Вистан подошёл ближе и остановился прямо перед мальчиком.
— Продолжай, товарищ.
— Не могу, воин.
— Тебе нужно больше страшиться своего молчания, чем моего гнева. Говори.
— Не могу, воин. Когда мы начали лезть по склону, я знал, что именно должен вам сказать. Но сейчас… Я не помню точно, что я от вас скрывал.
— Это дыхание драконихи, только и всего. Раньше её чары на тебя не действовали, но теперь ты в их власти. Верный знак того, что мы уже близко.
— Боюсь, что этот проклятый пруд меня околдовывает, а может, и вас тоже, ведь вы охотно теряете здесь время, но ни разу не взглянули на утонувших огров. Но я знаю, что должен в чём-то признаться, и хочу вспомнить, в чём именно.
— Покажи мне путь к логову драконихи, и я прощу тебе любую мелкую ложь.
— Вот, воин, в этом-то всё и дело. Мы ехали верхом на кобыле, пока у неё чуть не разорвалось сердце, потом лезли по крутому горному склону, но я веду вас вовсе не к драконихе.
Вистан подошёл к Эдвину так близко, что мальчик почувствовал его дыхание.
— И куда же ты, мастер Эдвин, меня ведёшь?
— К своей матери, воин, я только что вспомнил. Моя тётка мне не мать. Мою настоящую мать забрали, и, хотя я тогда был совсем мал, я это видел. И я пообещал ей, что однажды верну её обратно. Теперь я почти вырос, и если со мной будете вы, то даже те мужчины побоятся вступить с нами в бой. Воин, я вас обманул, но поймите мои чувства, ведь мы сейчас совсем близко от неё.
— Мать, говоришь. И она сейчас рядом?
— Да, воин. Но не здесь. Не в этом проклятом месте.
— Что ты помнишь о людях, которые её забрали?
— Они были свирепы и умели убивать. Ни один мужчина в деревне не осмелился в тот день бросить им вызов.
— Саксы или бритты?
— Это были бритты. Их было трое, и Стеффа сказал, что они наверняка недавно были солдатами, потому что он узнал их солдатские повадки. Мне ещё и пяти лет не было, иначе я бы сразился за неё.
— Мою мать тоже забрали, мой юный товарищ, и я хорошо понимаю, что творится у тебя в душе. Я тоже был тогда слабым ребёнком. Это было во время войны, и, по глупости своей, видя, скольких те люди жестоко убили и повесили, я возликовал, когда увидел, что они ей улыбаются, поверив, что они будут обращаться с ней по-доброму и любезно. Возможно, с тобой было так же, мастер Эдвин, когда ты был мал и не знал мужских обычаев.
— Мою мать забрали в мирное время, поэтому ей не выпало больших бед. Она странствует из края в край, и, возможно, эта жизнь не так уж плоха. Но она жаждет вернуться ко мне, и те, с кем она странствует, правда бывают с ней жестоки. Воин, примите моё признание, но накажите потом, а сейчас помогите мне сразиться с её похитителями, ведь она ждала меня столько лет.
Вистан посмотрел на него со странным выражением. Он будто хотел что-то сказать, но потом покачал головой и отошёл на несколько шагов от дерева, словно стыдясь чего-то. Эдвину ещё никогда не приходилось видеть воина в таком настроении, и он с удивлением за ним наблюдал.
— Я охотно прощу тебе твой обман, мастер Эдвин, — наконец сказал Вистан, снова поворачиваясь к нему лицом. — И любую другую мелкую ложь. Скоро я отвяжу тебя от дерева, и мы отправимся навстречу тому врагу, к какому ты нас приведёшь. Но взамен я попрошу тебя кое-что мне пообещать.
— Говорите.
— Если мне суждено будет пасть, а ты выживешь, обещай мне вот что. Что ты будешь нести в своей душе ненависть к бриттам.
— Воин, о чём вы? Каким бриттам?
— Всем бриттам, мой юный товарищ. Даже тем, кто относится к тебе по-доброму.
— Не понимаю. Мне нужно ненавидеть бритта, который разделит со мной свой хлеб? Или спасёт меня от врага, как недавно сделал добрый сэр Гавейн?
— Некоторые бритты вызывают в нас уважение и даже любовь, мне ли этого не знать. Но над нами довлеет то, что поважнее взаимных чувств. Это бритты под началом Артура вырезали наш народ. Это бритты забрали наших матерей. Наш долг — ненавидеть каждого мужчину, женщину и ребёнка, в жилах которых течёт их кровь. Поэтому обещай. Если мне суждено пасть прежде, чем я успею передать тебе своё мастерство, обещай, что будешь лелеять в душе эту ненависть. И, если когда-нибудь она померкнет или начнёт угасать, окружи её заботой, пока пламя не разгорится вновь. Ты обещаешь мне это, мастер Эдвин?
— Хорошо, воин, обещаю. Но теперь я слышу зов матери, и мы явно слишком задержались в этом мрачном месте.
— Тогда пойдём к ней. Но будь готов к тому, что мы придём слишком поздно, чтобы её спасти.
— Воин, о чём вы? Как такое возможно, ведь я до сих пор слышу её зов.
— Тогда поспешим на него. Только запомни одну вещь, мой юный друг. Может быть поздно спасать, но мстить никогда не поздно. Дай мне ещё раз услышать твоё обещание. Пообещай, что будешь ненавидеть бриттов до того самого дня, когда падёшь от ран или под тяжестью лет.
— Я охотно его повторяю. Но отвяжите меня от этого дерева, потому что теперь я твёрдо знаю, в какую сторону нам идти.
Коза в горах чувствовала себя как дома. Она довольно жевала колючую траву и вереск, не обращая внимания ни на ветер, ни на то, что левая половина её туловища вместе с ногами располагалась намного ниже правой. Животное свирепо дёргалось в стороны — как Аксель уже выяснил во время восхождения, — и привязать её понадёжнее на то время, пока супруги отдыхали, было непросто. Но он заметил выступающий из земли засохший корень и тщательно намотал верёвку на него.
С того места, где они теперь сидели, коза была как на ладони. Две большие скалы, прислонившиеся одна к другой, точно пожилые супруги, были видны ещё снизу, хотя Аксель начал присматривать укрытие от ветра задолго до того, как они добрались до этих скал. Однако горный склон был совершенно гол, и супруги были вынуждены продолжать путь по узкой тропе, при этом ярость, с которой коза рвалась с привязи, была сравнима с яростью порывов ветра. Добравшись наконец до скал-близнецов, Аксель с Беатрисой подумали, что это убежище создал для них сам Господь, потому что сколько бы ни свистели вокруг бешеные порывы ветра, до них долетало лишь лёгкое дуновение. Но они всё равно сели поближе друг к другу, словно подражая нависшим над ними камням.
— Аксель, вид внизу всё тот же. Неужели река совсем никуда нас не вынесла?
— Нас остановили прежде, чем мы успели далеко уплыть, принцесса.
— И мы снова лезем в гору.
— Верно, принцесса. Боюсь, девочка скрыла от нас истинную сложность своего поручения.
— Что верно, то верно, она говорила о нём, как о лёгкой прогулке. Но кто станет её винить? Она ещё ребёнок, а забот у неё больше, чем полагается по возрасту. Аксель, взгляни туда. Там, внизу, в долине, ты их видишь?
Приставив ладонь ко лбу, Аксель попытался рассмотреть, на что указывала жена, но в конце концов покачал головой.
— Глаза у меня не такие зоркие, как у тебя, принцесса. Я вижу долину за долиной там, где горы сходят на нет, но ничего примечательного.
— Вон там, Аксель, следи за моим пальцем. Это солдаты идут друг за другом?
— Да, теперь вижу. Но они точно не движутся.
— Движутся, Аксель, и похоже, что это солдаты, потому что они растянулись в длинную цепь.
— Для моих бедных глаз, принцесса, они стоят на месте. И даже если это солдаты, они слишком далеко, чтобы нас побеспокоить. Меня больше тревожат грозовые тучи с востока, потому что они принесут беду прежде любых солдат, особенно если те так от нас далеко.
— Твоя правда, муж, и мне хотелось бы знать, как далеко нам ещё идти. Девочка поступила нечестно, убедив нас, что путь будет лёгким. Но можем ли мы её винить? Родители её сгинули, и ей нужно беспокоиться о младших братьях. Она наверняка была в отчаянии, убеждая нас выполнить свою просьбу.
— Солнце выглянуло из-за туч, принцесса, и теперь я вижу их лучше. Это не солдаты и вообще не люди, а вереница птиц.
— Аксель, какие глупости. Если это птицы, как мы вообще смогли их отсюда разглядеть?
— Они ближе, чем тебе кажется, принцесса. Чёрные птицы расселись в ряд, как часто бывает в горах.
— Тогда почему, пока мы на них смотрим, ни одна не взлетела в воздух?
— Может, ещё взлетит, принцесса. И я, разумеется, не виню девчушку, потому что разве не оказалась она в чёрной нужде? И что сталось бы с нами без её помощи, ведь когда она нам повстречалась, мы насквозь промокли и дрожали от холода? Кроме того, принцесса, мне помнится, что не только девочка хотела, чтобы мы отвели козу к каирну великана. Тебе ведь тоже не терпелось это сделать, с тех пор и часа не прошло, верно?
— Мне до сих пор не терпится, Аксель. Разве это не прекрасно — убить Квериг и развеять хмарь? Вот только когда я смотрю, как коза жуёт землю, мне с трудом верится, что это глупое создание может справиться с огромной драконихой.
Утром, когда они набрели на маленькую каменную хижину, коза ела с таким же аппетитом. Хижину, спрятавшуюся в тени возвышавшегося над местностью утёса, было легко не заметить, и даже когда Беатриса указала на неё, Аксель по ошибке принял её за вход в жилище, подобное их собственному, вырытое глубоко в склоне горы. Только подойдя поближе, он понял, что это был настоящий дом со стенами и крышей из осколков тёмно-серого камня. Вдоль отвесного склона с большой высоты падала тонкая струйка воды, собираясь неподалёку от хижины в маленький пруд и с журчанием вытекая из него вниз, туда, где земля резко шла под уклон, пропадая из виду. Немного не доходя до хижины, был устроен маленький, обнесённый забором выгон, залитый ярким утренним солнцем, единственным обитателем которого была коза. Животное было привычно занято едой, но перестало жевать, изумлённо уставившись на Акселя с Беатрисой.
