Илкли,
Йоркшир
— Это ваша мать?
— Нет, это моя мачеха:
— Нам надо обязательно встретиться, — сказал он, — буду ждать.
Мы проводили их до дверей и стали прощаться. Было странно, что я могу вот так шутить и смеяться, потому что в глубине души тоска не покидала меня. Она постоянно была во мне, как холод, от которого болело в груди.
Мы вернулись в гостиную и услышали шаги хозяйки в коридоре. Шаги приближались.
— Она собирается устроить еще один скандал, — предположила Моди.
Мы прислушались. Шаги послышались у двери и затихли.
Моди сказала:
— Интересно, почему они, вообще, думают, что имеют право оскорблять нас без всякой причины? Вот что мне хотелось бы знать.
Я пододвинулась как можно ближе к огню. Я думала: «Уже октябрь. Скоро зима».
— А ведь ты зацепила этого парня, — сказала Моди, — а мне, как всегда, попался никудышный тип. Ты слышала эти шуточки про возраст? Надо же, еще издеваться пытался.
— Мне они оба не понравились, — сказала я.
— Но при этом ты сразу же дала ему свой адрес, — заметила Моди, — и, кстати, правильно сделала. Стоит встретиться с ним, если он предложит. У таких типов есть деньги — это сразу видно. С первого взгляда. Они очень сильно отличаются от тех, у кого их нет.
— Господи, никогда еще не видела, чтобы человека била такая дрожь, — сказала она, глядя на меня, — жуть какая. Ты что, специально это делаешь? Забирайся на диван, я накрою тебя своим пальто.
Пальто уютно пахло каким-то животными дешевыми духами.
— Это пальто подарил мне Вив, — сказала Моди, — он у меня такой. Многого от него не дождешься, но он всегда дарит хорошие вещи, а не дешевку какую-нибудь.
— Как все евреи, — сказала я. — Он что, еврей?
— Да нет, конечно. Я же тебе уже говорила.
Она начала рассказывать о том парне, который подарил ей пальто. Его звали Вивиан Робертс, и она была влюблена в него уже давно. Она и теперь виделась с ним, когда жила в Лондоне между гастролями, но только урывками. Она сказала, что уверена — он собирается с ней порвать, но старается делать это постепенно. Очень осторожный, боится неприятностей.
Она продолжала говорить о нем. Я не слушала. Я думала о том, какой холод сейчас на улице, что в гримерке тоже жуткий холод, а мое место около двери, и что там всегда сквозняк. Черт знает что. Я вспомнила о Лори Гейнор, — ее столик в гримерке был рядом с моим. Она дразнит меня девственницей, а еще глупой телкой. («Девственница, ты когда-нибудь запомнишь, что дверь надо закрывать, а, глупая телка?») Но она меня раздражала меньше, чем остальные. Она неплохая девушка. В сущности, она единственная, из всех мне там нравилась. Эти проклятые холодные ночи, это идиотское платье в первом акте, из которого так глупо торчат мои худые ключицы. Есть всякие средства, с помощью которых можно поправиться. Venus Carnis[6]. «Нет очарования без уловок Леди, почувствуйте свой шарм». Но на это нужно потратить три гинеи, а где мне их взять? И еще эти холодные ночи, проклятые холодные ночи.
Расположен между 15°10′ и 15°40′ северной широты и 61°14′ и 61° и 30' западной долготы. «Красивый остров с нагорьями, весь заросший лесами», — было написано в той книге. И повсюду горы и холмы, круглые зеленые холмы и круто срезанные горы.
Занавес опустился, и я вновь оказалась здесь.
…Вот Англия сказала Эстер, я разглядывала пейзаж через окно поезда он был разделен на квадратики похожие на носовые платки все маленькое опрятное все отгорожено одно от другого — что это такое — это стога сена — ах это стога сена — я много читала об Англии с тех пор как научилась читать — всё гораздо мельче и бледнее чем я себе представляла не стоит и смотреть — а это Лондон — сотни тысяч белых людей мчатся куда-то и эти темные дома все одинаковые хмуро выглядывают друг из-за друга все одинаковые все держатся вместе — улицы как гладкие ровные ущелья и темные нахмуренные дома — ох мне не полюбить этот город не полюбить этот город — ты привыкнешь к нему повторяла Эстер сначала будешь чувствовать себя как рыба вытащенная из воды но скоро ты к нему привыкнешь — и перестань изображать умирающего Дика и мрачного Дейви[7] как любил говорить твой бедный отец ты привыкнешь…
Моди предложила:
— Давай прикончим портвейн.
Она разлила остатки по бокалам, и мы медленно выпили. Она рассматривала свое отражение в зеркале.
— У меня уже морщины под глазами, видишь?
Я сказала:
— У меня дома осталась кузина, она еще ребенок. Она никогда не видела снега, и ей ужасно интересно, какой он. Она в письмах все время спрашивает, какой он. Мне тоже хотелось увидеть снег. Ужасно хотелось.
— Ну вот, — сказала Моди, — ты его и увидела. Как считаешь, на сколько потянет наш счет за эту неделю?
— Бобов[8] на пятнадцать, думаю так.
Мы стали считать.
Я сэкономила шесть фунтов, и Эстер обещала прислать пять фунтов к Рождеству или раньше, если мне понадобится. Поэтому я и решила найти где-нибудь дешевую комнату, вместо того чтобы поселиться в общежитии для девушек из хора на Мейпл-стрит. Жуткое место.
— Осталось всего три недели, и это проклятое турне закончится — сказала Моди. — Нет, это не жизнь, особенно зимой.
Когда мы вечером возвращались домой из театра, начался дождь. В Брайтоне все время шел дождь. Когда мы переехали в Холлоуэй, на дворе была зима, и темные улицы вокруг театра наводили на мысли о злодеях и убийцах.
Я дала Моди прочитать письмо, и она сказала:
— А что я тебе говорила? У этого парня есть деньги. Это жутко шикарный клуб. Четыре самых шикарных клуба в Лондоне — это…
Все девушки начали спорить о том, какой клуб — самый шикарный в Лондоне.
Я написала, что не могу в понедельник пообедать с ним, потому что уже приглашена. («Всегда надо говорить, что ты уже приглашена»). Я написала, что могу пообедать с ним в среду, 17 ноября, и дала ему адрес квартиры на Джадд-стрит, в которой я снимала комнату.
Лори Гейнор сказала:
— Напиши ему, чтобы он прихватил в клубе консервный нож. Напиши: пост-скриптум: не забудь консервный нож.
— Слушай, оставь ее в покое, — сказала Моди.
— А что такого? Я просто учу ее этикету. Она знает, что я добрая старая коровка, — сказала Лори, — гораздо лучше других коровищ. Не так ли, детка, как тебя — Анна, кажется?
Я взглянула на свои руки. Ногти сияли, как новые медные монетки. По крайней мере, левая рука — правая была не так хороша.
— Вы всегда носите черное? — спросил он. — Припоминаю, что на вас было черное платье, когда мы увиделись впервые. — Подождите минуту, — сказал он, — не пейте это.
Раздался долгий профессионально-деликатный стук в дверь. Вошел официант, чтобы унести суп.
— Это вино отдает пробкой, — сказал ему мистер Джеффрис.
— Отдает пробкой, сэр? — переспросил официант тихим, недоверчивым голосом, в котором слышался оттенок легкого ужаса. У него был крючковатый нос и бледное плоское лицо.
— Именно, отдает пробкой. Понюхайте сами.
Официант понюхал. Потом понюхал мистер Джеффрис. Их носы были совсем одинаковыми, лица торжественными, Братья Слик и Слак[9], братья Заберименяотсюда, подумала я. «И не смей смеяться. Он поймет, что ты смеешься над ним, тебе нельзя смеяться».
На столе — лампа с красным абажуром, на окнах — тяжелые розовые шелковые портьеры. Имелась также жесткая софа с прямой спинкой, а у стены — два стула с изогнутыми ножками, — все обито красной тканью. Заведение называлось Отель Хоффнер, Отель и ресторан Хофнер, Ганновер-сквер[10].
Официант закончил рассыпаться в извинениях и вышел. Потом появился снова, неся рыбу и еще одну бутылку вина, и наполнил наши бокалы. Я быстро выпила свой, потому что весь день меня знобило, и я боялась, что простудилась. Болело горло.
— Как поживает ваша подруга — Мози, кажется?
— Моди.
— Ах да, Моди. Как поживает Моди?
— О, очень хорошо, — сказала я, — с ней все в порядке.
— Вы все еще живете вместе?
— Нет, — ответила я, — между гастролями она останавливается у своей матери в Килберне.
Он сказал:
— Ах вот как, она останавливается в Килберне, — и оценивающе посмотрел на меня. — А что вы обычно делаете между гастролями? Вы живете у женщины, адрес которой дали мне?
— У мачехи? — уточнила я. — У Эстер? Нет, я вижусь с нею нечасто. Она редко бывает в Лондоне.
— Вы всегда останавливаетесь в этих комнатах на Джадд-стрит?
— В комнате, — сказала я, — там только одна комната. Нет, я там никогда раньше не жила, и мне там не очень нравится. Но это все равно лучше, чем тот дом, где я жила прошлым летом, — общежитие для девушек из хора на Мейпл-стрит. Там было просто тошнотворно, особенно то, что всякие старые грымзы заставляли нас каждое утро спускаться на молитву.
