Когда я уже сам работал в том же учебном заведении, то меня разыскал по телефону его бывший коллега-сослуживец, профессор почтенного возраста из Томска, который, спеша и захлебываясь, сбиваясь на детали и мелкие факты, поведал мне, как они с моим папой буквально с нуля в послевоенные годы воссоздали институтские лаборатории, что позволило в дальнейшем открыть отделение физики.
Самое интересное, что, будучи студентом физмата, собирал различные схемы, используя эти самые приборы. Оказалось, что мой отец вместе с тем томским профессором собрали их по пустующим зданиям различных институтов, размещенных в Тобольске в годы войны, а потом вернувшихся в родные края, оставив те приборы на сибирской земле. И еще любопытный факт: папу взяли на ответственную должность в институт сразу после его отсидки в местной тюрьме. Предполагаю, что он был реабилитирован, но точных сведений на этот счет не имею.
Как и все тоболяки, папа частенько выбирался на рыбалку. У него был целый набор блесен, и он, даже не спросив на то разрешения у бабушки, использовал для этих целей несколько серебряных ложек, доставшихся ей от родителей. Помню, как она переживала на этот счет, но исправить что-то было уже невозможно.
Несколько раз папа брал меня с собой. Для этого нужно было вставать еще до восхода солнца, потом мы шли на берег Иртыша, окутанные холодным и влажным речным туманом, мимо мрачного здания тюрьмы, где на нас с высоты бдительно поглядывали охранники из своих будок, возвышавшихся над красными кирпичными стенами, и лишь потом спускались по крутоярью к реке. На воде покачивалось огромное количество неошкуренных бревен, связанных меж собой в плоты, которые затем на буксире доставляли на лесопилки. По плавающим в воде бревнам нужно было пройти до самого их краешка, откуда и следовало забрасывать удочки. Отец заранее предупредил меня, что некоторые из бревен могут быть не закреплены, а потому ступать на каждое из них следует с опаской, проверяя их ногой, чтоб не уйти с головой под плоты.
И вдруг меня не на шутку обуял страх (было мне тогда лет 7 или 8), и я шел след вслед за папой, а он намеренно или нет шагал широко, размашисто и в мою сторону даже не оглядывался. Но все же, пусть с большим опозданием, но до края бревенчатого массива я добрался весь дрожа и проклиная себя, что согласился на эту рыбалку. Обратно уже шел смелее, легко определяя, какое бревно плавает ниже других, значит, ступать на него не стоит, провалишься.
То был мой первый урок мужества, когда не сбежал, не устроил истерики, а сумел преодолеть захлестнувшее меня чувство страха. И потом, в молодые годы, старался, как и тогда, в детстве, идти наперекор этому сковывающему движения и парализующему тебя чувству, пока совсем не изжил его из себя.
Папа еще отличался хорошим чувством юмора, что, на мой взгляд, вообще-то свойственно любым сибирякам. Он мог так «подколоть» собеседника одной-единственной фразой, что тот в ответ лишь хмыкал и не знал, что ответить. Помню, что как-то ранней весной заскочил к нему на работу в институт и, поскольку, как всегда, бежал бегом, распарился, снял шапку и вытер пот со лба, произнес: «Ой, жарко-то как…» В ответ услышал: «Да, вижу, жарко, аж под носом каплет». Ну что тут ответишь, если действительно так оно и было. Капало!
Вспоминается анекдот-загадка, как-то заданная им мне: «Отгадай, что это — вокруг вода, а в середине закон». Естественно, ответа я не знал. Тогда папа с серьезным видом пояснил: «Прокурор ванну принимает». И тут же следом последовала похожая загадка: «А вот когда вокруг закон, а внутри вода? Что скажешь?». И тут я почесал в затылке, не находя ответа. «Прокурору клизму ставят», — с улыбкой ответил отец и ушел в другую комнату, оставив меня в полном смущении.
Не помню, чтоб меж родителями возникали серьезные ссоры, не считая мелочных нареканий с маминой стороны. Но один довольно комичный случай запомнился мне на всю жизнь. Как-то летом, ближе к вечеру, мама попросила дать ей бинокль, который она сроду в руки не брала. Бинокль был немецкий, трофейный, с цейсовской оптикой, привезенный с войны ее отцом и подаренный любимому внуку. Я же мог часами разглядывать с сеновала через маленькое окошко гуляющие в саду Ермака парочки, прохожих, птиц на деревьях. Совсем иное видение, когда совсем рядом с тобой видишь то, что не подвластно обычному наблюдателю.
Конечно, я удивился маминой просьбе, но бинокль без лишних вопросов покорно ей вручил. Она вышла на улицу и вскоре услышал, как она поднимается по лестнице на второй этаж. Снедаемый любопытством, заглянул в дверь, где начиналась лестница наверх, и увидел, что мама поднимается на чердак. Зачем? Ответа на этот вопрос у меня не было. А через каких-то пять минут мама уже спустилась обратно, вернула бинокль и вышла за ограду. Мне не было до того особого дела, и пользуясь тем, что никто не поручает мне очередную работу, достал из-под подушки очередную книгу и окунулся совсем в иной мир. Прошло минут двадцать, и вот на пороге появился папа под руку с мамой. Он время от времени улыбался и крутил головой, она же была насуплена и тут же ушла на кухню.
Может, этот эпизод так бы и канул в моей памяти, если бы не рассказы друзей отца уже после его гибели, которые, придя как-то к нам в гости, со смехом вспоминали, как мама выследила их с помощью бинокля, когда они расположились после работы, вечерком с запасом спиртного на склоне Панина бугра, что находился как раз через лог от нашего дома. Дальнейшее было ясно: мама незамедлительно отправилась туда и положила конец дружеской пирушке, сопроводив папу домой.
Тогда же они поведали мне и о другом аналогичном случае. В лаборатории института раз в квартал поступал для различных нужд чистый медицинский спирт в специальных бутылях. На что он использовался, сказать не могу, но в отчетах на списание этой опасной жидкости лаборанты обычно указывали: «употреблен для протирки оптических осей». И в бухгалтерии такой отчет раз за разом принимали, хотя любой мало-мальски смыслящий в физике человек знал, что эти самые «оптические оси» существуют как термин исключительно в нашем воображении. Но для занятых подсчетами финансов бухгалтеров эти тонкости были неведомы, и они, ничуть не сомневаясь, подписывали подобные документы, вызывая дружный смех физиков-лаборантов.
По давно сложившейся традиции в конце каждого квартала, накануне списания очередного спиртового запаса, когда весь основной институтский персонал расходился по домам, большинство мужчин факультета собирались вечером дружной компанией. Думаю, не стоит объяснять, для какой цели. Естественно, что их явка домой происходила со значительным опозданием. Но что сделаешь, традиция есть традиция.
И вот в один из таких вечеров моя мама, устав ждать возвращения отца со службы, отправилась прямиком в институт и увидела, что на входных дверях висит большой замок, но при этом одна из комнат третьего этажа ярко освещена и оттуда слышны веселые мужские голоса. Не зная, как попасть внутрь, она прошла на задний двор и увидела там пожарную лестницу, ведущую на крышу. Недолго думая, она взобралась по ней, через неприкрытое слуховое окно попала на чердак, а уже оттуда спустилась внутрь самого здания.
Представляю, каково было неподдельное удивление мирно сидевшего в тесной лаборатории мужского спаянного коллектива, когда на пороге явилась непонятно откуда взявшаяся супруга заведующего институтскими лабораториями и пригласила его в срочном порядке отправиться домой. Так что мою маму уважали и побаивались не только по месту ее службы, но и все сотрудники мужского пола серьезного высшего заведения, единственного в нашем городе.
Но хорошо помню и мамины слезы, когда ей за опоздание на десять минут на работу записали в специальную книгу учета второе замечание на этот счет. А третье замечание по Законам того времени грозило отправкой на принудительные работы, поскольку речной флот был приравнен к армии и малейшее нарушение трудовой дисциплины грозило весьма большими неприятностями.
