Прошел уже год, и, похоже, мои родные и друзья считают, что срок скорби истек, как будто нужно лишь, чтобы сменились четыре времени года, и после этого можно наливать новое вино в старые мехи, и ты готов снова начать жить. Пора возвращаться к жизни, твердят они. И вот моя мать регулярно звонит и пытается свести меня с очередной девицей, с которой она или кто-то из ее подруг познакомилась в очередной поездке. Но, честное слово, как же надо любить падаль, чтобы пойти на свидание с угрюмым двадцатидевятилетним вдовцом, у которого нет ни нормальной работы, ни мало-мальской цели в жизни? Я представляю себе странных костлявых теток в бесформенных простецких платьях, огромных очках и с целым выводком кошек, с которыми они разговаривают, как с детьми. Или же это унылые, нервно оживленные толстухи с заниженной самооценкой, которые, обливаясь потом, шарят по дну бочки свидания в непрестанных поисках оргазма, не зависящего от прибора, на пальчиковых батарейках. Или разведенки — траченные жизнью подозрительные мужененавистницы, которые ищут очередную плевательницу для желчи либо, не помня себя от страха и одиночества, готовы вцепиться в первого, кто захочет разделить с ними ложе и выплаты по закладной. А еще фетишистки-вампирши, сосущие кровь скорби, которые жаждут слизать с моего лица слезы и впитать своим распухшим сердцем мою безграничную грусть; эти могли уложить меня в койку раньше, чем я рассчитывал, поэтому я стал ревниво относиться к своей скорби — я не очень-то готов ею делиться.
Так что даже если бы я был готов — а я не готов, — мне все же пришлось бы столкнуться с вечной как мир проблемой: я не собирался вступать ни в один клуб, который мог бы принять меня в свои ряды.
Небо просто издевается надо мной. Сегодня один из тех навязчиво-чудесных весенних дней, которые словно из кожи вон лезут, чтобы быть еще прекраснее — настолько, что хочется дать им по морде. Небо ярче, чем имеет право быть: оно оскорбительно, невыносимо голубое — такое, что остаться дома значит совершить преступление против человечности. Как будто мне есть куда пойти. Соседи, как один, стригут газоны и подравнивают изгороди, отовсюду доносится механическое шипение крутящихся дождевателей. Чудесный день. Хейли мертва, а мне нечего делать и некуда идти.
Я подбираю с лужайки пластмассовые ошметки мобильника, и тут на обочине тормозит темный раздолбанный «ниссан» с тонированными стеклами. Сквозь приоткрытую дверцу машины несется энергичный нестройный хип-хоп; из «ниссана» в густом облаке застоявшегося сигаретного дыма вылезает Расс. Он высокий и мускулистый, как отец, на нем мешковатые шорты, вьетнамки и линялая футболка с рисунком из «Боевой звезды Галактики»[9].
В руке у него айпод. На прощание Расс с приятелями хлопают друг друга по рукам, перекрывая музыку, парни кричат ему вслед веселые непристойности. Из открытого окна задней двери вылетает полупустой стаканчик из-под колы, жидкость льется на тротуар, как кровь на месте преступления. Расс улыбается и бьет по крыше машины; «ниссан» трогается с места и лихо заворачивает за угол — так, что шины визжат. Я прислушиваюсь, не раздастся ли глухой удар, но нет. Расс явно попал в дурную компанию: катящиеся по наклонной придурки с подернутыми пеленой глазами и пирсингом в бровях, с длинными всклокоченными волосами и фальшивыми документами, парни, которые ночь напролет бесцельно гоняют на машинах, ищут на свою голову приключений, тусуются на пустынных стоянках, надираются дешевым пивом, играют мрачный панк-рок и перемывают кости говнюкам из собственной школы. Я знаю, что должен что-то с этим делать, особенно в свете инцидента с полицией, который произошел несколько дней назад, но скорбь и жалость к себе истощили мои силы, а делать несколько дел сразу у меня не получалось никогда.
— Привет, — говорит Расс, направляясь по лужайке ко мне. Он вытаскивает из ушей наушники и вешает их на шею. Длинные нечесаные волосы — того же медового оттенка, что и у Хейли — падают на большие темные глаза Расса, словно вуаль. С того случая с полицейским прошла почти неделя, и от порезов на лице и шее у него остались лишь бледно-розовые шрамики.
— Привет, — отвечаю я.
— Прости за ту ночь, — продолжает Расс. — Я был слегка под кайфом.
— Я не думал, что наутро ты уйдешь.
— В девять ты еще спал, — произносит он, пожимая плечами. — Это твой сотовый?
— Был.
— Хороший удар. В смысле, если ты целился в дерево.
— Я целился в кролика, а попал в дерево.
Расс глубокомысленно кивает.
— Бывает.
Я встаю и иду к крыльцу, на ходу засовывая в карман останки сотового.
— Ты разве не должен сейчас быть в школе?
— И что? Ты теперь как мой отец?
— Я просто спросил.
Он смотрит на меня и качает головой.
— Я бы с радостью тебе ответил, честно. Но ты лишился права задавать подобные вопросы, когда выгнал меня к Джиму и Энджи.
— Мне жаль, что так вышло, Расс. Но ведь Джим твой отец. Я ничего не мог поделать.
— Да что ты говоришь! — фыркает Расс. — Он меня ненавидит. Он был бы счастлив, если бы ты меня забрал.
— Ты знаешь, что это не так.
— Ты знаешь, что это так.
Мне с самого начала было ясно, что Расс относится ко мне лучше, чем к отцу. Я понимал: в первую очередь это потому, что я не попался со спущенными штанами во время секса со старой подругой и не бросил Расса ради новой семьи, как сделал Джим. Расс, может, и не был в буйном восторге (если не сказать хуже), когда я переехал к ним три года назад, но я, по крайней мере, был меньшим из двух зол. А мои родители думали, что я никогда ничего не добьюсь.
При любых, даже самых лучших, обстоятельствах озлобленный подросток с трудом идет на контакт. А как еще относиться к человеку, который спит с твоей матерью? Поверьте мне, это совсем другой уровень сложности. Когда я только переехал к ним, я знал: мне придется порядком попотеть, чтобы поладить с Рассом, дабы Хейли не чувствовала себя неловко. Если бы у меня ничего не получилось, вышло бы так, словно она бросила своего ребенка. Новый друг лучше старых двух. Поэтому я прикинулся добрым дядей: отвозил Расса в школу и на встречи с друзьями, время от времени по выходным ходил с ним в кино, проверял его контрольные работы, а в последнее время учил его водить на своем стареньком «саабе». Ребенком я был ленив, да и сейчас тот еще лентяй; вся прелесть ситуации была в том, что я не собирался заменить Рассу отца, и от этого благоразумного решения мы все оказались в выигрыше. Как только мы выяснили, что нам не нужно друг от друга ничего, кроме взаимно комфортного совместного обитания без каких-либо условий, мы прекрасно поладили.
Но чего он от меня ждал после гибели Хейли — заявления об опеке? Я знаю, Джим не сахар, но и я тоже. Ради всего святого, мне двадцать девять лет, я мрачен, ленив и зол, я слишком много пью и надеюсь, что рано или поздно у меня хватит духу продать дом и свалить из этого городишки ко всем чертям, а если мне придется заботиться о Рассе, я этого сделать не смогу. Так ему будет лучше, поверьте. Парень получит несколько миллионов долларов от авиакомпании, поэтому ему нужно просто остаться с Джимом до того, как ему стукнет восемнадцать: тогда он уже не будет нуждаться в опеке.
— Ты бы только слышал, что творится в этом «борделе Джимбо»! — хмыкает Расс. — Я, конечно, знал, что он озабоченный козел, но, чувак, я живу, словно в порнофильме. Они как уложат этого мелкого уродца, моего брата, спать, тут же начинают трахаться и делают это часами. Моя комната прямо под их спальней; у меня такое ощущение, что они не останавливаются никогда. А пока они трахаются, Энджи кричит всю эту чушь — типа, «сильнее, еще сильнее», а я сижу и смотрю, как трясется потолок, и думаю о том, что, если он трахнет ее еще сильнее, пол провалится и они оба рухнут ко мне на кровать. Поверь, с меня и без этого хватит потрясений.
Расс проводит рукой по всклокоченным волосам, отбрасывает их с лица, и я замечаю у него на шее яркое пятно.
— Что это у тебя? Татуировка? — спрашиваю я, изо всех сил стараясь не выдать своей тревоги.
— Да, — отвечает Расс и отворачивается.
— Когда ты ее сделал?
— На той неделе.
— Покажи.
Он поднимает волосы, и я вижу на его шее похожую на головастика синюю загогулину, со всех сторон охваченную оранжевым пламенем, как в комиксах. Я знаю, что не стоит из-за этого расстраиваться, знаю, что сейчас татуировки — нечто вроде украшения, аксессуара, как кольца на большой палец или браслеты. Актрисы — лауреаты «Оскара» выкалывают на спине вязью цитаты из буддийских текстов. У любой девицы в джинсах с заниженной талией на заднице есть татуировка — бабочка. Но все-таки у меня сжимает горло при мысли о чем-то столь постоянном на теле этого грустного и злого шестнадцатилетнего ребенка. А еще при мысли о том, что Хейли было бы очень больно это видеть. Когда Расс впервые сбрил щетину, больше похожую на пушок персика, Хейли была практически безутешна. Но сделанного не воротишь, и мне не остается ничего, кроме как ободрить парня.
