Новая старшая («Юля, просто Юля, какое может быть отчество в мои годы») в первый же день самостоятельной работы показала Павлу Андреевичу небо в алмазах прямо у него в кабинете. Прямо так – вошла, заперла дверь на ключ, подошла поближе, улыбнулась и начала раздеваться. Раздевалась не просто так, а медленно извиваясь в такт неведомой музыке. И еще язычком играла, чертовка, то высунет его дразняще, то щеку им изнутри подопрет. Тут и сам папа пимский бы не устоял, не то что Павел Андреевич, совершенно не избалованный женским вниманием. Жена давно уже приучила его к мысли о том, что он толстый, лысый, вечно потный, и вообще – не тянет как мужчина даже на троечку с минусом.
– Мы с тобой смотримся как жук и роза! – вздыхала эта стерва всякий раз, когда ей приходилось появляться где-нибудь в обществе Павла Андреевича.
– Роза! – хмыкал Павел Андреевич, косясь на жену, в его восприятии больше смахивающую на бледную поганку.
Он хорохорился, он привык, но все равно было обидно. А тут – такой подарок. Нежный, ласковый, страстный... Все было так замечательно, что, едва испытав наслаждение, Павел Андреевич почувствовал новый прилив желания. Он был совершенно неискушен в вопросах производственного секса и с удивлением открывал для себя и удобство письменного стола, и то, сколько возможностей таит в себе обычное вращающееся кресло.
По завершении Юля погладила Павла Андреевича по щеке и проворковала:
– Какой же вы неукротимый зверь!
Павел Андреевич почувствовал, что он может и в третий раз (такого с ним не было уже лет двадцать), но Юля уже стояла на пороге.
– И не думайте обо мне плохо, – улыбнулась она. – Я совсем не такая...
– Вы чудная! – выдохнул Павел Андреевич, не в силах сказать ничего другого.
С фирмой, занимавшейся сбором биологических отходов, мудрить не пришлось. Павел Андреевич поорал раздругой насчет того, что график вывоза соблюдается из рук вон плохо (так оно, собственно говоря, и было), главный врач пообещала принять меры, и через месяц за отходами вместо грязноватых граждан ближнего и дальнего зарубежья стали приезжать чисто выбритые молодые парни в красивых зеленых комбинезонах. График, несмотря на московские пробки, соблюдали так, что хоть часы по ним проверяй.
– Что-то у вас, Павел Андреевич, массовый исход какой-то из патанатомии, – сказала однажды главная сестра.
– Сам удивляюсь, Марина Федоровна, – пожал плечами Павел Андреевич, – но с другой стороны, насильно держать не могу, не крепостные они, да и замену найти несложно. И потом, в периодическом обновлении коллектива есть какой-то сакральный смысл.
Последнюю фразу сказал нарочно, прекрасно зная, что заумные фразы способны отбить у недалекой Марины Федоровны охоту к разговору.
Главный врач не задавала подобных вопросов – воспринимала все как должное. Судя по тому, как ежемесячно (и не меньше чем на двести-триста долларов!) увеличивалась доля Павла Андреевича, ее благосостояние тоже росло.
Увеличение благосостояния привело к неимоверному росту запросов. Павел Андреевич страстно возжелал сменить свою «Дэу» как минимум на «Тойоту», а больше всего ему хотелось скопить денег на покупку однокомнатной квартиры и начать новую, свободную жизнь. Он бы давно развелся, только какой смысл в том, чтобы разводиться и продолжать жить вместе, в одной квартире? Только хуже будет. А размен сорокапятиметровой двушки не сулил Павлу Андреевичу ничего хорошего, разве что только переезд на кладбище. Доведут ведь обе гадины – и взрослая, и маленькая – или до инфаркта, или до инсульта. Нет, лучше уж так – накопить денег, развестись и только тогда купить квартирку, чтобы бывшая жена (о, как славно подходили два этих слова друг к другу!) не смогла бы наложить на нее свою лапу. Брачного контракта у Павла Андреевича не было, и все нажитое в браке имущество подлежало делению напополам.
В личном фонде Павла Андреевича уже набралось немногим более семи тысяч долларов. Мечты о разводе из несбыточных постепенно переходили в разряд осуществимых. Как же здорово – дожить почти до сорока лет нищим, а потом вдруг совершенно неожиданно начать богатеть. Это даже лучше, чем родиться в состоятельном семействе. Контраст – он, знаете ли, обостряет чувства и увеличивает наслаждение.
Павел Андреевич опасался, что смена персонала пагубно отразится на дисциплине, но волновался он напрасно – дисциплина в отделении не ухудшилась, а даже улучшилась. Никому из новых сотрудников не приходилось ничего повторять дважды или напоминать. Сказано – значит должно быть сделано. Все были спокойны, вежливы, никто не прогуливал и не огрызался. Даня, молодой человек из санитаров «первого призыва», помимо должностных обязанностей взял на себя заботу об автомобиле заведующего. Причем совершенно бескорыстно, по принципу: «Что-то она у вас плохо с места берет, Павел Андреевич, и выхлоп черный. Дайте-ка ключи, я покопаюсь в ней на досуге. Что вы, какие деньги? Я же просто помочь хотел». Максимум, что требовалось от Павла Андреевича, это купить нужные запчасти.
Павел Андреевич начал следить за собой. Обновил гардероб (чеки выбрасывал на выходе из магазина, а дома называл куда меньшую цену); сославшись на то, что «работой просто завалили, раньше восьми не уйдешь», начал посещать фитнес-центр (живот ощутимо подобрался уже к концу первого месяца) и сменил парикмахера. Чем меньше волос на голове, тем тщательнее надо с ними обращаться, не «чик-чик» ножницами и «пожалуйста», а стричь вдумчиво и умело.
– Молодец! – смеялся Панкрашкин. – Мужаешь на глазах.
Панкрашкин, казалось, был всем доволен. Еще бы – фирма наращивала обороты, предлагая все более широкий ассортимент принадлежностей и услуг. Как-то раз Павел Андреевич от нечего делать заглянул в офис и, полистав толстенный альбом с фотографиями предлагаемых гробов, несказанно удивился их многообразию. В его дремучем представлении гробы делились на два разряда – подешевле и подороже.
Во вторник, накануне двадцать третьего февраля, Панкрашкин поздравил Павла Андреевича с наступающим мужским праздником.
– Мы оба в армии не служили, но это не значит, что мы должны оставаться без подарков, – сказал он, вручая Павлу Андреевичу пижонистую золоченую авторучку в футляре черного бархата.
– Спасибо. – Павел Андреевич отдарился заранее припасенной зажигалкой.
– Это еще не все. – Панкрашкин выложил на стол конверт.
– Ты же рассчитывался в этом месяце... – напомнил Павел Андреевич.
– Это прибавка. Твой персональный ежемесячный бонус за то, что ты закрываешь глаза на некоторые вещи.
– Какие именно вещи, Юра? – встревожился Павел Андреевич.
– В конце дня расскажу, – хохотнул Панкрашкин. – Даже если ты откажешься – первый бонус можешь считать подарком. Да ты загляни в конверт при мне, сделай старому другу удовольствие. Меня хлебом не корми, дай посмотреть, как люди радуются.
Павел Андреевич послушно заглянул в конверт.
– Пересчитай! – не то попросил, не то потребовал Панкрашкин.
Павел Андреевич пересчитал и ахнул. Три с половиной тысячи долларов – нехилый такой бонус.
– Это вдобавок к «гробовым». – Панкрашкин, судя по всему, остался доволен результатом. – Так что в целом ты можешь рассчитывать на шесть-семь тысяч в месяц.
– За что? – От волнения у Павла Андреевича пересохло во рту и язык приходилось с усилием отлеплять от неба.
– За то, что ты живешь сам и даешь жить другим, – Такой радушной улыбки Павлу Андреевичу еще не доводилось видеть. – За то, что ты хороший человек, с которым приятно иметь дело. За то, что мы – старые друзья. Да ты спрячь деньги-то.
– А если конкретнее? – не сдавался Павел Андреевич.
– Будет тебе конкретнее, – пообещал Панкрашкин. – Сегодня же вечером, чтобы ты не подумал чего не надо. Как народ разбежится, я приду и все тебе выложу, как у кума на исповеди.
Панкрашкин никогда не вспоминал зону, не демонстрировал каких-то лагерных привычек, говорил по-русски, а не по фене, но иногда проскальзывали в его речи словечки и даже целые выражения. Редко, но проскальзывали.
– Как тебе там жилось? – однажды поинтересовался Павел Андреевич.
– Терпимо, – ответил Панкрашкин, и тоном, и выражением лица давая понять Павлу Андреевичу, что развивать тему не стоит...
В половине пятого Панкрашкин открыл дверь кабинета и пригласил:
– Павел Андреевич, пойдемте в «мертвецкую».
На людях он неизменно обращался к заведующему по имени-отчеству и на «вы», соблюдая принятую субординацию.
В «мертвецкой», официально именовавшейся трупохранилищем, Панкрашкин начал экскурсию.
– Если ты возьмешь журнал приема и выдачи трупов и произведешь инвентаризацию, то обнаружишь, что сейчас в отделении находится на три трупа больше, чем должно быть. Такие вот излишки.
– Откуда? – Подобного Павел Андреевич не ожидал.
– Вот откуда – тебе знать не обязательно. Но не волнуйся, левый товар мы на столах не оставляем. Соображаем, что к чему. Вот, смотри сам.
