Где-то вдали гулко громыхнуло, налетел порыв ветра, и холодные капли дождя замолотили по моей спине. Словно сквозь вату, я слышал, как громко, то и дело срываясь на мат, переговариваются рабочие, как яростно шелестит ветвями, сдирая с себя остатки листвы, растущий неподалеку тополь, как сипло, неровно, нехорошо дышит лежащий перед нами на земле человек.
— Андрей, — раздалось над ухом. Негромко, щадя. — Растерялся?
— Да…
— Систему достань.
Слово «система» сразу привело мои пальцы в движение — какого дьявола, да вот же они, в полиэтиленовом пакете, втиснуты в боковой кармашек, сам же утром и вкладывал туда.
— Теперь глюкозу, — все так же негромко продолжал Костя.
Узкое горлышко стеклянного флакона с металлическим набалдашником.
— Дальше справишься?
Я кивнул, сдирая металлическую защиту с крышки. И, правда, стоило только намекнуть на последовательность действий — все стало четким и логичным: снять колпачок с заборной иглы, проткнуть ей резину крышки флакона, несколько раз сдавить капельную камеру, наполняя ее до половины прозрачной жидкостью, открыть ролик зажима, спуская воздух из пластиковой трубки, надеть иглу на наконечник… хотя на черта она там, когда катетер стоит…
— Ставь, — произнес Костя. Телепат, честное слово — он сидел спиной, разрезал ножницами брючину и не видел, что я закончил. Впрочем, я не удивлюсь, если за все эти годы работы он научился просчитывать все, вплоть до времени возни салаги с капельницей…
Машина неслась по дороге, привычно завывая сиреной. Пациент лежал на носилках, неподвижный, бледный, с зафиксированной шинами туго спеленатой бинтами ногой. Над головой у него болтался уже заканчивающийся флакон глюкозы и следующий за ним пластиковый пакет с полиглюкином.
— Доволен? — ехидно спросил Костя, глазами указывая на мои измазанные землей колени.
Я перевел взгляд с грязевых пятен на форме на пострадавшего. Дышит, жив, даже цвет лица стал чуть-чуть, но лучше.
— Доволен.
— Дурак ты… — вздохнул напарник. — Ладно, за системой следи.
* * *
Я привалился к двери аудитории, не веря. Не верил и все! Слишком все как-то быстро свершилось, неестественно быстро, настолько, что чувство свершившегося еще не успело стать осознанным. В коридоре, помимо меня, находились еще пятеро, и все эти пятеро тут же налетели на меня. Меня толкали, теребили, даже щипали, кто-то отпустил подзатыльник — а я все стоял, ошалело улыбаясь растерянной, непонимающей улыбкой.
Растолкав однокурсников, ко мне протиснулся Стас:
— Что, Андрюха, сдал? Сдал?
— А черт его знает… — выдавил я. — Кажется.
— Шульгин, ты гигант мысли, — загоготал Виталик. — Это ж надо — при таких отношениях с деканом и гос сдать!
В голове что-то отчетливо щелкнуло.
— Стас! — заорал я. — Сдал, чтоб им ежиком опороситься!
— Да тихо вы! — шикнули на нас из-за дверей. — Экзамен идет, разорались.
— Пошли, пошли, пошли! — загомонила студенческая братия, увлекая меня к выходу.
В лицо пахнуло теплом рождающегося лета, медвяным ароматом цветущей вишни, ни с чем несравнимым запахом первой летней пыли, чуть припорошенной шальным пробегающим дождиком. Свобода! Или нет? Пока осознание того, что теперь действительно все, еще не добралось до коры моего головного мозга, блуждая где-то в синапсах на периферии. Тот же коридор института, та же лестница с затоптанными многими поколениями студентов отделанными мраморной крошкой ступенями, те же окна с подтеками грязи снаружи (скоро придет молодняк в виде абитуриентов, и их толпой погонят все это отмывать), те же стены, покрытые блеклой зеленой краской (зеленый цвет, насколько я помню лекции по валеологии, оказывает успокаивающее и расслабляющее действие на перетружденную студенческую психику), тот же холл, те же стенды, где за стеклом до сих пор висит уже неактуальное расписание пар, все то же — но словно какое-то новое, незнакомое, словно увиденное после очень долгой разлуки. Мы шумной толпой вывалились на крыльцо, дружно защелкали зажигалки, и над студенческими головами взвились облачка сизого дыма, тут же подхваченные теплым ветерком. Курить на крыльце было строжайше запрещено, многие преподаватели за сё устраивали натуральную травлю смутьянам, но теперь-то что нам за дело? Даже тот факт, что «аквариум» — аудитория, окно которой выходило прямо на крыльцо, был сейчас занят, нас не остановил (обычно нас гоняли с крыльца — шумим, дескать). Сквозь грязноватое стекло видны были понурившиеся головы второго курса, туго сдающего очередной экзамен. Бедолаги! В «аквариуме» наверняка стояла духота, от которой не спасала даже полуоткрытая фрамуга.
Я помотал головой, отказываясь от сигареты, уселся на парапет, привалившись спиной к металлическому столбику, поддерживающему козырек над крыльцом. Небо было ярко-голубым, настолько ярким, что слепило, кое-где подернутое белой ватой облачков, тянущихся к морю. Здание института находилось в ложбине между двумя невысокими холмами, густо поросшими ельником, кое-где прореженным поросшими мхом шиферными крышами дач.
— …сейчас ждем Носа и Маринку, — толкнулся в уши голос Стаса, — потом прыгаем в «восемнадцатую» и едем на пляж. Закупимся там же, если что. Я знаю, там магазин недалеко.
— А куда поедем?
— Хм, — Стас размышлял недолго. — Да все равно, ну, давайте на 74-й километр. С пересадкой, правда, придется.
— Там ни одного дерева нет, — запротестовали девушки. — И жара, сгорим!
— Не сгорите. У меня палатка есть трехместная, у Витальки тоже, и Шульга еще свою захватит. Скольки она у тебя местная?
— Двух, — лениво ответил я. — И есть еще строгий конкурс на второе место.
Девчонки с деланным возмущением загомонили, кто-то даже кинул в меня скомканной шпаргалкой.
— Все, решили. С ночевкой все остаются?
— Не знаю, — протянула Алена, — дома надо бы появиться…
— Потом появишься.
— А я не верю, что все кончилось, — призналась тихоня и отличница Маша, убирая с лица норовящую залезть в глаза светлую прядку. — Кажется, два дня пройдет — и снова на пары. И опять учить.
Кто-то счастливо засмеялся.
Ребята переговаривались, я сидел, опираясь спиной о теплый металл, рассеянно глядя в небо. Господи, как хорошо-то! Впереди еще формальность в виде вручения диплома… мда, придется декану руку жать, и при этом давить в себе соблазн ее не сломать. А если честно, не веселит меня этот факт вообще. Не тот я диплом уже год как хочу получить. Интересно, сложно будет в медучилище поступить? Второе образование платное, вроде бы… или речь о втором высшем идет?
— Андрюха!
— А?
— Говорю, куда провалился? Или до сих пор отойти не можешь?
— Разве что в мир иной, — фыркнула Алена. — Ладно, Шульгин, так и быть, согласна спать в твоей палатке. Если обещаешь там чистоту, порядок, и будешь ночевать снаружи.
Аленка — эффектная зеленоглазая девушка с черными как смоль, блестящими длинными волосами, всегда свисающими красивой челкой, закрывающей левый глаз, мечта любого подростка, черт побери. Особенно если добавить к вышеописанному осиную талию, крутой изгиб спины и длинные ноги (стройность которых подчеркнута ремешками сандалий а-ля Греция), небрежным изящным жестом переброшенные одна через другую (на крыльце был только один стул, и его, разумеется, занимала самая красивая девочка курса), походку, при виде которой бы змея сдохла от зависти — ох, как закипала кровь при мысли о том, что придется делить с ней одну крышу над головой, пусть даже на ее претенциозных условиях.
— А ковровая дорожка? — поинтересовался я, искусно воспроизводя нехороший взгляд революционно настроенного матроса, только что выслушавшего ультиматум Керзона. — Постелить или так сойдет?
— Хам ты, Шульгин.
— Надо же кому-то им быть.
— Вы еще подеритесь, — замахал руками Стас. — Ладно, вопрос решенный, все едут, все согласны. Теперь вопрос финансовый…
Я снова отключился, разглядывая заросшую плющом стену института. Пять лет я провел в этих стенах. Пять тяжелых, чего уж там кривляться, лет. И какое-то время я действительно думал, что все эти годы будут потрачены не зря, а я, преодолев тяготы и лишения, выйду отсюда матерым натасканным молодым психологом, настолько грамотным и уверенным в себе, что, будучи даже отправлен в «горячую точку» на переговоры с террористами, сразу способным упасть на четыре лапы. А сейчас, когда корочка диплома уже почти что в руках, остается грустно признаться, что упасть я в состоянии только на пятую точку, да и в том случае — не обойтись без травматизма. Ожидания и реальность в виде учебы оказались настолько разными, что волей-неволей накатывает грусть-печаль. Да, понимаю, сейчас мы все в светлом чувстве эйфории, по случаю того, что подошли к концу казавшиеся бесконечными зубрежка, конспектирование, практики, курсовые, дипломные с их предзащитами и защитами, отработки, семинары и прочие милые сердцу студента вещи, от одного названия которых оно, сердце, норовит в деталях изобразить знаменитый «инхаркт микарда». Но дальше… дальше-то что? Идти работать психологом в школу? Детский сад? Согласен, мечты всегда разнятся с реальностью, но в данном случае разница получается просто пугающей. До поступления я свою работу видел в безостановочном приеме обуреваемых разного рода душевными недугами заплаканных девушек и аутичных стеснительных юношей (заплаканные девушки предпочтительнее), во вдумчивом разборе психотипа каждого, блестящем выявлении корня всех зол и выдаче мудрых советов, благодаря которым вчерашние затертые очкарики становились брутальными мачо, а полные комплексов и латентных страхов девицы — раскованными светскими тигрицами и прочими разновидностями хищных кошачьих, распускавшихся бутонами розы после моей терапии и до конца дней моих поминающих меня в своих молитвах. Наивно, как и полагалось для любых мечтаний, но все равно реальность оказалась даже прозаичней, чем содержание справочника по радиолампам.
