И так было испокон веков в Тала-Узру.
А теперь вот настали новые времена, и эти стены, эти нравы, эти законы, в долготерпении, веками создававшиеся столькими поколениями, истратившими на них свой ум и мускулы, — теперь все это отдано во власть безумия Тайеба и жадности Амера…
Башир ворочался на толстом слое шерстяных одеял, но заснуть никак не мог. Только что смолк шум шагов последнего патруля. Обычно проходило больше часа, прежде чем появлялся следующий. Башир встал. В тот момент, когда он собирался открыть дверь, чтобы выйти, послышался сонный голос Смины:
— Если ты в здравом уме, сиди дома.
Он осторожно закрыл за собой дверь. Из дома донесся испуганный голос Фарруджи: «Брат, дорогой!»
Он блуждал по мертвым улицам, на которых необычно глухо отдавались его шаги. Ему хотелось кричать, чтобы разомкнуть кольцо этого душного молчания. Летучие мыши плели от одной стены к другой нить своего беспорядочного полета. Где-то мать успокаивала ребенка.
На маленькой площади перед мечетью Моханд Саид курил французские сигареты. Он даже не обернулся, когда Башир молча сел рядом с ним.
— Через час будет патруль, — сказал Моханд.
— Я не могу заснуть, не могу сидеть дома.
— Если они застанут тебя здесь, за это поплатится вся деревня.
— А ты?
— Я могу возвращаться, когда хочу… как твой брат Белаид.
Башир вдруг заволновался:
— Да-Моханд, ты не чуешь?
— Чего? — спросил Моханд.
— Трупного запаха.
— Тебе лучше вернуться домой.
— Да-Моханд, в твое время ведь все было не так, а? Они ведь не сидели бы там, притаившись за стенами, вглядываясь в темноту, слушая шорохи, заставляя молчать детей, изнывая от страха, считая часы, оставшиеся до рассвета. А? Да-Моханд, в твое время они сражались бы и, если надо, погибли бы как храбрецы.
Тяжелые веки Моханда наконец открылись.
— Иногда, — сказал он, — нужно уметь хотя бы только держаться.
— Держаться! Будто деревья, камни или животные. Просто люди этого края выродились.
— Если ты пробудешь в деревне еще немного, ты перестанешь так говорить.
Вдруг они уловили шум торопливых шагов со стороны мечети. Башир встал, собрался бежать.
— Поздно, — сказал Моханд, — теперь уж оставайся… не то они будут стрелять в тебя.
Почти тотчас же на площадь выбежал Белаид.
— Моханд… А? Ты тоже здесь?.. Вы-то мне как раз и нужны… оба… Моханд, твой сын Рамдан только что арестован в Алжире… А тебя, — продолжал он, повернувшись к брату, — если он заговорит, телеграмма придет сюда сегодня же ночью, и тебя заберут до рассвета… Тебе остается только смываться… Ступай к Южным воротам, там увидишь человека, который тебя проводит… на КП Амируша… А ну, пошевеливайся…
Он подталкивал Башира, заставляя бежать.
— И не печалься ни о старухе… ни о Тайебе… Найдутся люди, доктор, позаботятся о них обоих…
Сзади до них донесся смех Моханда, раздались голоса.
— Это Моханд шутит с патрулем… Не беспокойся… Мы их задержим, пока ты не выйдешь за проволоку… Дальше за тобой никто не пойдет.
Белаид вернулся на площадь, где Моханд продолжал смеяться с парнями из патруля. Шатаясь будто пьяный, Белаид неожиданно запел в темноте.
Немножко выпить так прия-а-а-тно…
У южного поста Башир увидел невысокого человека, укутанного в полосатую кешебию. Он чем-то напоминал ему того робкого служащего в Алжире. Звали его Месауд. Месауд дал Баширу парусиновые ботинки на толстой резиновой подошве, такую же, как у него, кешебию, автомат Ламбретта.
— Ты умеешь с ним обращаться?
— Нет еще, — сказал Башир.
— Я тебя научу.
Один из сторожей помог им выйти за ограду из колючей проволоки. Другой следил за дорогой к САС, на случай если появится патруль.
Воздух был насыщен влажным благоуханием. Башир шел за сгорбленной фигурой Месауда, в двадцати шагах от него. Автомат показался ему легким, а вот ботинки натирали ноги. Месауд шел не оборачиваясь. И ни разу не остановился передохнуть. Он не видел ни кустарника, околдованного луной, ни праздничного шествия звезд в небе. Так они молча шли больше пяти часов…
Башир чувствовал, что автомат начинает оттягивать ему плечо. Кожа на пятках и на пальцах ног горела. Он не мог снять ботинки из-за камней на дороге, к тому же Месауд часто шел прямо через поля. Башир боролся со сном и с тяжестью автомата, давивших ему на плечи. Ночь показалась его глазам более тусклой, и вскоре он не видел уже ничего, кроме размеренного движения ножниц-ног своего товарища, движения, похожего на равномерную работу какого-то механизма. Башир остановился. Месауд тоже.
— Ты ничего не слышишь?
— Нет, — сказал Месауд. — В первый раз всегда так. Кажется, будто что-то слышишь, а ничего нет.
— Я устал, — сказал Башир.
— Знаю.
— А если немного отдохнуть?
— Если ты остановишься, то уже не сможешь идти дальше… К тому же тогда мы не доберемся за ночь…
— Я сниму ботинки. Они обжигают мне ноги.
— Без них ты не пройдешь и километра.
— И потом, мне кажется, что в них набралась вода, внутри все мокрое. Я сниму хоть носки.
— Это не вода, — сказал Месауд, — это кровь. У тебя нет привычки. Послушай. В километре отсюда дом лесника. Ты останешься там… пока мы не придем за тобой… А я пойду дальше, мне нужно выполнить задание в срок… По дороге я предупрежу лесника. Ты ему только скажешь: «Здесь много кабанов?»
Месауд оставил Баширу сумку с бинтами и ушел…
У лесника был резкий голос и огромнейшие усы. Он вытянулся по стойке «смирно».
— Капрал Брахим бен Брахим, номер семь тысяч четыреста два, Первый полк алжирских стрелков…
— Добрый вечер, — сказал Башир, — я устал.
— Вот я и говорю: хочешь есть — ешь, пить — пей, спать — спи, а устал, так отдыхай…
— Здесь много кабанов? — сказал Башир.
Тон Брахима сразу изменился.
— Входи, брат, входи. Двери моего дома открыты для тебя. Здесь у тебя все будет.
Ноги Башира были в крови. Красный раствор хромистой ртути едва отличался от живого мяса. Первое прикосновение ваты к ранам обожгло так, будто к ним приложили раскаленные уголья.
— Ты новичок? — спросил Брахим.
— Заметно?
— Стоит посмотреть на твои ноги… а тебе они еще понадобятся.
Шум задетых кем-то ветвей… Рычание собаки… Вспорхнули потревоженные во сне птицы…
— Собирай все это, — сказал Брахим, — и иди за мной. Не забудь ничего.
Куча толстых поленьев образовывала около двери правильный куб. Лесник отодвинул большое полено внизу.
— Входи, — сказал он, — внутри пусто.
Башир проскользнул, в отверстие, которое лесник тотчас заложил поленом.
— Просунь ствол автомата в щель… вот так… сюда… эй, не слишком-то!.. И не стреляй.
Башир слышал, как он уходит.
— Ни под каким видом.
Показалась немецкая овчарка, волоча за собой человека, вскоре, задыхаясь, появились несколько харки[56]. Башир слышал, как они говорили по-арабски. Они ходили взад и вперед перед поленницей. Тот, что был начальником, шутил с лесником около двери.
— Феллага давно прошли?
— Как раз перед вами, — сказал лесник.
— Когда-нибудь, — сказал харки, — ты за это поплатишься своей шкурой. Или они тебя зарежут, или мы расстреляем. Тебе что больше нравится?
Белые зубы выделялись на смуглом лице харки, когда он смеялся. Улыбка предателя была как раз на прицеле у Башира.
— А что, если они здесь, эти феллага?
— Конечно, — сказал лесник, — феллага, они везде: под крышей, в печке, в лесу, вот в этой куче дров, за дверью, в доме…
Он потянул за створку двери.
— А ну, входи, они здесь, давай ищи…
Овчарка натянула поводок и повела носом в сторону поленницы.
— Это скотина оторвет мне плечо. Вольф… ко мне!
— Мне принесли сегодня бутылку анизет[57], — сказал Брахим, — но это не для такой образины… ты не способен оценить… напьешься с третьего стакана!
— Спорим, — сказал харки.
Вместе со всеми они вошли в дом…
На другой день с наступлением ночи старый, сгорбленный крестьянин появился перед домом лесника верхом на муле.
— Чего тебе? — спросил лесник.
— Ничего. Осла ищу, потерялся он. Не видал моего осла?
— Не видел я твоего осла.
— Кабаны здесь есть?
— Входи, — сказал лесник.
Войдя внутрь, старый крестьянин распрямился. Он сразу же обратился к Баширу:
— Я привел вам мула, доктор. Мы будем на КП до рассвета.
Лесник только глаза вытаращил. Он помог Баширу собрать вещи.
— Он что, лекарь, этот парень? — спросил он крестьянина.
— Да вы что, со вчерашнего дня не могли найти время познакомиться? Башир Лазрак, доктор медицины! Брахим бен Брахим, капрал Первого полка алжирских стрелков…
