– А как насчет предложения купить дом за два миллиона? – спросил я.
– Она не допустила такой бестактности, но Морису сказала в присутствии девушки-гида, которая, конечно, все выболтала первому попавшемуся репортеру, что была бы не против иметь этот дом со всем, что в нем находится. «Кроме Джима Уильямса, – добавила она – это мне не по карману».
Я провел рукой по шкатулке Фаберже. Крышка беззвучно закрылась, приглушенно щелкнул золотой замок. Я до того увлекся потрясающей воображение вещицей, ЧТО не обратил внимания на скрежет ключа в замочной скважине входной двери Мерсер-хауз и раздавшиеся вслед за тем уверенные шаги в холле. Внезапно дом огласился бешеным криком.
– Черт! Проклятая сука!
В дверях стоял светловолосый парень лет девятнадцати-двадцати, одетый в джинсы и черную футболку, на груди которой красовалась белая надпись: «ТВОЮ МАТЬ!» Мальчишку буквально трясло от еле сдерживаемой ярости, синие, как сапфиры, глаза горели неистовым гневом.
– У тебя неприятности, Дэнни? – с потрясающим спокойствием поинтересовался Уильямс, не потрудившись встать с кресла.
– Бонни! Проклятая сучка! Она меня наколола. Болтается по всем барам в округе. Будь она неладна! Пошла она в задницу!
Парень сграбастал со стола бутылку водки, налил до краев хрустальный стакан и одним глотком осушил его. Руки его были украшены татуировкой – на одной руке флаг Конфедерации, на другой – цветок марихуаны.
– Возьми себя в руки, Дэнни, и успокойся, – рассудительно произнес Уильямс. – Расскажи мне, что произошло.
– Подумаешь, опоздал на пару минут! Я же понятия не имею о времени, и что?! Дерьмо собачье! Ее подружка заявила мне, что Бонни не стала ждать, потому что Я не был там, где обещал быть. Подумайте, какие! – Он вперил пылающий взор в Уильямса. – Дай мне двадцать долларов! Мне нужны деньги, я все профукал!
– Зачем тебе деньги?
– Это тебя не касается! Мне надо сегодня потрахаться, если уж это тебя так интересует. Вот зачем!
– Мне кажется, что на сегодня с тебя хватит, охотник.
– Нет, я еще не натрахался досыта!
– Слушай, Дэнни, не надо делать это и садиться за руль. Если ты сядешь в машину, тебя, как пить дать, арестуют. Ты и так уже попал в полицейский участок и против тебя выдвинули обвинение, когда ты в прошлый раз, как ты выразился, решил потрахаться. На этот раз тебе так просто не выкрутиться.
– Плевать я хотел на эту Бонни, на тебя и на полицию!
Выпалив эти слова, парень резко повернулся и выскочил из комнаты. С треском закрылась входная дверь. Потом хлопнула дверца машины, в вечерней тишине противно и протяжно взвизгнули покрышки. Колеса снова взвизгнули, когда машина огибала площадь, потом еще раз, когда Дэнни выбрался на Булл-стрит. Наступила тишина.
– Прошу прощения, – негромко произнес Уильямс. Он встал и налил себе выпить, правда, на этот раз не мадеры, а настоящей водки, тихо, почти неслышно вздохнул и расслабился. Плечи его опустились.
Я заметил, что до сих пор держу в руке шкатулку Фаберже. От волнения я так сжал ее, что испугался, не отскочили ли с крышки бриллианты. Но нет, кажется все было на месте. Я отдал вещичку Уильямсу.
– Это Дэнни Хэнсфорд, – пояснил он. – Служит у меня в мастерской, восстанавливает мебель, впрочем, он работает не полный день. – Джим внимательно посмотрел на кончик дымящейся сигары. Выглядел он совершенно спокойным. – С ним такое происходит не в первый раз, – проговорил он. – Я даже знаю, чем все это сегодня кончится. Ночью, приблизительно в половине четвертого, раздастся телефонный звонок. Это, конечно, Дэнни. Он будет само очарование и покорность – этакая детская непосредственность. Он скажет: «Хэлло, Джим! Это я, Дэнни. Я очень извиняюсь, что пришлось тебя разбудить. Но я сегодня так славно потрахался! Парень, это было что-то! Каких только глупостей я сегодня не понаделал!» В ответ я спрошу: «Ладно, Дэнни, рассказывай, что случилось сегодня?» И он начнет рассказывать: «Я звоню из кутузки. Да, да, они меня снова сюда упрятали. Но я ничего такого не сделал! Клянусь. Я поехал Аберкорн-стрит, посмотреть, нет ли там Бонни, и немного спалил резину, ну, и неправильно повернул направо – подумаешь, делов! Но коп был тут как тут – мигалки, фигалки, сирены! Слушай, у меня неприятности. Эй, Джим, ты меня слышишь? Как думаешь, может Тебе стоит приехать и вытащить меня отсюда?» На это я Отвечу ему: «Дэнни, уже поздно, а я очень устал. Почему бы тебе не успокоиться и не расслабиться до утра? Только в тюрьме».
Дэнни не понравится такой ответ, но он не потеряет надежды и присутствия духа. Во всяком случае, в такой ситуации. Он сохранит полное спокойствие. Он скажет: «Я знаю, что ты имеешь в виду, и ты прав. Я должен остаться здесь до конца моих дней. Кому нужна моя дурацкая жизнь?» Теперь он начнет бить на мою жалость. «Хорошо, Джим, – скажет он. – Оставь меня здесь. Не беспокойся о каком-то забулдыге. Черт, да мне и самому наплевать, что со мной будет. Надеюсь, я не очень тебя расстроил? Надеюсь, что ты сможешь опять спокойно уснуть. Пока, Джим».
Внутри Дэнни будет кипеть, как паровой котел, но виду не подаст, потому что знает, что единственный, кто реально может ему помочь, – это я. Он знает, что я позвоню в полицейский участок и его выпустят, но я не стану делать этого до утра – пусть из парня выветрятся наркотики.
Уильямс, казалось, был совсем не взволнован тем, что по его дому только что пронесся смерч.
– В Дэнни уживаются две совершенно разные личности, и переключиться с одной на другую для него так же легко, как мне перевернуть страницу книги, – Уильямс говорил о Дэнни со спокойной отчужденностью, как совсем недавно он рассказывал о хрустальных уотерфордских канделябрах в своей столовой, о портрете Джереми Тьюза в гостиной или о сыне судьи и героине гангстерского фильма. Но в его словах не содержалось ничего, напоминающего ответ на резонный вопрос: что Дэнни вообще делает в Мерсер-хауз и почему он чувствует себя здесь хозяином? Несуразность такого положения озадачивала. Очевидно, Уильямс уловил недоумение в моих глазах и счел нужным объяснить эту странность. – У меня гипогликемия, и в последнее время я частенько отключаюсь. Иногда, когда мне бывает нехорошо, Дэнни служит мне сиделкой.
Не знаю, что толкнуло меня на откровенность – мадера или атмосфера искренности, которую Уильямс сумел создать своими историями, – но я позволил себе усомниться, что потери сознания послужили достаточным основанием для того, чтобы этот бродяга так вольготно чувствовал себя в доме. Уильямс непринужденно рассмеялся.
– Если честно, то я думаю, что Дэнни имеет шанс немного исправиться.
– Исправиться? С чего бы это?
– Две недели назад у нас была подобная сцена, которая, правда, закончилась более драматично. В тот раз Дэнни был очень возбужден, потому что его друг пренебрежительно отозвался о его машине, а подружка отказалась выйти за него замуж. Он ворвался в дом, как ураган, И прежде чем я понял, что происходит, успел перевернуть столик, грохнул об стенку бронзовую лампу и с такой силой разбил об пол стеклянный кувшин, что на фигурном паркете навечно остались следы его подвига. Но на этом парень не успокоился. Он схватил один из моих германских «люгеров» и выстрелил в пол на втором этаже, но и этого ему показалось мало – он выскочил на улицу и открыл огонь по светофору на площади.
Естественно, я вызвал полицию. Но Дэнни, едва заслышав вой полицейских сирен, немедленно швырнул оружие в кусты, бросился в дом, взлетел вверх по лестнице и, как был, в одежде, бросился в кровать. Копы были здесь через минуту и настигли его в спальне. Но к тому времени, когда они ввалились в спальню, Дэнни притворился спящим. Когда его «разбудили», он изображал полное непонимание, отрицая, что бил какие-то вещи или стрелял из какого-то там пистолета. Однако, полицейские заметили на его руках маленькие капли крови – парень поранился осколками стекла, когда разбивал кувшин. Они забрали Дэнни В участок. Я прикинул, что чем дольше он пробудет в полиции, тем больше будет сходить с ума, поэтому на следующий день отозвал свою жалобу и его выпустили на свободу.
Я не стал задавать вполне очевидный вопрос: что у вас общего с этим беспутным парнем? Вместо этого я поинтересовался более интригующей загадкой.
– Вы сказали, что Дэнни стрелял из одного из ваших «люгеров». Так сколько же их у вас?
– Немного, – ответил Уильямс, – они нужны мне для безопасности. Я часто остаюсь один в этом большом доме, и пару раз меня пытались ограбить, причем, в последний раз сюда проник грабитель с автоматом. Тогда я установил сигнализацию. Она прекрасно работает, но все дело в том, что ее можно включать только тогда, когда меня нет дома или если я наверху. Стоит мне спуститься вниз, как она реагирует на меня, как на постороннего, посылая сигнал в полицию. Поэтому мне пришлось положить пистолеты в, так сказать, стратегически важных местах: один «люгер» лежит во внутренней библиотеке, другой в ящике стола в моем кабинете, третий – в гладильной, а в гостиной я держу «смит-вессон». Наверху у меня стоят дробовик и три винтовки, которые заряжены.
