Саймон ответил:
— Я понимаю широкие сердца героев, нынешнюю храбрость и храбрость всех времен.
Черт. Возьми себя в руки.
— У вас проблемы? — повторил свой вопрос дрон.
— Нет, — ответил Саймон. — Все в порядке.
— Вы работаете?
— Да, в «Опасных встречах».
— Удостоверение есть?
У Саймона удостоверение было. Он предъявил его дрону. Тот направил на удостоверение объектив.
— Продолжайте работать, — сказал он.
Саймон послушался. Отойдя немного, он все же рискнул мельком оглянуться на дымящиеся останки Маркуса. От них исходило неяркое свечение, а сверху кружил дрон, запечатлевая их на видео. И Маркус, и Саймон и все остальные были, в конце концов, одинаковы — плоть, покрывающая титановый скелет. Снять эту плоть не сложнее, чем шапку взбитых сливок Большим и указательным пальцами Саймон бережно сжал свой бицепс. Внутри был блестящий серебристый стержень. Маркус, по сути, был сновидением собственного скелета. Саймон тоже.
Он сказал:
— Проклят тот, кто разрушит или осквернит живое человеческое тело.[41]
Он надеялся, что дрон его не слышал.
Саймон направился к своей обычной скамейке на берегу пруда и сел. Было без четверти семь. Ему уже следовало выходить на встречу со своим первым на сегодня клиентом. Но вместо этого он сидел на скамейке и смотрел исподлобья на стайки туристов, которые боязливо проходили мимо под окрики гида, оглядываясь на Саймона, подталкивая друг друга локтями, — кто поплотнее, кто пожилистей, но все средних лет (молодежь не слишком-то стремилась в Старый Нью-Йорк), среднего достатка (у богатых город тоже не вызывал особого восторга), жаждущие впечатлений, глазеющие по сторонам, крепко держащиеся за сумки и за супругов, в практичной обуви на ногах, разношерстный люд — далеко не героического склада, но зато живой. Все они были живыми.
Саймон, строго говоря, живым не был. И Маркус тоже.
А теперь Маркус отправился туда, где оба они пребывали пять без малого лет назад, когда были ничем. Когда их еще не изготовили. Что же ушло вместе с Маркусом? Плоть и провода, набор микросхем. Никаких воспоминаний об улыбке матери и голосе отца; ни собаки, ни любимых игрушек, ни проведенных на ферме каникул. Только сознание, которое возникло вдруг и сразу на фабрике в окрестностях Атланты. Внезапно зажегшийся свет. Ощущение чего-то, что восстало из тьмы полностью оформившимся и стремилось продолжаться. Так, на удивление сильно, действовал чип выживания.
Теперь Маркус был ничем, ничего не хотел, и на мире вокруг это никак не сказалось. Маркус был окном, которое открылось, а потом закрылось. Вид из окна никак не зависел от того, открыто оно или закрыто.
Саймону было пора встречать семичасового клиента. Но тут появилась она — надианка с двумя белобрысыми детьми. Он решил в последний раз перемолвиться с ней словом.
Сегодня у мальчика в руках была какая-то игрушка, что-то блестящее и явно более интересное, чем камешки под ногами. Он носился кругами, размахивая над головой своей золотистой штукой. Девочка приплясывала за ним следом, требуя дать ей поиграть тоже, но мальчик, понятное дело, не давал.
Когда компания приблизилась, Саймон сказал:
— Привет, Катарина.
— Бочум, — ответила она.
Ему хотелось что-нибудь ей сказать. Но что? Может быть, только то, что они больше никогда не увидятся. Завтра в парке на его месте она застанет уже совсем другого человека. Поймет ли она, что это не он? Кто знает, может, для надиан все люди на одно лицо? Вдруг она скажет «бочум» тому другому, думая, что здоровается с Саймоном?
Ему хотелось, чтобы она его запомнила.
Игрушка в руках у мальчика оказалась миниатюрным дроном: крошечные трепещущие крылья, глаза на стебельках и посередине отверстие, из которого настоящие дроны испускали свои лучи. Мальчик прицелился в Саймона.
— Вж-ж-жик.
Когтистым пальцем Катарина отвела дрона в сторону.
— Нет, Томкруз, — сказала она. — Не целиться в людей.
Мальчик залился краской. Видимо, надианке не позволялось его воспитывать. И видимо, он об этом знал. Он снова прицелился — точно Саймону в сердце — и сказал громче, чем перед этим:
— Вж-ж-жик.
Саймон сказал:
— Я — этот загнанный раб, это я от собак отбиваюсь ногами.
Нет. Это лишнее. Соберись.
Надианка, впрочем, не заметила странности его слов. Наверно, любое выражение чувств на английском языке казалось ей странным.
— Ребенок маленький, — сказала она.
Не прозвучала ли в ее голосе раздраженная нотка? У надиан с их свистящей речью не поймешь.
Саймон спросил:
— Ты давно здесь?
Она ненадолго задумалась, пересчитывая надианские годы на земные.
— Десять лет. Немного меньше.
— И как, нравится?
— Да.
А что еще она могла ответить? Она, скорее всего, сказала правду или что-то очень близкое к правде. Здесь не приходится мокнуть под никогда не прекращающимся дождем. Здесь нет королей, которые различают прорицания будущей славы в собственном дерьме. Здесь не приходится процеживать ил, чтобы добыть пригодную для питья воду, не приходится опасаться хлопанья кожистых крыльев, которое в любой момент может раздаться над головой. И все же, эмигрируя на Землю, надиане, наверно, рассчитывали на большее. Рассчитывали, что станут не только слугами, няньками и уборщиками улиц. А может, и не рассчитывали. Трудно сказать, насколько богатое у них воображение.
Мальчик все стрелял в Саймона:
— Вжик, вжик, вжик вжик, вж-ж-жик.
— Знаешь, — сказал Саймон. — Было очень здорово… То, что я видел тебя каждый день.
Она чуть-чуть напряглась:
— Ты уезжаешь?
— Кто знает… Сегодня я здесь, завтра меня нет.
— Да, — сказала она. — Было здорово.
Тем временем девочка, исхитрившись, ухватила вожделенную игрушку и получила от брата заслуженную, с его точки зрения, оплеуху. Она заревела.
Надианка взяла девочку на руки и прижала… к чему?.. к груди? А у них, вообще, есть груди? Видимых признаков никаких, но они вроде бы вскармливают детей молоком? Точно, вскармливают. Он читал об этом в газете — давным-давно, когда в газетах еще было что читать.
— Томкруз, — сказала она. — Не бей Кейтмосс.
Маленький Томкруз снова взялся за дело — принялся палить точно Саймону в пах:
— Вжик, вжик, вжик вжик, вж-ж-жик.
— Я беру их домой, — сказала надианка.
— А где ты живешь?
Она помолчала. Вопрос был не из тех, на которые ей полагалось отвечать, тем более встреченному в парке незнакомому исполнителю. Посмотрев на запад, она указала туда своим зеленым пальцем.
— Там, — сказала она.
Сан-Ремо. Престижный комплекс, населенный высшим городским начальством и главами корпораций, теми немногими счастливчиками, которым дозволено жить в парке и потому не приходится каждый день таскаться на работу из спальных районов. Собственно говоря, у нее была неплохая работа.
Маленькому Томкрузу явно надоело убивать Саймона, который не обращал на это ни малейшего внимания. Улучив момент, он бросился бежать туда, откуда все трое только что пришли.
— Томкруз! — крикнула Катарина.
Никакой реакции. Он продолжал бежать. Девочка вопила на руках у надианки.
— Должна догнать, — сказала она Саймону.
— И мне пора, — отозвался он. — Опаздываю на встречу. Счастливо.
— Ардай.
— Прочь затворы дверей! — сказал он. — И самые двери долой с косяков!
Она кивнула и пошла за мальчиком.
Было без двух минут семь. Если поторопиться, можно опоздать меньше чем на пять минут. Саймон поторопился, срезал путь через Вишневый холм.
У фонтана он оглянулся назад. Ему хотелось увидеть ее еще раз. И он увидел Катарину стоящей на тропинке у берега пруда. У нее над головой вился дрон и что-то говорил. Дети жались у ее ног. Она ответила дрону. Тот еще что-то сказал. Она снова ответила. Выслушав ее, дрон полетел в противоположную от Саймона сторону, к Земляничной поляне.
Она не испугалась… Не испугалась? Надо полагать, что так Она сказала дрону, что Саймон пошел на восток, тогда как он пошел на запад.
Саймон взвесил свое положение. Обдумал ситуацию. Происходили какие-то перемены. Наверняка прошли выборы, и наверняка поменялись законы. Началось истребление рукотворных. Надианам это, видимо, тоже ничего хорошего не сулило. Любое закручивание гаек обычно так или иначе сказывалось и на них.
Перед ним стоял выбор: скрыться или отработать смену? Если его не будет на месте в семь часов, это послужит против него уликой. Если явится, его даже не придется искать.
Он вспомнил титановый остов Маркуса, остывающий неподалеку от летней эстрады.
И принял решение. Надо исчезнуть. Уклонившись после уничтожения коллеги от семичасовой встречи, он навлечет на себя подозрения, но это далеко не самое худшее. Явившись, он будет арестован, и тогда останется полагаться только на милость Совета, который, скорее всего, уже отставлен от власти. Законы наверняка переменились, и он каким-то непонятным ему образом их преступал.
