— Чего ты от меня хочешь, Женевьева? — свысока спросила я.
— У нас с тобой есть одно неоконченное дело.
— Неужели?
— Да, и ты сама это знаешь. Ты бы лучше пригласила меня в дом.
Дверь уже была открыта, и я видела, как пар от ее дыхания поднимается в холодном воздухе.
— Но сейчас уже поздно… Мы можем поговорить с тобой завтра.
Женевьева жутковато рассмеялась.
— А тебе не приходилось слышать такую фразу: завтра не будет никогда? — Она взглянула на часы. — В любом случае, сейчас половина первого, и твое «завтра» уже наступило.
Я ужасно перепугалась, что она устроит сцену и разбудит маму, поэтому я позволила ей протолкнуться в наш коридор. Я пошла за ней и закрыла дверь, кивнув в сторону гостиной. Скрестив руки на груди, я наблюдала, как она с любопытством изучает комнату, будто собирается покупать наш дом. Она даже провела рукой по поверхности буфета, словно проверяя его качество.
— Это совсем не то, чего я ожидала, — медленно произнесла она.
Я очень устала, но попыталась дать достойный отпор.
— А чего ты ожидала?
Она тяжело вздохнула:
— Ну, не знаю… чего-то другого… оригинального и необычного, чтобы оправдывало всю мою затею. Но ставить на карту все ради этого… провинциального ада?
— Я не считаю это адом. Здесь мой дом.
Она сморщилась от неподдельного отвращения.
— Кэти, но ты в своей жизни и не видела ничего другого.
— Женевьева… я устала… слишком устала играть в твои игры.
— Может, ты хочешь, чтобы я немножко покричала и собрала нам веселую компанию?
Она абсолютно точно знала, на какие кнопки надо нажимать, чтобы вывести меня из себя.
— Нет, не делай этого. Все в порядке, мы можем поговорить. Пойдем в кухню, я сделаю нам чего-нибудь выпить.
Она и здесь продолжила свои презрительные насмешки.
— Какая миленькая сосновая кухня с цветочками на стенах! В буфете, наверное, стоят твои хлопья, а на специальной полке тарелки. Готова поспорить, что у вас есть парадно-выходной сервиз и несколько спрятанных приличных фарфоровых чашек на случай, если появятся гости.
И она была права. У мамы действительно было и то, и другое. Я продолжала греть молоко в кастрюльке, не заглотив Женевьевину наживку. Затем я передала ей горячую, дымящуюся чашку, и она фыркнула и закатила глаза, когда поняла, что в ней налито какао.
— Это просто беспросветная скука. Неужели это то, чего ты хочешь?
— Я сама не знаю, чего хочу, — призналась я. — А разве в нашем возрасте это возможно?
— Может быть, и нет, — спокойно согласилась она. — Но тебе бы следовало знать, что ты не хочешь этого. Ты должна хотеть чего-то большего.
— Я никогда не ожидаю чего-то большего, — парировала я, отхлебнув из чашки.
Она придирчиво оглядела меня с головы до ног.
— И что, платье не усилило твоей магии?
— В каком смысле?
Она по-кошачьи улыбнулась.
— Ты и Мерлин?
— Я тебе уже говорила, Женевьева. Он мне не нужен таким.
— В любом случае, он всего лишь мираж, Кэти. Я поняла это достаточно быстро.
— Он был нужен тебе только тогда, когда был нужен мне, — со злобой ответила я. — Это же очевидно.
Она пожала плечами и хмыкнула так, что это могло означать и отрицание, и согласие.
— Я уезжаю. Но ты уже об этом знаешь.
— Да, слышала.
Она зевнула и потянулась.
— Мне правда очень жаль, что твоя жизнь не стоит того, чтобы красть ее. Если бы на твоем месте оказалась я… Если бы у меня была такая жизнь, с твоей сумасшедшей мамашей, скучными подругами и картонным бойфрендом… даже не знаю, что бы я сделала.
— И поэтому ты уезжаешь? — спокойно спросила я.
Она кивнула.
— У меня было достаточно времени, чтобы подумать и понять, что все сложилось наилучшим образом.
Это был дешевый прием, но я просто не смогла удержаться.
— Я точно не буду скучать по тебе.
Она встала из-за стола и принялась разглядывать наши семейные фотографии.
— Кэти, я сделала тебе большое одолжение. Когда я приехала, ты была полным недоразумением, облезлой серой мышью. А теперь ты достаточно привлекательна и учишься стоять за себя.
Мне стала не по себе, потому что я сидела, а она пугающе нависала надо мной. Я неловко встала из-за платья, которое мы обе так хотели, про себя порадовалась, что не сняла куртки, и запахнула ее поплотнее. В доме подмораживало, ветер шумел в щелях и дырах в крыше, окнах и даже в плинтусах. Все вокруг было запущенным и убогим, и еще ужаснее было видеть все это глазами Женевьевы. Как будто она была вором, копающимся в наших личных вещах.
Я попыталась придать своему голосу решимости и окончательности.
— Ну что же, мы счастливы, каждая на своем собственном пути.
— Ага… Я оставлю твою чокнутую мамашу в покое…
Она уже второй раз за вечер называла маму сумасшедшей.
— Она ни разу за свою жизнь не стремилась никому навредить, — возмущенно возразила я.
Ее лицо помрачнело.
— Так ты до сих пор не знаешь?
Я посмотрела на нее в упор и попыталась выглядеть увереннее, чем ощущала себя на самом деле.
— Я все знаю. Мама рассказала мне правду.
Зеленые глаза угрожающе блеснули.
— И что это за правда?
— Что твоя мать была наркоманкой. А моя мама жила в том же доме и вызвала полицию в тот день, когда твоя… — Я не смогла сказать «умерла», и тут Женевьева закрыла глаза, будто от резкой боли. — Так что на самом деле она спасла тебя, Женевьева. Тебе было всего несколько дней от роду, и ты безутешно плакала.
Ее губы беззвучно зашевелились, когда она стала обдумывать мои слова.
— Она рассказала тебе вот это, и ты поверила?
— Конечно же.
— Но это совершенно не объясняет самого главного.
— Чего?
— Нас.
— Ты все это придумала, — настаивала я, но желудок мой предательски сжался.
Женевьева стала разглядывать свои ногти, а затем заговорила с подчеркнутым равнодушием.
— Твой любимый цвет — индиго, тебе нравится разглядывать облака и находить в них лица, тебя тошнит от запаха мяса, ты все время чувствуешь себя белой вороной, ты боишься плавать и ненавидишь свои пальцы на ногах, потому что они узловатые. Ах да, и ты предпочитаешь зиму лету, но переживаешь, что это ненормально.
Она прекратила, и я осела на стул.
— Кто угодно мог рассказать тебе все это.
— Почему ты просто не встретишь правду лицом к лицу? — зевнула она.
— Ты ошибаешься… обманываешь сама себя…
Женевьева перегнулась через стол и посмотрела на меня в упор.
— А тебе не снится сон? — Она улыбнулась во весь рот, продемонстрировав свои зубы. — Когда я была маленькой, ты все время мне снилась, будто сидишь перед зеркалом и наблюдаешь за мной. Нас разделял только кусок стекла.
Ее слова резали меня, как нож. Я никогда никому не рассказывала об этом сне.
— Что, слишком тяжело выдержать знание, что мы с тобой одно и то же, Кэти? — Она наклонилась и взяла меня за правую руку. Наши руки точно совпали, прямо как в тот злополучный день на автобусе. — Твоя… мама все еще в стадии отрицания, — мягко сказала она. — Она переписала прошлое в собственной голове и поверила в него. Убедила сама себя в собственной версии событий, потому что слишком страшно было встречаться лицом к лицу с реальностью.
Все мое тело словно оледенело. Меня затрясло, голос дрожал и не слушался.
— Я больше ничего не хочу знать… ты должна уйти, как и обещала.
Она медленно и задумчиво покачала головой.
— Я еще не могу уйти. Эта женщина сделала мой уход невозможным. Она все еще лжет, прячется от того, что сделала. Я должна отпустить тебя на волю. Ты готова, Кэти? Ты готова услышать правду?
Это была самая длинная ночь в моей жизни. Каждая минута будто длилась год. Мама обнаружила меня утром в том же кресле и в той же позе, в какой меня оставила Женевьева. Наверное, мое лицо было ужасным, потому что она бросилась ко мне, наклонилась и прикоснулась, но я вообще ничего не почувствовала. Будто превратилась в камень. Она провела рукой по моей щеке, затем положила руку на платье и наконец выпалила:
— Что стряслось, Кэти? Ты совсем замерзла, и ты не ложилась спать. Боже мой, тебя кто-то обидел? На тебя напали?
Я с трудом повернула к ней голову, мои глаза были налиты кровью, а голос был хриплым и огрубевшим.
— Ночью здесь была Женевьева. Она поджидала меня, когда я вернулась домой.
Мама вздрогнула, будто ее ударили.
— Что она от тебя хотела?
Я не ответила. Мама сделала шаг назад, затем еще один, и еще, будто хотела сбежать от меня. Затем она дошла до двери и пробормотала что-то по поводу кухни. Через несколько минут она вернулась с чашкой горячего питья, от которого поднимался пар. Она даже взяла мои руки и обхватила ими чашку, чтобы я случайно не облилась. Я не сопротивлялась, потому что пальцы онемели.
