Саша Виленский - Тридцать шестой

Потом поднял глаза на Наташу.

— Доволен? — ехидно спросила она.

— Сейчас узнаем.

Я взял себя в руки и пошел к банкомату на другой стороне улицы. Набрал пин-код своей старой «Визы» — он неожиданно сработал и с карточкой богатых и удачливых. Сумма остатка на счету повергла меня в ступор. Я точно помню, что еще вчера стоял на самом краю разрешенного минуса и снял последние сто шекелей, на которые надо было протянуть до десятого числа. Никаких дополнительных доходов (в отличие от расходов) не предвиделось. Теперь на мониторе банкомата гордо сияла семизначная цифра.

— Деньги-то сними, если надо.

Я обернулся. Наташа стояла за моей спиной и улыбалась: до того, наверное, глупый у меня был вид.

— Это розыгрыш?

— Нет. Сними деньги-то.

Аппарат, пожужжав, выдал мне солидную пачку купюр: я не помнил, на какую цифру нажал, что-то там с тысячами.

— Вот так вы все: верите, только когда ощущаете купюры в руках…

Мы сидели в ресторанчике в Старом городе, на веранде, откуда открывался изумительный вид на набережную Тель-Авива, на стройный ряд гостиниц вдоль берега и плоские крыши жилых домов. Отсюда даже ужасающие бидонвили южной части города казались симпатичными белыми домиками приморского курорта. И море сверху казалось светлым и ласковым.

Я заказал старый добрый «Реми Мартин». Двойную порцию. Могу себе позволить. Даже если это и розыгрыш, то хрен я им отдам коньяк обратно.

— Ну давай, теперь рассказывай все по порядку, — решительно сказал я. — Что за фокус?

— Никакого фокуса, господи ты боже мой! Объясняю еще раз, медленно и подробно….

Живут в этом мире тридцать шесть очень разных, совершенно не знакомых друг с другом людей. Все они очень бедны, при этом не подозревают ни о собственной праведности, ни о существовании друг друга. Эти люди обеспечивают существование материального мира, который в общем-то и существует только до тех пор, пока люди не получат ответ на все те вопросы, которые их беспрестанно мучают, — тшуву[4]. Праведников этих всегда ровно тридцать шесть. От обычных людей они ничем не отличаются, кроме того, что живут именно так, как живут. И как раз такая их жизнь и требуется для того, чтобы приблизить тшуву.

Этот факт, безусловно, мистика. Но мистика совершенно реальная, уж извини за такой парадокс. Это краеугольный камень, если хочешь, вашего существования. Поэтому крайне важно внимательно следить за тем, чтобы баланс не был нарушен. Все апокалипсические пророчества, от Откровения Иоанна до предсказаний слепой Ванги, суть видения того, что произойдет с миром, если не станет хотя бы одного из праведников. Но не менее опасно и появление тридцать седьмого праведника. Это точно такое же нарушение основ материального мира, невозможное до превращения его в мир духовный, того, что вы называете концом света. Ламед-вавников не может быть ни тридцать пять, ни тридцать семь. Только тридцать шесть. — Это я помнил, она уже говорила. — Но мир сложен, громоздок и зачастую непредсказуем…

— Что значит «непредсказуем»? Если, как ты утверждаешь, есть творец, который его создал, то он, наверняка, должен управлять миром, знать его до тонкостей?

— Как ты думаешь, изобретатель двигателя внутреннего сгорания, наверное, знал его до тонкостей? И тем не менее двигатели иногда преподносят такие сюрпризы, каких от них не ожидает и сам создатель. Что же говорить о мировом устройстве, которое несравнимо сложнее, чем двигатель внутреннего сгорания?.. Там тоже иногда возникает форс-мажор. Один праведник еще не ушел, но другой уже родился. Что делать? У тебя есть вариант?

— Убить ненужного старого праведника?

— Не ерничай. Убийство не выход. Никогда и ни при каких условиях. Выход — вывести одного праведника из игры. Сделать его не праведником. Не от слова «неправедный», а вот так вот раздельно: не праведный. Это не значит, что он теперь может пить, курить, материться и делать всяческие гадости. Это значит только одно: он больше не праведник и выводится из системы. Теперь состояние материального мира от него не зависит. Он становится обычным человеком.

Впрочем, не совсем обычным. Я тебе уже говорила про компенсацию. Теперь ему позволено выполнение практически всех его желаний. Практически — потому что есть такие желания, которые выполнять не стоит. А вот кто решает, что стоит выполнять, а что нет, так это специальный посланник, чтобы было понятней — ангел. Для тебя это я.

— Ладно, о желаниях чуть позже. Скажи, а такие сбои бывают часто?

Наташа помолчала.

— К сожалению, часто. Намного чаще, чем хотелось бы. Ваш мир не только хрупок, он еще и несовершенен, о чем вы прекрасно знаете, только выводов из этого знания не делаете.

— А как часто?

— Случается. Скажем, Нострадамус — вот он был как раз такой случай. Тоже долго бился в истерике, понять ничего не мог, рыдал, а потом сказал, что желание у него одно-единственное и после его исполнения он готов исчезнуть из материального мира. Он хотел увидеть будущее далеко вперед. Ну ему и показали…. Кстати, если у тебя будет такое же желание, я его не исполню. После бедного Мишеля категорически запрещено открывать будущее даже ламед-вавникам. Очень печальные последствия могут быть.

— Какие?

— Да как у Нострадамуса. Восемь лет, не отрываясь, писать все, что ему было открыто, чтобы поделиться со всем человечеством, предупредить его и попытаться исправить. В общем, праведник — он всегда праведник. А потом испугаться того, что могут сделать с этим знанием не праведники, зашифровать все эти обрывки из отрывков до полного исчезновения смысла и быстро, практически бегом, уйти из материального мира.

— Умереть, что ли?

— Для всех он умер. От подагры. В шестнадцатом веке очень распространенная болезнь, никаких подозрений.

— А на самом деле?

— На самом деле просто перешел в другое состояние, вот и все.

— Понятно. Я тоже перейду в другое состояние?

— Со временем — да.

— И когда случится это «со временем»?

— Когда ты сам захочешь.

— То есть?

— То есть когда ты достигнешь полного и безусловного счастья, когда у тебя не будет больше никаких желаний, никаких стремлений, ничего такого, что держало бы тебя в этом материальном мире, ты навсегда останешься в этом состоянии. Вот и все.

— «Остановись, мгновенье, ты — прекрасно!», что ли?

Наташа внимательно посмотрела на меня. И как-то так посмотрела, что мне не понравилось. Совсем не понравилось. И снова, как и утром, стало страшно. Очень страшно. Мне никогда не было так страшно.

— Если ты хочешь знать, тот, кого вы называете доктором Фаустом, — точно такой же сбой в программе ламед-вав.

Прошу милостивого господина меня великодушно простить, но я так слышал, вы расспрашивали про доктора Фауста и хотели знать его историю? О, сразу видно благородного человека! Если ваша милость будет столь великодушна и угостит старого Ганса кружечкой пивка — здесь варят отличное пиво! — то я с удовольствием изложу вам все доподлинно и досконально, ибо кому же не знать-то все доподлинно и досконально, как не Иоганну?! Я, ваша милость, восемь лет верой и правдой служил доктору, верой и правдой, как говорится, не за страх, а за совесть.

О, вот и пивко! Рекомендую, ваша милость, очень рекомендую… Ну, как хотите. Ух, хорошо! Такое пиво варят только у нас в Германии, бывал я и в других странах — не то, не то. Что? Ну конечно же! Вы уж простите старика, я все время скачу с одного на другое, а я ж вам обещал рассказать про доктора.

Я, знаете ли, старый солдат. Слышал ли благородный господин о рыцаре Франце фон Зиккингене? Ну как же! Великий был воин, сейчас таких нет. Знаете, из старых времен. Он да знатный Ульрих фон Гуттен, а больше настоящих-то рыцарей у нас и не было. Благороднейшие люди! Поэты, музыканты, философы, величайшего ума были господа, а ведь и бойцы тоже неплохие, уж поверьте мне, старому Иоганну: они оба вояки были хоть куда. В чем в чем, а в этом я понимаю, как-никак — тридцать лет солдатской лямки. Эх! И всё, знаете, как у вас, господ, принято, следили за последними веяниями. Как эта зараза лютеранская появилась — тут же они собрали вокруг себя последователей и бросились воевать с католиками. И ладно бы только за веру — нет, рыцарь Ульрих считал, что настал удачный момент вернуть рыцарству былое величие, встать у руля и устроить из Германии настоящий рай на земле, царство справедливости и… Нет, что вы, ваша милость, я ж как раз о докторе, но если не рассказать все с самого начала, то смысла в этом будет немного.