Теперь-то я уже догадывалась, что произошло в тот раз, хотя некоторые детали все еще требовали прояснения.
Излагая суть своих познаний в педерастической области, я стыдливо опустила глаза. Когда я их подняла, Варнава исчез. Вне всякого сомнения, он был вынужден удалиться по какой-нибудь гигиенической или этикетной надобности.
Тут объявили начало психихического сеанса, и все принялись устраиваться вокруг миссис Богал. На ней было платье из красного римского крепа в фиолетовых кружевных инкрустациях с облегающими, начиная от локтя, рукавами. Все уселись, и Богал попросил потушить свет и задернуть шторы. Теперь я была уже смышленой и хорошо понимала, что сумрак — всего лишь повод для того, чтобы пощупать облачение соседа и оценить мягкость его тканей.
Случайно я очутилась между поэтом Мак-Коннаном и Авелем Мак-Адамом, сыном философа-примитивиста. Я сказала «случайно», так как не была знакома ни с тем, ни с другим; ни тот и ни другой вроде бы не обращали на меня внимания. И тем не менее, как только под покровом тьмы они удостоверились в анонимности (страусиной), каждый немедленно положил руку мне на бедро. Это совершенно не соответствовало моим намерениям; я пришла туда не ради глупых пустяков, а для того, чтобы прояснить два теоретических пункта, которые казались мне неясными. Используя свой обычный прием, я соединила обе руки, которые торопливо отдернулись, и смогла продолжить исследования.
Сначала я колебалась, выбирая между Мак-Коннаном и сыном Мак-Адама, но в конце концов решила, что предпочтительнее остановиться на экземпляре молодом и сильном, у которого феномены представлены с большей четкостью и быстротой (сеанс не будет длиться вечно), чем у индивидуума, несколько тронутого возрастом. Итак, я решилась взяться за Авеля.
Смещенным в сторону голосом миссис Богал начала издавать до странности претенциозные звуки, которые следовало воспринимать как фонемы какого-то слегка архаического марсианского языка; тем временем около нее материализовалось тщедушное привидение, чье сходство с Мэйв было столь очевидным, что никому из приверженцев даже не могла прийти в голову мысль о мошенничестве. Со своей стороны, я отметила, что брючная ткань Авеля довольно жесткая — наверное, местный вид твида. Затем я сделала несколько наблюдений общего характера, относящихся к разнообразию застегивания мужской и женской одежды; несомненно то, что мужчина предпочитает петлицу, а женщина узелок[*].
Но это не отвлекло меня от главного направления моих изысканий. Я была полна решимости окончательно определить свое отношение к противоречивым аспектам того, что держала в руке. Прежде всего я смогла убедиться в том, что у некоторых естественных объектов изменение объема и плотности происходит значительно быстрее, чем изменения, превращающие нейлоновый балахон в дирижабль. Пример выбран неудачно, поскольку предмет моего внимательного изучения обладал значительно большей плотностью, чем плотность такого устаревшего средства передвижения, как надувной шар. Затем, в результате целой серии легких надавливаний, я удостоверилась, что эта твердыня была равномерной во всех точках, после чего предприняла ритмичное растирание с целью проверить, возможно ли придать еще большую экстенсивность тому, что в начале моего эксперимента имело параметры жеваного кусочка жевательного табака. Несмотря на все старания, мне не удалось добиться конкретных результатов, для подтверждения которых у меня не было, впрочем, ни метра, ни компаса.
Я помедлила сразу переходить ко второму теоретическому пункту, оставленному в подвешенном состоянии, хотя меня и приободряло ощущение тепла и мягкой упругости предмета, который я сжимала в руке. Впрочем, я правильно сделала, что не поторопилась, ибо вскоре почувствовала, что в моей ладони забурлил поток, как из гейзера ударила струя и что-то залило мои пальцы. После этого изменение объема и плотности произошло в сторону радикально противоположную той, которая способствовала кризису, и я оставила в панталонном гнезде влажное и дрожащее невесть что.
Затем я перешла к изучению химического состава только что выжатой субстанции, используя при этом довольно грубые приемы качественного анализа, то есть ограничилась определением запаха, вкуса, текучести, растворимости и т. п. Несмотря на темноту, вещество показалось мне белесым, но это было не молоко. Как я и подозревала, этот продукт человеческой деятельности радикально отличался от мне известных и имел совершенно оригинальные свойства. Я почувствовала такую радость оттого, что мои гипотезы подтвердились, что немедленно задумала новый эксперимент, относящийся к области восстановления прежних объемов и плотности предмета. Я взялась за дело, но, к моему огорчению, свет загорелся раньше, чем я смогла добиться удовлетворительного результата. Наши соседи начали вставать, и я заметила, что сидевший перед нами Падрик Богал в ходе наших первых опытов оказался весь забрызганным. Авель Мак-Адам бросился промокать ему спину носовым платком. Богал гневно обернулся и рявкнул: «В чем дело?» Я глупо рассмеялась.
21 апреля
Утром позвонили в дверь. Я пошла открывать. Опять легавые. Однако у нас все было тихо. Один из них был не кто иной, как новенький полисмен с прошлого раза, другой — еще незнакомее первого — какой-то тип в просторном штатском костюме.
— Это его сестра, — сказал первый второму.
— Ваша мать дома? — спросил второй.
— Да.
— Мы хотели бы ее видеть.
Они проследовали за мной. В коридоре были очень корректны. Я открыла дверь в столовую; мама вязала носки. Она улыбнулась вошедшим. Они сели.
— Предложи господам стаканчик уиски, — предложила мама.
— Была еще другая сестра, — заметил первый полицейский.
— Теперь она живет в Гэлине, — сказала мама.
— Вы получали от нее в последнее время известия?
— Она посылает нам телеграммы каждый день. Видите ли, ей это ничего не стоит, она — почтовая служащая.
— Когда вы получили последнюю телеграмму?
— Сегодня утром.
— Когда она уехала?
— Позавчера.
Полицейский глубокомысленно посмотрел на маму. Затем продолжил:
— А ваша молоденькая экономка?
— Бесс?
— Да, молоденькая экономка, которая была здесь в тот вечер, когда вы устроили бедлам.
— О! Вовсе нет! — запротестовала мама. — Всего лишь потасовку третьей категории.
— Допустим. Так где она?
— Третья категория?
— Черт возьми! — ругнулся первый инспектор. — Везет же некоторым: попасть на такую дуру!
— Эта дурость кажется мне подозрительной.
— Допросите членов семьи.
— Где Бесс? — спросил меня держиморда. (Ни хера себе! Откуда я выудила это слово? Вот что значит французский язык!)
— Исчезла, — ответила я.
— Исчезла?
— Исчезла, — подтвердила мама.
— И вы не думали ее искать?
— Нет.
— А обратиться в полицию?
— Еще меньше.
Они вздохнули.
— А где ваш брат?
— У себя.
— Где это — у себя?
— Возле Харбертон-бридж.
— Он давно там живет?
— Приблизительно три месяца.
— А здесь его нет?
— Я ведь сказала, что он у себя.
Держиморда (как мне нравится это слово!) вопросительно глянул на своего начальника.
— Дом обыскивать бесполезно, — сказал тот.
— Так было бы надежнее.
— Бесполезно. Я все вижу.
Он осушил свой стакан и встал. Подчиненный сделал то же самое.
— Может, их предупредить? — спросил он.
— Примите ораторские меры, подобающие ситуации.
— Корректность — прежде всего.
Он повернулся к маме, прочистил горло и огласил:
— Ну, значит, так, уважаемая тетенька, мы сейчас тихонечко пойдем и скрутим вашего сына Джоэла, который ужасный злодей и убил вашу экономку Бесс, чтоб выпить ее кровь, чей труп нашли в бочке, которую он спрятал рядом с Ист-Уоллом.
Поскольку мы замерли и замолчали, он добавил:
— Я сейчас быстренько плесну вам по глотку уиски, чтоб взбодрить после известия об этом страшном преступлении, а сами мы, безумно поспешая, двинемся на арест Дублинского Вампира.
И они удалились мерным шагом.
Мы даже не успели допить свой ободряющий глоток, как, медленно отворив дверь, на цыпочках вошел папа.
— Что тут происходит? — прошептал он.
— Легавые, — прошептала я.
— Чего они хотят?
— Арестовать Джоэла.
При этих словах мама, которая наконец что-то поняла, жалобно запричитала.
— Заткнись, — оборвал ее папа.
Она замолчала.
— Они ушли?
— Кажется, да.
Он сходил проверить, вернулся и уселся перед стаканчиком уиски. В его отсутствие мама накапала себе двенадцать-пятнадцать ободряющих капель.
