В квартире было холодновато, как всегда в это время. Центральное отопление работало по программе: с десяти вечера давало минимальный нагрев и только с шести утра действовало на полную мощность. Давид жил на самом верхнем этаже, и, когда приходил с работы домой, батареи были совершенно холодные.
Он достал из холодильника банку пива, сел на кровать и пробежался по телеканалам. Попурри из рождественских фильмов, реклама нон-стоп и мягкое порно, не вызывавшее ни малейшего интереса.
Выключив телевизор, Давид безучастно скользнул взглядом по ночному столику, из совершенно непонятных соображений купленному несколько часов назад. На желтой мраморной крышке виднелась трещинка, он только сейчас ее заметил. Ящик перекошен. На передней его стенке виднелись следы инструмента, которым, наверно, пытались выправить перекос.
Давид сходил на кухню за отверткой и тоже взялся за ящик.
Его старания не пропали втуне, и уже очень скоро ящик сдвинулся с места. Давид поднажал еще. Гвозди, скреплявшие переднюю стенку ящика с боковинами, со скрипом отошли. Этого он не хотел. Отложил отвертку и решил с утра пораньше подмазать мылом, как советовал продавец.
Но когда встал, собираясь пойти на кухню, сквозь щель, возникшую в результате его дилетантских усилий, увидел, что в ящике что-то есть. Снова взялся за отвертку и окончательно оторвал переднюю стенку.
Внутри лежала пачка пожелтевших страниц.
На верхней заглавными буквами было написано: «СОФИ, СОФИ». Ниже стояла фамилия автора: Альфред Дустер.
Давид открыл вторую страницу. Первая фраза плотного текста гласила:
Это история Петера и Софи. Господи, сделай так, чтобы она не кончилась печально.
Давид начал читать.
Об «Эскине» Мари уже слыхала. Заведение считалось неоальтернативным. Однако после минималистского дизайна «Звездолета» поистине радовало глаз. Если присмотреться поближе, старомодность его выглядела, пожалуй, слегка аффектированно, а обшарпанность – слегка искусственно, но большой зал дышал уютом, который распространялся и на посетителей.
К сожалению, зал был безнадежно переполнен. Все кресла, и диваны, и столики заняты, барные стойки облеплены людьми, вокруг высоких столиков закусочной народ стоял в два ряда.
Мари совсем не улыбалось торчать в очереди, потихоньку отвоевывая себе клочок стола. Она уже хотела уйти, когда какой-то парень вдруг спросил, не ищет ли она место. Одет вроде не как официант, но в руках поднос с пустыми стаканами и полными пепельницами.
Он посадил ее за стол, где расположилась компания, которая сразу ей понравилась. Шестеро мужчин, две женщины, все ненамного старше ее и явно здешние завсегдатаи. Один, по имени Ральф, представил остальных:
– Это Сильви. Она учит молодежь рисовать старые башмаки. Сандра следит, чтобы пассажиры, покидая самолет, не надували спасательные жилеты. Роже сочиняет рекламные тексты, которых никто не читает. А Ролли заботится о том, чтобы даже для тех, кто надумает их прочитать, они оставались нечитабельны. Келли проигрывает архитектурные конкурсы. По вине Боба у всех на телеэкране такие глубокие морщины. А Серджо занимается искусством и не терпит над ним насмешек. Ну а ты?
Мари постаралась ответить в том же тоне:
– Я развешиваю в витринах рождественские шары, а заодно пытаюсь подготовиться к экзаменам на аттестат. А как насчет тебя?
– Я обеспечиваю литературный уровень грузовых реестров и инструкций по эксплуатации.
Именно это и требовалось Мари, чтобы отделаться от непривычного чувства одиночества, – немножко подурачиться в обществе людей, которые симпатизируют друг другу и домой пока не собираются.
С женщинами у нее тотчас установился контакт. С Сильви, у которой не угадаешь, всерьез она говорит или нет, ведь низкий голос так странно контрастирует с ее хрупкой внешностью. И с Сандрой, стюардессой, которая в одну секунду плавно превращалась из светской львицы в закадычного кореша, и наоборот. Похоже, Сандра близко дружила с Бобом, мускулистым, немногословным телеоператором, и его приятелем Келли, архитектором, который с каждым бокалом шампанского все больше терял контроль над своими веками и руками.
Текстовик Роже состязался с Ральфом в каламбурах. А график Ролли изображал его тренера.
Художник Серджо разыгрывал из себя тренера Ральфа, хотя тот отнюдь в этом не нуждался. Он был тут самый остроумный и находчивый из всех, бесспорный чемпион компании.
Довольно скоро выяснилось, что, представившись переводчиком технических текстов, Ральф слегка слукавил. В первую очередь он был писателем, а попутно знатоком Реймонда Карвера, Ричарда Форда и Джона Апдайка – авторов, вполне симпатичных и самой Мари.
Атмосфера «Эскины» тоже нравилась ей все больше. Она будто сидела в гостиной у близких друзей. И музыка не навязчивая, не нарочитая – казалось, хозяин дома просто ставит свои любимые компакт-диски. Обслуживание очень внимательное, официант даже временами на минутку подсаживался к ним.
Никакого сравнения с модными заведениями, куда ее водил Ларс, чтоб познакомить со своими странными друзьями и с тонкостями глобального маркетинга.
Ей было так хорошо в окружении случайных новых знакомых, что она ни секунды не колебалась, когда все решили закончить вечер в «Волюме».
В «Волюме» она бывала не раз. Здесь клиентура смешивалась. Сюда заходили после дорогого японского ресторана, после кино, стильного театрального погребка или посиделок за фондю. При условии, что войдешь внутрь, но для компании, к которой она примкнула, такой проблемы не существовало. Похоже, они и в «Волюме» были завсегдатаями. Странно, думала Мари, как это я не встретилась с ними раньше.
Пришли они довольно рано и с комфортом расположились в салонных креслах. Ральф с видом ученика танцкласса отвесил Мари чопорный поклон и пригласил танцевать, чем вызвал у нее приступ безудержного смеха, и она впервые заподозрила, что выпила многовато. На танцполе, тщетно пытаясь попасть в ритм музыки, она поняла, что действительно выпила лишнего, и уже после нескольких тактов сдалась, вернулась на место. Ральф последовал за ней.
– Танцы так и так устарели, – заметил он. – Раньше они хотя бы давали повод обнимать чужих женщин, а теперь повод и искать не надо. – Он крепко прижал Мари к себе, чем опять вызвал у нее приступ неуемного смеха.
Когда она отсмеялась, руку он не убрал. Возражать она не стала и, наверно, еще некоторое время посидела бы так, если бы не заметила совсем рядом, метрах в пяти, Ларса. Он стоял, засунув одну руку в карман брюк, а в другой держа бокал, и изо всех сил делал вид, будто совершенно трезв. Но Мари знала, что, когда он выпивал лишнего, у него опускалось левое веко. Безошибочный признак. Чтобы поднять веко, он вздергивал бровь. Но толку было мало, тяжелое веко под бодро вздернутой бровью выглядело еще более странно.
Мари совершенно не улыбалось скандалить с Ларсом на глазах человека, который обнимал ее и с которым она бы охотно встретилась еще раз.
Она осторожно высвободилась.
– Думаю, мне пора идти.
– Хорошая мысль. – Ральф встал.
Незаметно пройти мимо Ларса не составило труда – он был занят своим левым веком.
– Где ты живешь? – спросил Ральф, когда они вышли на улицу.
– Надо ехать на такси.
– Я живу рядом, за углом. – Он посмотрел на нее. Без вопроса, без намека, просто с ожиданием.
Если бы в эту минуту рядом случайно не остановилось такси, она бы, возможно, опять изменила своим принципам. А так попрощалась с ним тремя поцелуями в щеку, пообещав снова заглянуть в «Эскину».
Когда она тихонько вошла в квартиру, в гостиной-столовой горели все четыре свечи в рождественском венке, работал телевизор, а Мирта, заливаясь слезами, смотрела «Маленького лорда».
Давид в одежде лежал на кровати, спал. Рядом беспорядочной грудой валялись прочитанные страницы рукописи. Остальные аккуратной стопкой лежали на покалеченном ночном столике.
Шторы он не задернул. Желтый свет верхней лампы смешивался с сумеречным светом туманного утра. От входной двери тянуло запахами кухни. Г-жа Хааг готовила рагу.
Тишину в комнате нарушил негромкий писк мобильника. Лишь через некоторое время Давид открыл глаза. Приподнялся на локте, обвел взглядом комнату. Писк доносился из кухни. Он встал, побрел к кухонной двери. Но пока дошел, писк умолк. Давид вытащил мобильник из кармана куртки, брошенной на столе. Сейчас просигналит, что получено сообщение. Он вернулся в комнату, снял ботинки, носки, брюки и рубашку, залез под одеяло.
Горло болело, голова тоже. Квартира уже согрелась, но он несколько часов проспал в нетопленой комнате без одеяла.
На душе тоже было муторно. Словно после тревожного сна, из которого он вынырнул слишком рано и не успел еще вырваться из его мира.
Но это не был мир сна. Это был мир Петера Ландвая, героя истории, которую он читал, пока глаза не закрылись.
