существует только в снах! Знаешь, я тебе об этом никогда не рассказывал, но, представь себе, ночью — той самой ночью, когда я лежал раненый на поле битвы, — ко мне пришла женщина… думаю, мне это приснилось, но с тех пор она является в мои сны…
— Подожди, когда сон осуществится и ты освободишься. В конце концов так происходит всегда. Надо только ждать.
— Долго?
— А время тут не имеет значения. Несколько секунд или несколько столетий, это одно и то же. Ожидание всегда кончается освобождением.
— Всегда? — спросил Иоганн.
— Всегда! — ответил Эразм.
Иоганн вздохнул и сделал ход. Черной королевой.
— Не знаю, хватит ли у меня терпения, — промолвил он.
Но решил ждать.
21
На следующий день, усаживаясь за шахматную доску, чтобы продолжить партию, которую они прерывали каждый вечер, Эразм сказал Иоганну:
— Прежде чем написать оперу, тебе нужно ее прожить.
— А знаешь, ты прав, — согласился Иоганн. — Мне это и в голову даже не приходило. Более того, я никогда не думал, что от того, что живешь, тоже может быть какой-то прок.
— Более того, я знаю, как сделать твою жизнь интересной.
— Да? И как?
— Тебе нужно отправиться на поиски сна, который постоянно возвращается к тебе.
— И где же его искать?
— Да где угодно по всему свету. Но главным образом в себе.
Иоганн удивленно взглянул на старого мастера. Потом, не думая, сделал ход слоном, отведя его на семь горизонталей назад.
— Каждой душе положен свой сон. И, видя каждую ночь в сновидениях эту прекрасную и странную женщину, ты подтверждаешь это правило.
— Прекрасней всего в снах то, что они не ставят никаких пределов и одаряют тебя любыми возможностями.
— Разумеется. Во сне возможно все.
— И как же сделать, чтобы так же было и в жизни?
Эразм ответил не сразу. Он долго не отрывал глаз от шахматной доски. Взял королевой слона Иоганна. Потом выпил глоток водки, взглянул на висящую на стене черную скрипку. И только после этого повернулся к Иоганну и произнес:
— Видишь ли, в конце концов сны необходимо разрушать.
22
В одно из ноябрьских воскресений, когда Венецию засыпал снег, Иоганн Карельски отправился в церковь Сан-Дзаккария, где отслушал вечерню. Когда же она закончилась, он, оставшись один в доме Божьем, опустился на колени и погрузился в молитву.
И тут он внезапно услышал, как зазвучал женский голос, исполняющий прекрасную хрупкую мелодию. Дрожь пробежала по его телу. То был какой-то неземной голос. Услышав его, Иоганн невольно подумал о Боге.
Он не знал, откуда доносится этот напев и к кому он обращается. Для него это оставалось тайной. Но в одном Иоганн был совершенно уверен: голос этот в точности был похож на голос незнакомки, которая в ночь после сражения при Монтенотте подкрепила его тело водой, а душу пением и тем самым спасла от неминуемой смерти. И эта мелодия, и этот тембр, которые так часто звучали в его снах, могли принадлежать только той прекрасной женщине. Это несомненно была она.
Иоганн потихоньку приходил в себя от ошеломления, а музыка заполнила церковь, заполнила его душу, завладела и умом его, и телом. Он столько раз надеялся, что это произойдет, хотя еще несколько секунд назад был уверен в неисполнимости своих надежд.
Голос этот звучал не только для Бога. Иоганн знал, что он звучит и для него. Он был твердо убежден в этом. То был голос из его оперы, но ведь и опера его создавалась ради этого голоса. Эта женщина, эта незнакомка была в определенной мере владычицей сна, что жил в нем. А он владел частью ее души. И это было бесспорно.
Потрясенный Иоганн не поднимался с колен, и по телу его пробегал трепет счастья и наслаждения. Он не осмеливался открыть глаз, боясь, что чары исчезнут и голос смолкнет. Ему так не хотелось, чтобы пение прекратилось. Надо немножко подождать, чуть-чуть подождать, чтобы что-то произошло, чтобы нечто сформировалось, возникло и выросло в нем. Это будет как нарождение. Как роды. Как боль. Как рождение на свет в муках и наслаждении некой части его души.
Но пение смолкло, и он открыл глаза. Медленно, нерешительно встал с колен и принялся искать взглядом незнакомку. Но никого не было. Даже признаков присутствия человека. Было только отсутствие музыки и молчание этого голоса.
Он был один. Один — с этим голосом в себе и вокруг себя.
И опять она ускользнула.
Близкий к помешательству, Иоганн бежал до самого дома Эразма.
23
Рассказывая скрипичному мастеру о голосе, что звучал в церкви, Иоганн обратил внимание, как заблестели у того глаза.
— Значит, и ты тоже встретил ее? Ты тоже наконец разрушил сон?
Наступило молчание. Иоганн не знал, что ответить.
— Ты знаешь, кто она? — продолжал задавать вопросы Эразм. — Знаешь, что это за голос?
Ответом опять было молчание.
— Очень я опасаюсь…
Их взгляды одновременно устремились к инструменту, висящему на стене.
— Сядь, Иоганн, мне нужно тебе кое-что рассказать.
Молодой человек сел, и пока Эразм наливал ему рюмку водки, его вдруг осенило, что старик-мастер счел, что настал момент открыть ему тайну черной скрипки.
