От этих мыслей глаза ее наполнились слезами, и к тому времени, когда пришел дежурный врач, Дорис уже плакала. Он оказался вроде как ее поклонником.
– В детстве мама четыре раза водила меня на «Волшебный день».
– Неужели? – любезно спросила Дорис.
– Ну да, ведь вы и сами были тогда девочкой.
Он отвел ее в комнату Сьюзан. Та спала. Дорис с любовью и жалостью посмотрела на дочь.
– Мне нужно было почаще бывать дома, – тихо всхлипнула она.
Доктор похлопал ее по плечу.
– Не расстраивайтесь.
После ухода Крейга и его когорты Сьюзан крепко уснула. Когда посещение закончилось, она с облегчением вздохнула. Крейг очень забавный, но иногда это бывает не так уж забавно. Подчас смех превращается в очередную повинность – очень утомительную, от которой хочется поскорее избавиться. Проснувшись, Сьюзан увидела рядом с кроватью Дорис и свои любимые детские лакомства.
– У меня праздник! – слабым голосом воскликнула она.
Дорис нежно поцеловала ее в щеку и погладила по растрепанным волосам. Затем поднялась с кресла и прочистила горло – вступление к отрепетированной речи. Прежняя Сьюзан могла бы, вздрогнув, убежать, но теперь она лежала в кровати и выжидающе улыбалась. Дело не в том, что тебе дано, дело в том, как ты это принимаешь, а Сьюзан отныне решила принимать все синяки и благословения.
– Знаешь, дорогая, мне бы не хотелось, чтобы ты направо и налево рассказывала, что ты душевнобольная. У людей сложится неверное впечатление. У тебя маниакальная депрессия. Вот что тебе нужно говорить, и этого вполне достаточно. Издержки творческой натуры. И не заговаривай об этом, когда увидишь малышку. Если она спросит, тогда ладно, но сама ничего не говори. Я тебя знаю, ты будешь нервничать и шутить, это нормально, но я советую тебе не вести себя так с ребенком. Она еще слишком маленькая.
А не была ли и Сьюзан слишком маленькой, когда они обсуждали этот вопрос? Может, и нет, но ей хотелось думать иначе. Отрежьте ей голову и посчитайте годовые кольца. По правде говоря, она уже давно просрочена.
А в конце этого долгого дня Лиланд привез Хани – десерт напоследок.
В окно Сьюзан увидела маленькую головку дочери. Лиланд поставил машину на ближайшую стоянку, Сьюзан спускалась по лестнице, и сердце у нее отчаянно колотилось.
Лиланд открыл дверцу, и Хани нерешительно выбралась на гравиевую дорожку, камешки похрустывали под ее ярко-голубыми теннисными туфлями. Увидев мать, она сперва посмотрела на отца, как бы спрашивая, можно ли ей подойти, она не знала, какие здесь правила. Лиланд едва заметно кивнул ей. Хани застенчиво подошла к Сьюзан, наклонив голову и опустив темные глаза, а затем посмотрела на нее и просияла.
– Привет, мамочка.
Сьюзан подбежала к ней и крепко прижала к себе, вдыхая ее знакомый аромат. От дочери пахло чем-то праздничным.
– Привет, пчелка.
Хани заерзала в ее объятиях.
– Мама, мне дышать нечем.
Сьюзан неохотно отпустила дочь и посмотрела на ее милое личико.
– Прости, детка, просто я очень по тебе соскучилась.
Лиланд подошел к ним, приглаживая светлые вьющиеся волосы. Он выглядел таким безупречным и небрежно элегантным – магнит, притягивающий самое лучшее. Он легко поцеловал Сьюзан в холодную щеку, и она благодарно пожала ему руку.
– Спасибо, что приехал и привез ее, и что был таким…
– Помолчи, а?
Они смотрели друг на друга, теплый ветерок нарушил заклятье неподвижного дня и пробежал между ними.
– Кажется, у нас общий ребенок? – спросила она, не зная, что сказать и как выразить ему благодарность или раскаяние за те события, что привели ее сюда.
Лиланд засмеялся и осторожно посмотрел куда-то вдаль, точно в любую минуту ожидал прибытия кавалерии.
– Ты с ума сошла. С моим-то расписанием? Когда бы мы успели его сделать?
Хани заметила под деревом парня лет девятнадцати в инвалидной коляске, читавшего книгу, и с интересом уставилась на него.
– Мама, он тоже живет в твоем отеле?
Сьюзан обескураженно посмотрела на Лиланда.
Он наклонился и тихо произнес:
– Ей сказали, что это отель. – Он пожал плечами. – Пусть считает, что ты в отеле на отдыхе, так лучше для нее, мне кажется.
Сьюзан задумчиво кивнула.
– Да, дружочек. Он здесь постоянный клиент.
Хани вернулась к ним. На ней были голубые шорты и бледно-голубая майка с надписью «Мартас-Виньярд»,[50] Лиланд частенько ходил там на яхтах, потягивая холодные коктейли.
– Она такая хорошенькая, – с восхищением сказала Сьюзан, глядя на дочь.
Лиланд улыбнулся:
– Только если она не станет актрисой.
– А где бассейн? – с надеждой спросила Хани, хлопая широко раскрытыми глазами и почесывая ухо пухлой ручкой.
Сьюзан нахмурилась, будто что-то вспоминая.
– Кажется, я куда-то его положила… – Потянув Хани за руку, она спросила: – Может, он здесь?
Хани вырвалась, хихикая:
– Мама, перестань!
Сьюзан с притворным смущением направилась к ней.
– Нет, серьезно, дай-ка я проверю твои штанишки, потому что…
Хани согнулась, пытаясь уклониться от настойчивых поисков бассейна:
– Не надо, мам. Хватит! Серьезно!
Сьюзан резко остановилась.
– Ах, серьезно. Это другое дело. Ты же не сказала, что это серьезно, так что…
Хани беззаботно прижалась к папе, уцепившись маленькой ручкой за его большую ладонь.
– Пап, а можно я в следующем году пойду в другой лагерь, где есть кафе? Потому что я ненавижу холодную еду. Там вечно дают засохшие морковные палочки, какой-то вонючий сэндвич и чипсы. Так ведь с ума можно сойти, как ты считаешь, мамочка?
Сьюзан улыбнулась дочери и печально покачала головой.
– Конечно, детка, – просто сказала она. – Это ненормально, и поверь, я знаю, о чем говорю.
Хани с довольным видом посмотрела на отца:
– Я же говорила.
На миг Сьюзан растерялась, не зная, что еще сказать, а затем этот миг обрел ноги и бросился бежать к неловкости. О чем ей говорить в психушке со своим ребенком и бывшим мужем? Наверное, надо задавать им обычные вопросы. Точно!
То, что нужно.
– И чем же вы занимались всю эту неделю?
Хани призадумалась на минуту, затем вдруг просияла.
– У меня был день рождения, да, пап? А ты его пропустила!
Это известие стало для Сьюзан сокрушительным ударом. Седьмой день рождения дочери! Как она могла забыть? Из всего, чего она лишилась – шесть ночей сна, здравый смысл, способность делать коллажи, – это самая большая утрата. Она опустилась на колени перед Хани и взяла ее за руку.
– Ох, детка, прости меня, пожалуйста.
Хани взглянула на отца, ища подсказки, что же ей делать в этой необычной ситуации. Нужно ли вообще что-то делать?
Сьюзан оставалось лишь созерцать Хани и Лиланда, они прекрасно смотрелись вместе, как пара фигуристов, такие изящные, они так привязаны друг к другу, а Сьюзан, как безъязыкий гоблин, топает вокруг их сияющих границ. Это было завораживающее и мучительное зрелище, но она могла лишь издали наблюдать, ее не пускали внутрь, будто она заразная.
– Ты не хочешь рассказать маме о своем празднике? – ласково подсказал Лиланд дочери.
Глаза Хани расширились от воспоминаний, она оторвалась от отца и приземлилась, словно спрыгнув с гимнастического бревна.
– Ах, да, знаешь что? У меня ночевали гости, и мы спали под тентом у папы на заднем дворе. Беннет ужасно боялась, потому что ей до семи лет еще осталось четыре с половиной месяца, а я совсем не боялась, правда, пап?
Сьюзан посмотрела на Лиланда несчастными глазами – большими, жалкими, виноватыми, одурманенными лекарствами глазами…
– А еще мы играли в пиньяту, и у нас были хорошенькие сумочки, которые мы с Кэтлин наполнили всякими штучками из магазина «Все за 99 центов»…
Сьюзан чувствовала себя так, будто ее столкнули с утеса плохих матерей, и она приземлилась по соседству с такими светилами, как Джоан и Лана. Ну, Джуди не настолько хороша, но по крайней мере она забавная… а еще она слышала, что Анна Секстон была довольно странной… и не очень-то было приятно обнаружить Сильвию Платт,[51] умирающую на кухне, – о, вроде бы ей полегчало… И все же им позволено быть плохими в награду за то, что они такие талантливые, выдающиеся артисты, им дают самые большие скидки, а менее одаренным приходится платить по полной за свои безответственные поступки.
Так или иначе слишком рано чувствовать себя хорошо или плохо в такой ситуации. Хотя бы просто чувствовать, точка. Нужно больше практики. Она провела слишком много лет под кайфом, то взбудораженная, то подавленная, она была жестока с собой по поводу и без, а теперь признала себя побежденной. Это стало ее второй натурой, после того, как первая натура доказала свою несостоятельность. Возможно, она сумеет создать и третью. Любить себя, чтобы любить Хани, – и плевать на все остальное. Ну, не на все, конечно. Она не сможет послать подальше лекарства. Эти лекарства ее затрахали. Может, они будут трахать друг друга; отличная групповуха! И постепенно Сьюзан приручит дикого зверя, завалив себя этими чертовыми таблетками, чтоб им пусто было. Она знала, что ей необходимо пробраться между молотом и наковальней. «Тенистые аллеи» – молот, а реальная жизнь – наковальня. Скоро она это увидит – скоро запрыгнет на наковальню так, словно это самое приятное место на земле – сделает вид, будто играет кого-то вменяемого, ведь она сама родом из этого племени, верно? Она сделает это ради Хани. То, чего она не сможет ради себя – почти все на свете, – она сможет ради Хани.
