Упав в чашку, хлопья быстро завертелись на сливочно-кофейной поверхности. Это стремительное вращение всегда завораживало Бенни — оно как будто подтверждало, что золото и кофе вступают между собой в бурную реакцию. Вот так же и он раньше вертелся и носился по кругу, гонимый вожделением. Теперь оно прошло, чему Бенни иногда даже радовался: наконец-то в нем не зудит постоянное желание кого-нибудь трахать. Жить в этом мире оказалось гораздо спокойнее, чем когда у тебя вечный полустояк — а у Бенни он был начиная с тринадцати лет. Вопрос только, нужен ли ему такой спокойный мир? Он отпил глоток позолоченного кофе и кинул взгляд на Сашину грудь. Этот взгляд был у него вроде лакмусовой бумажки, с помощью которой он оценивал эффективность лечения. Он хотел Сашу почти все годы, что она у него работала — сначала стажером, потом секретаршей, потом ассистентом (на этом она почему-то решила остановиться, хотя давно могла бы стать самостоятельным продюсером), — но ей как-то удавалось избегать его сетей, причем она ни разу его впрямую не отшила и не оттолкнула. И вот у него перед глазами маячит Сашина грудь, обтянутая желтой водолазкой, а ему хоть бы что. Интересно, у него вообще-то встанет, если дойдет до дела?
Выезжая за сыном, Бенни никак не мог выбрать, что поставить: The Sleepers или The Dead Kennedys. Обе команды из Сан-Франциско, он на них практически вырос. Теперь он врубал их хрипловатые грязные записи, когда ему хотелось послушать настоящих музыкантов, которые играют на настоящих инструментах в настоящем зале. Потому что кто-кто, а Бенни точно знал: качественное звучание (если оно вообще существует) давно уже зависит не от исходного материала на пленке, а от эффектов, наложенных поверх аналогового сигнала, и все это нагромождение безжизненных конструкций, которые сам же Бенни штампует пачками, — одни эффекты. Штампует не один Бенни, это понятно, — но он пашет как проклятый, доводит процесс до совершенства, чтобы удержаться наверху, чтобы люди влюблялись в его записи, покупали их (и воровали, конечно), скачивали на свои мобильники и чтобы нефтяные магнаты, которым он пять лет назад продал свой лейбл, были довольны. Но Бенни знал также, что весь его продукт — все, чем он заполоняет этот мир, — дерьмо. Чистое и стерильное. Проблема как раз в его стерильности; проблема в оцифровке, которая обескровливает и размазывает по своей мелкоячеистой сетке все, что через нее протаскивается, — и все гибнет: кино, фотография, музыка. Эстетический холокост! Правда, Бенни не собирался это никому объяснять.
Эти старые песни доносили до Бенни волны радости и восторга из давних, еще школьных времен. У Бенни тоже тогда была своя группа — Скотти, Алиса, Джослин, Рея, — им всем было по шестнадцать. Потом они не виделись лет сто (не считая одной малоприятной встречи со Скотти, который явился к Бенни прямо в офис несколько лет назад), но ему до сих пор иногда казалось, что отыскать их проще простого, надо только добраться до Сан-Франциско, до клуба «Мабухай Гарденс» (которого давно нет), — и в субботу вечером они, как всегда, будут толпиться в очереди перед дверью, все в булавках, с зелеными торчащими волосами.
Но пока Джелло Биафра, перекрикивая грохот ударных, орал «Too Drunk to Fuck», Бенни увело в воспоминание пятилетней давности, когда во время церемонии вручения наград — в битком набитом зале на две с половиной тысячи мест — он, представляя одну джазовую пианистку, пытался сказать что-то про ее «прихотливую фантазию», а в итоге фантазия оказалась у него «похотливой». Нечего было вообще лезть с этой «прихотливостью» — ясно же, что не его слово: репетируя речь перед Стефани, Бенни каждый раз на нем спотыкался. Но ему, видите ли, примстилось, что оно как нельзя лучше подходит к пианистке, у которой по плечам струятся длинные роскошные золотые волосы, а за плечами — она сама однажды обмолвилась — Гарвард. Бенни лелеял надежду затащить ее в постель, уже даже представлял, как гладкое золото ее волос скользит по его груди.
Припарковавшись на стоянке перед школой, он ждал, пока воспоминание отпустит. Когда он подъезжал, четвероклассники как раз возвращались со спортплощадки. Крис бежал вприпрыжку — натурально вприпрыжку, легко подкидывая мяч одной рукой. Но к тому времени, как он добежал до желтого отцовского «порше» и плюхнулся на сиденье, легкость улетучилась, и следа не осталось. Почему? Вдруг кто-то ему рассказал, как его отец опозорился на церемонии? Не сходи с ума, одернул себя Бенни, но его все равно неудержимо тянуло немедленно во всем сознаться — начинался «зуд саморазоблачения», как говорил доктор Бит. Он настойчиво советовал Бенни записывать, что его гложет, на бумажку, а не обрушивать свои помои на сына. Бенни так и сделал — нацарапал на обороте вчерашнего парковочного талона: «похотливая фантазия». А вспомнив прошлую свою стыдную тайну, дописал выше: «поцеловал настоятельницу».
— Ну что, босс? — спросил он, оборачиваясь к сыну. — Какие у нас на сегодня планы?
— Не знаю.
— Особые пожелания есть?
— Нет.
Бенни беспомощно глядел в окно. Пару месяцев назад Крис спросил, нельзя ли отменить их еженедельные поездки к доктору Биту и вместо этого «поделать что-нибудь другое». И они их тут же отменили, о чем Бенни теперь жалел. Потому что ничего другого они в итоге не придумали и катались просто так туда-сюда, пока Крис не объявлял, что ему пора учить уроки.
— Как насчет кофе? — предложил Бенни, и уголки губ у Криса наконец приподнялись.
— А можно мне фрапучино?
— Только маме ни слова!
Стефани не одобряла их кофепитий — вполне понятно, ребенку же всего девять, — но Бенни не мог удержаться: его манила та связь, которая устанавливалась между ними всякий раз, когда они вдвоем с сыном ускользали от бдительного материнского ока, — доктор Бит называл это «объединяющим предательством». Объединяющее предательство, как и зуд саморазоблачения, было в списке строжайших табу.
Забрав в автомате стаканчики с кофе, отец и сын вернулись в «порше», и Крис тут же присосался к своему фрапучино. Бенни, прежде чем пить, достал из кармана красную шкатулочку и закинул несколько тонких золотых хлопьев под пластиковую крышку своего стакана.
— Что это? — спросил Крис.
Бенни вздрогнул. В последнее время он так привык к своему ритуалу, что перестал таиться. А зря.
— Лекарство, — нехотя ответил он.
— От чего?
— Да так, появились кое-какие симптомы. — Или, наоборот, пропали, добавил он про себя.
— Какие симптомы?
Фрапучино, что ли, на него так действует? Только что Крис сидел на заднем сиденье вразвалку, а тут вдруг подался вперед и вытаращил на отца свои черные широко расставленные завораживающе красивые глаза.
— Голова болит, — сказал Бенни.
— Можно мне посмотреть? — Крис протягивал руку. — Вот это, в красной коробочке.
Бенни нехотя передал сыну эмалевую шкатулку. Крис разгадал хитрость секретного замка за пару секунд.
— Ого, пап! — воскликнул он, когда крышка отщелкнулась. — Что это?
— Лекарство, я же сказал.
— Прямо как золото! Золотые хлопья.
— Ну да, оно в виде хлопьев.
— Я попробую, ладно?
— Сынок, у тебя же ничего не…
— Всего одну штучечку?..
Бенни вздохнул:
— Ну только одну.
Крис осторожно взял золотую чешуйку и положил на язык.
— Как вкус? — не удержавшись, спросил Бенни. Сам он всегда бросал золото в кофе и вкуса не чувствовал.
— Металлический, — сообщил Крис. — Класс! А еще одну можно?
Бенни завел машину. На сказочку про «лекарство» Крис явно не купился — наверное, она прозвучала не слишком убедительно.
— Ладно, еще одну — и все, — сказал Бенни.
Крис ухватил целую щепоть золотых хлопьев и отправил их в рот. Бенни старался не думать о деньгах. За эти два месяца он уже потратил на золото восемь тысяч долларов. Подсесть на кокаин и то было бы дешевле.
Крис рассасывал золото вдумчиво, с закрытыми глазами.
— Знаешь, пап, — сказал он, — меня как кто-то тормошит изнутри.
— Интересно, — пробормотал Бенни. — Ровно так и должно быть.
— А помогает?
— Ну, ты же сам только что…
— Нет. — Крис помотал головой. — Тебе — помогает?
Пожалуй, за эти десять минут сын задал Бенни больше вопросов, чем за предыдущие полтора года — после развода со Стефани. Может, это у золота такой побочный эффект — возбуждать любопытство?
— Ты про голову? Не прошла пока, — ответил он.
Они все еще катались по Крандейлу, бесцельно колесили между особняками (с тех пор как они решили «делать что-нибудь другое», бесцельно колесить приходилось много). Перед каждым особняком лужайка, чуть ли не на каждой лужайке играют четверо-пятеро детишек, все светловолосые и все в костюмчиках от Ральфа Лорена — глядя сейчас на этих детишек, Бенни видел еще яснее, чем раньше, что у него не было ни малейшего шанса здесь прижиться: слишком он смугл и лохмат для этого рая, и никакое мытье-бритье тут не поможет. Зато Стефани быстро нашла себе партнершу по теннису и выбилась в число лучших теннисисток местного клуба.
