«Вот дурочка, – подумал о ней Глебка вполне снисходительно, – и чего реветь-то было! Встань да дойди до деревни, ведь начальница милицейская!»
Тут же сообразил: «А может, не из-за мотоцикла плакала, и он – только повод?»
И все-таки они хохотали. Она спросила, успокаиваясь:
– Ну, и что теперь дальше? Я-то сухая, мои кожаные штаны влагу не пропускают, есть специальная подкладка. Только ноги. А ты совершенно мокрехонек.
– Тоже ноги! – воскликнул Глеб. – Остальное – ерунда. Лето ведь! Они сняли обувь – он легкие свои кроссовки, она тяжелые мотоциклетные бутсы, выжали носки. Ольга его оглушила:
– Хочешь прокатиться? Ведь это моя прощальная прогулка.
– Почему? – удивился Глебка.
– Да потому, что прощаюсь я со своим Росинантом. Возвращаю его в стойло хозяина. Ты знаешь, кто такой Росинант?
Нет, не мало начитал Глебка за свои школьные годы, а этого почему-то не знал.
– Конь Дон-Кихота! А кто такой Дон-Кихот?
Глебка подергал плечами, мол, слыхал, да что-то в данный момент призабыл. Ольга не удивилась, выразилась странно:
– Может быть, это ты! Понимаешь? Глебка не понимал.
– Ну, со временем, – туманно прибавила, улыбаясь. – Так прокатимся? А то вдруг я опять куда-нибудь залечу! В речку или прямо в трясину!
– Здесь трясины нет, – сказал Глеб, опять не очень понимая, – луга да поля!
– Вот и хорошо.
Она подошла к мотоциклу, что-то там нажала, будто была совершенно в нем уверена, и он, действительно, чихнув, выплюнув немного брызг из выхлопной трубы, зарокотал, зашипел, заработал, как будто самолет, готовый к взлету.
– Садись, – велела Ольга, надевая каску, и они тронулись. Сначала как-то неуверенно, нескоро, будто пробуя свои силы, потом приемисто рванув.
Они летели едва видимой в траве тропой, пунктиром, по которому Глебка когда-то вместе с Бориком шли, засучив штаны, – по луговине, усыпанной добрыми цветами, от одной березовой куртины к другой.
Воздух забивал легкие своими пряными ароматами. Он был вообще-то недвижим, но мчались они, воссевшие на многосильного зверя, и это они разрывали пространство и тишину, они набивали свои легкие ветром и запахами цветущей, все терпящей и всех прощающей земли.
Сумерки облегали землю, а в пока еще светлом небе появилась первая звезда.
Наверное, ее-то и зовут Полярной, со стыдом подумал Глебка, опять, как с Дон-Кихотом, боясь осрамиться.
Но почему так радостно мчаться за спиной у этой женщины по ласковым полям, между березовыми рощицами, играя в странную и счастливую перебежку от одного леска к другому. Что он, разве не бывал здесь прежде, не хаживал тут с малых лет, сперва за спиной у брата, а потом…
Его словно шибануло: за спиной! Тогда у Борика, теперь у нее. Как хорошо за спиной, за спинами, но когда-то и ему надо стать чьей-то спиной… Или как?
Этот волшебный бреющий полет над чудными вечерними полями занял, может быть, минут сорок, или вовсе даже полчаса, а Глебке показалось – целую вечность. Они ехали уже в полутьме, и водительница включила фару, похожую на яркий глаз нездешнего циклопа, – она светила не только далеко, но еще и широко. И в этом освещенном пространстве навстречу им неслись прозрачные мотыльки, бабочки, сияющие жучки, невесомая, из одной мелькающей тени состоящая мошкара. Пронзенная яростным лучом света, вся эта крохотная живность влетала в него, ударялась в фару, в каску мотоциклистки и даже тюкала в лоб Глебку, если он высовывался слишком вбок от впереди сидящей Ольги Константиновны.
Когда они, совершив круг по полям, вновь подъехали к речке, к опасному, как выяснилось, броду, Ольга притормозила своего Росинанта, попробовала его мощь на холостом ходу – и он взревел и раз, и два, будто подтверждая, что теперь-то он не подведет, не боится, что дело только за ней.
Она крикнула себе: «Ну!». И кинула мотоцикл в речку по крутому съезду. Железный конь взвыл, разметал в обе стороны воду, будто какой-нибудь скоростной катер, надрываясь лишь слегка, и вынес их на другой, более пологий берег.
Ольга крикнула: «Ура!». И выключила двигатель.
Тишина на них упала, будто молчаливый ворон. Зазвенело в ушах.
Глебка спрыгнул с мотоцикла, и Ольга сказала ему:
– Давай здесь простимся. В городе, на улице, не очень поговоришь. Он кивнул – а что оставалось? Попроситься, как малышу: «Тетенька, довези»?
Ольга продолжала:
– Так что прощай, мальчик. Утром уезжаю, навсегда. Я родом из Петербурга, у меня там родители. Возвращаюсь домой. Меняю профессию. Здесь ловила, там буду защищать, стану адвокатом. Кто-то должен же заступаться за таких, как ты. Ну, или как те воробьи в нашей милицейской клетке. – И она как-то горько прибавила: – Неприкаянные. Бедные дети бедных родителей.
– Слётки, – неожиданно для себя сказал Глебка.
– Кто? – не поняла она.
– Ну, знаете, птенцы слетают из гнезда, а силенок пока нет. Вот их и гробит кто попало…
– Слётки, – задумчиво повторила она и кивнула. – Верное слово.
– Их всё наш Борис охранял, этих слёток, – прибавил Глеб.
– А! Твой брат. Ну, привет ему. Сильная личность. Как он там во Франции-то? Звонит? Пишет?
Опять Глебку будто кто в поддых шарахнул. В который раз за какие-нибудь два последних дня.
– Почему во Франции? – спросил он, чувствуя, что холодеет.
– Да у нас на него запрос был. Он там гражданство получал. Теперь можно иметь двойное гражданство, понимаешь? Консульские запросы, то-сё, обычное дело. Подтвердили его геройское прошлое. Постой! А ты что, не знаешь?
Глеб молчал. Надо остановиться и подумать, что ответить. Но все-таки сломался, это же была Ольга. Покачал головой.
– Не проблема, – успокоила она, – наверное, не хочет тревожить, пока дело не решено. А служит он во Французском легионе! Это-то, надеюсь, знаешь?
Глебка кивнул, завороженный.
– Поразительная история! – воскликнула она, заводя мотоцикл. – Прощай, Глеб! Вернее, до свидания! Глядишь, когда-нибудь и где-нибудь!
Она поддала газу и исчезла. А Глебка как стоял, так и сел в траву. Борик во Французском легионе!
Он домой не шел, а бежал, и готов был прямо с порога крикнуть, что Борис жив, что его эвон куда занесло! Как это получилось – не известно, но он жив, и это самое главное, пусть даже он называется тайно Муслим, что значит мусульманин.
«Он жив, он жив», – толклось в голове у Глеба, но, переступив порог, он все-таки ничего не сказал. Дома было тихо, ясно, обыкновенно, мама и бабушка о чем-то переговаривались негромко, жили своей, привычной жизнью, ровно и просто. Так ровно тикают часы, и пока они идут, никто ничего не замечает. Все спохватываются, когда наступает полная тишина.
Глебка поел, уселся за компьютер, без труда нашел сайт про Французский иностранный легион. Вывел текст на бумагу, уселся под лампочку конспектировать.
Надо же, этот легион был образован в 1831 году! Еще годков двадцать, и вот он, юбилей – 200 лет, ничего себе! Удивился, что так легко туда попасть можно – взять туристическую путевку в Париж, там «сдаться», как они говорят, и переехать куда-то под Марсель. Трудно испытания проходить, всякие тесты, а три километра надо пробежать за 12 минут. Интересно, за сколько он сегодня свой километр отмахал, всего-то один? Надо бы тренироваться, в любом случае не помешает. А как это звучит: «Легион – моя семья», девиз для тамошних бойцов! И как, поглядеть бы, выглядит топор и фартук грубой кожи почему-то оранжевого цвета – их дают тем, кого зовут пионерами, и кто отслужил там аж 25 лет! Но попробуй-ка!
Глеб читал и перечитывал странички, подчеркивал карандашом интересные места и все к себе примерял, между прочим, не к Борику – он-то справится! А я, если что? Да что я, куда там – для всех таких подвигов надо же в армии отслужить, это самое малое, а у него плоскостопие – вот и все…
Утром он поехал в большой город. Думал, не позвать ли погодков, но потом переиначил. Ведь он хотел увидеть этого Власа или хотя бы мальчишек, сидевших с ним в «обезьяннике». Что с ними стало? Их, конечно, выпустили, он не сомневался. Ведь они несовершеннолетние. Но за хулиганку и их судят, отправляют в колонии для такой братвы. Кто их защитит? Как поведет это дело следователь?
Он опять устроился в той самой кафешке, все та же малолетняя официантка принесла ему бокал с кока-колой, льдом и соломинкой. Все так же гомонил, двигался народ по бульвару.
Глеб не знал, где и как разыскать бритых, то есть – стриженых. Это тогда, вечером, они все вырядились в черное, какую-то выдуманную играли роль, а сейчас? По улице прошли двое пацанов такого стиля, с какими-то цацками в ушах и одетые как клоуны, в цветастые рубахи – нет, не похоже, что скины.
Он просидел почти час, выпил две колы, и тут в голову пришла дерзкая мысль: а что, если?… Он даже взопрел от собственной отваги, сердце заколотилось. Расплатился, встал и пошел в ту самую милицию, где провел необычную ночь. Ноги сами вели по не очень счастливой дорожке, зато как он шел! Будто человек, спешащий по важному делу. Например, какой-нибудь практикант из милицейского училища.
