Николай Амосов - Мысли и сердце

Я не мог придумать. Не мог. Взялся не за свое дело - конструировать камеры.

Я не конструировал.

Хватит повторять одно и то же! Ты еще не перед судом.

– Михаил Иванович, к вам пришли. Вошел высокий худой человек. Вот это и есть прокурор. Таким и должен быть.

– Я прокурор Малюгин Сидор Никифорович. Вот мое удостоверение.

Не стал смотреть. Сейчас для меня каждый человек - прокурор.

– Садитесь, пожалуйста.

Он смотрит на меня внимательно. Как доктор. Наверное, он слышал обо мне. Как же - многие знают.

– Расскажите, Михаил Иванович, что у вас произошло.

Как ему рассказать - подробно или кратко? Как получится. Все, что знаю.

Рассказал, для чего камера и как ее делали. Инженеры, энтузиасты, без денег, сверхурочно. Разве их упрекнешь после этого, что они не все додумали? Что должны бы знать о кислороде, когда электричество проводили. Рассказываю, что эксперименты были поручены кандидату медицинских наук такому-то. Он не отходил от этой камеры все лето. Вечерами ставил опыты… Что о нем скажешь, если он сам был в камере больше двадцати раз? Говорю, что были получены ценные данные для лечения больных. Кривые даже показал, и он посмотрел их с интересом. Прокурор, наверное, все должен знать? Есть эксперты. Эксперты все равно что наши консультанты. После них нужно самому вникать, и складывать, и примеривать.

Он спрашивал: «А для каких больных?» Я, конечно, мог бы много распространяться, но удержался, коротко перечислил. В конце: «В том числе и инфаркты. В Голландии и Англии имеются такие-то наблюдения». Ему, правда, инфаркт не угрожает. Слишком худ.

– Без этого прибора никак нам было не обойтись. Ценность опытов понизилась бы в несколько раз.

Он ничего не писал. Привык держать в голове. Профессиональное: разве можно забыть, что было с больными, если это важно?

Рассказал и о лечении больных. Об операции, что сделала Мария Васильевна. «Правда, это была уже ее инициатива, я ее не заставлял, без меня было». Струсил, значит, отказался. Пусть сама отвечает.

– В общем, если не считать даже синих ребятишек, которых готовили к операции, трех человек спасли от верной смерти.

Все правильно сказал - спасли. Почечную и двух с отеками легких. В будущем надеялись много спасти, чуть не половину из тех, что у нас умирают. А в целом очень много. Но этого я не стал говорить, уже в начале рассказа упоминал об эффекте.

Рассказал о самой аварии. Так теперь называю, даже про себя. Так легче. Мало ли какие аварии бывают? Что сам видел, что другие передавали.

«Они сами скажут подробнее. Может быть, я что-нибудь и перепутал…»

О том, как прибор хотел выбросить, не сказал. Хочу вычеркнуть, а нельзя. Было. Но пусть останется при мне. Алла тоже будет молчать.

– Вот и все.

– Как их состояние? Степень тяжести поражения?

Такое-то и такое-то. Безнадежно. Живы только благодаря нашему интенсивному лечению - наркозу, искусственному дыханию.

– Документация какая-нибудь у вас есть?

– Не понял.

– Чертежи камеры, акты испытаний, результаты исследования, истории болезни.

– У меня нет. Это у Виктора, у Олега.

Какие испытания? Да, забыл… Описал, как испытывали искрой, вольтовой дугой… «Ничего не случилось, и мы успокоились…»

– Принимали ли пожарники, котлонадзор? Был ли ответственный за технику безопасности?

– Что? Нет, не принимали. Я не знал. Не было ответственного.

Пожарники. Котлонадзор. Техника безопасности. Никогда в больнице они ничего не принимали. Тоже - есть баллоны с кислородом, рентген с высоким напряжением, всякая электрика… Нет, никогда не слыхал.

– Проходили ли освидетельствование участники опытов?

– Да. Их смотрел отоларинголог. Поскольку все были врачи, то о своих болезнях знали, и кто сомневался - не шли. Противопоказания в камере были объявлены.

– Документировались ли результаты осмотров?

– Зачем? Мы же всех знаем. Кому нельзя - не пускали.

Неужели это главное? Акты, записи? Разве от этого они погибли, Надя, Алеша? Ведь совсем другое… Нет, не буду говорить. Он знает, что делает. Ты - подследственный. Отвечай, что спрашивают.

– Причина, видимо, в приборе, в оксигемометре. Это я его разрешил поставить. Без него опыты потеряли бы много ценного. А я по глупости не догадался, что в кислороде всякий прибор опасен. И никто мне это не подсказал.

Не мог утерпеть, чтобы не пожаловаться. «Не подсказал». Слабость… Нет, не герой…

– Пойдемте посмотрим место аварии. И прошу вас, скажите, чтобы принесли всю документацию на камеру и на опыты.

Пошли. Как мне не хочется идти туда…

Иду вперед. Лучше через двор, чтобы не встречаться.

– Вот наша камера.

Встал в сторонке. Все здесь как было. Вода после тушения, какие-то обгорелые предметы, выброшенные, когда мешали. Валяется оторванный предохранительный клапан. Стрелка манометра дошла до предела и там застряла. На боках камеры - сгоревшая краска. (Почему в голубой цвет?)

Он открыл дверцу, заглянул внутрь. Потом закрыл, попробовал винты. Подошел какой-то товарищ, видимо, его помощник.

– Опечатайте, пожалуйста.

Больные издали рассматривают нас. Камера вселяет ужас. Каждый благодарит Бога, что не он.

Осмотр закончен. Обгорелый оксигемометр он тоже осмотрел. Лежал у самого входа. Может быть, его уже выбрасывали.

– Завтра утром приедет экспертная комиссия. Теперь у вас много комиссий будет… приготовьтесь.

Улыбается. Старается подбодрить. Вид у меня, надо думать, кислый. Пытаюсь натянуть серьезную, спокойную маску.

– Что мне готовиться? Я готов.

– Вы не расстраивайтесь. Все бывает. Вот в университете недавно баллон какой-то взорвался - тоже была смерть.

Конечно, все бывает. Для него это просто случай. Как для меня сообщение, что вот в такой-то больнице прозевали заворот кишечника и больной умер. Умер и умер. Жаль, конечно, но где же были глаза у этих врачей?

Где же были глаза у меня?

– А сотрудники эти в камере работали добровольно или по чьему-либо распоряжению?

– Все только добровольно. У них были научные темы по камере.

И я тоже лазил в нее. Как это я не сказал? Забыл. Это ведь важно. Сказать? Нет, теперь уже поздно. Душонка у тебя мелкая, все торгуешься…

Наверху нас уже ждали Олег и Виктор. Вид у Виктора неважный. Под мышкой держит какие-то бумаги. «Небось одни черновики, с опытами торопились, не оформляли как следует». Всю жизнь долблю врачам о документации, а сам попался, как мальчик…

– Вот эти товарищи, Сидор Никифорович, ответственные за работу.

Поздоровался с ними за руку. Представились.

– Больше я вас не буду задерживать, Михаил Иванович. Вы уж извините. Закон. Я бы хотел побеседовать с товарищами немного.

«Закон есть закон» - картина такая была. Хорошая.

Простились. Я провел их в свободный кабинет Петра.

Пойду к себе, посижу. Покурю. Но вот Петро идет.

– Живы они?

– Да, пока без изменений. Ну как?

Любопытство в голосе. Обозлился. Хотел оборвать, но сдержался. Будь вежлив, дорогой товарищ. Нет у тебя морального права ругаться.

– Ничего. Оказывается, нужно было массу всяких формальностей выполнить, прежде чем начинать работу.

– Формальностей? Каких?

– Я потом расскажу. Вы тут ни при чем.

Ушел в себя. Как в раковину.

Теперь кажется, что каждый боится за себя. У Виктора вид неважный. Наговорит… А что он может наговорить? Кто его обвинит, когда он сам больше всех там торчал? Молится, наверное, в душе: «Пронесло».

Не надо думать о людях плохо. У каждого всякие мысли возникают, и у Виктора тоже. Все дело в поступках. Мысли - они противоречивы. Может быть, и есть такие люди, что всегда думают только хорошее, но я не могу.

Вот и с прокурором поговорил. «От сумы да от тюрьмы…» Хирургов нередко тревожат стражи закона. Меня бог миловал - ни разу дело не заводили. Кажется, всего однажды пришлось давать объяснения по какой-то жалобе. Несущественной, даже не помню суть.

Плохо быть прокурором. Им хуже, чем докторам. Слишком много всякой грязи проходит через их руки, и оптимизм сохранить очень нелегко. Почему он должен мне верить, что я-де не знал? Может быть, я карьерист, торопился, хотел первый выскочить? И правила знал, да пренебрег. Много ли вот он, прокурор, видит честных людей? Столько же, сколько я здоровых.

Но без веры все равно трудно. Объективность, эрудиция, а где-то обязательно вера. И никаких наград. Тихо делают свое дело, получают маленькую зарплату. За границей есть громкие процессы, можно блеснуть, а у нас? Несколько любопытных зевак.

Так, наверное, и нужно. Благородное дело не Должно вызывать шума. Иначе появятся всякие подозрительные стимулы. Квалификация и сердце. Больше ничего не нужно. Конечно, при условии хороших законов.