— Выпей стаканчик, ведь ты пить хочешь.
Он показал ей ладони обеих рук — грязные, и сказал:
— Некогда.
— Давай, выпей, я налила уже.
Она принесла пару кусочков сахара и положила их в рот Исмаила, вложила ему в руку стакан. Он, с выражением испуга и страха на лице, быстро выпил чай и вернул ей пустой стакан. Опять опустился коленями на плитку пола и продолжил торопливо укладывать книги. Потом заложил верх ямы обломками кирпича и замазал все это алебастром. Мать излишки земли и сор сложила в мешок и отнесла в угол двора, потом подмела пол, а Исмаил снова сложил под лестницей мешки риса, картошки, чечевицы и сухарей. Теперь за книги и листовки он был спокоен. Оставались письма, на них он теперь смотрел в задумчивости.
— А это что?
— Так… Обрывки всякие. Дай мне коробок спичек!
И он отнес письма в угол сада и бросил их на землю. Мать принесла спички. Он посмотрел на окна более высоких домов вокруг. Везде было темно, лишь кое-где слабый свет от ночников. Он схватил коробок и вытащил одну спичку. Поднес пламя к уголку одного из писем. Но рука дрогнула. В ночной тьме написанные знакомым почерком строки задвигались, голос Сары зазвучал в его ушах. Громко всхлипнув, он шепотом начал повторять строки из писем. Слова ожили и пришли в движение. Их буквы шевелились и извивались, словно эти знакомые ему слова, написанные благородным женственным почерком, умоляли его не сжигать их. Он много раз читал их и перечитывал. Многое знал наизусть. Сам себе, бывало, повторял. А сейчас хотел сжечь эти письма. Пальцы его ожгло. Спичка сгорела, и пламя дошло до пальцев. Он бросил ее на землю и зажег другую. Приблизил пламя к письмам, закрыл глаза и поджег их. Сначала загорелся край стопки писем, бумага почернела, сморщилась и съежилась. Пламя разгоралось. Оно пылало все ярче и с жадностью поглощало знакомые слова. Письма, сгорая, коробились и стонали. Все эти чувства, вся эта любовь, положенная на слова, на его глазах превращались в пепел и дым и исчезали.
Он подошел к крану и открыл его. Тоненькой струйкой холодная вода потекла по суставам его пальца. Потом он стал набирать воду в пригоршни, чтобы умыть лицо, и в это время из громкоговорителя мечети раздался азан. Легкая улыбка появилась в уголках его губ, и он разжал руки, вылив воду. Закатал рукава и теперь совершил омовение, потом в комнате встал на намаз возле постели Махбуба. И вот его взгляд упал на лицо Махбуба. Он всмотрелся в его лицо, брови и длинные загнутые ресницы. Тихонько погладил по волосам. Брат вырос, вытянулся, уже многое испытал в жизни. Теперь у него был такой брат, на которого можно было опереться в случае трудностей, рассчитывать на его поддержку. Махбуб спокойно спал и понятия не имел о том, что творилось в душе Исмаила, может быть, даже не чувствовал, как он его гладит по волосам. Исмаил нагнулся и приблизил губы ко лбу Махбуба. Вдохнул его запах и поцеловал его в лоб. В тот же миг во дворе зазвенел дверной звонок, резанув по ушам Исмаила. Он выпрямился, сказав тихонько:
— Это за мной!
Мать всполошилась.
— То есть как, среди ночи врываются?!
— Не открывай. Я посмотрю с крыши, кто это.
Шагая через ступеньки, он взбежал на крышу. Осторожно выглянул из-за чердачного фонаря. На улице было светло. Возле дома стояли двое, один из которых смотрел на крышу. На расстоянии нескольких домов был виден темный силуэт машины, красный свет ее тормозных огней падал на стену и на несколько припаркованных машин. Исмаил сказал сам себе: «Да, это они!» И он сбежал вниз, так же перепрыгивая ступеньки. Мать стояла внизу в растерянности. Опять зазвенел звонок, теперь и удары в дверь послышались.
— Это за тобой?
— Не бойся, я уйду.
Не дав матери опомниться, Исмаил поцеловал ее. Надел ботинки и, перемахнув через невысокую стенку заднего двора, спрыгнул во двор соседей. Он приземлился с громким стуком о плитку их двора. Добежал до следующей стены. Схватился за ее кирпичи, чтобы перемахнуть в следующий двор, но кирпичи остались в его руках, и вместе с ними он упал обратно во двор соседей. В этот миг зажегся свет на балконе, и появившаяся соседка испуганно закричала: «Ой, во… во… воры!» Исмаил хотел было вновь перескочить через их стену, но открылась дверь из дома соседей во двор, и Исмаил подбежал к этой двери. Женщина стояла за дверью. Увидев его, она пронзительно завизжала. Исмаил, пробегая мимо нее, спросил: «Где вы воров видели, Азиз-ханум, это я, Исмаил!»
Женщина схватилась за грудь и упала без чувств. По застеленной ковром лестнице Исмаил взбежал наверх, открыл дверь и выскочил на крышу. В некоторых домах вокруг зажигались огни, и здесь, и там слышались голоса. Все кричали о ворах. Крыши домов были как крышки поставленных рядом спичечных коробков. И он побежал по крышам, перепрыгивая с одной на другую. Ему казалось, что за ним гонятся. В ушах не умолкал крик: «Вор, держи вора!» И женщины, и мужчины гнались за ним. Каждый хотел его схватить. В какой-то момент ближе всех к нему оказался один из тех, в штатском, что были возле его дома. Он бежал с пистолетом в руке. Но постепенно и он отстал. И вот уже Исмаил оглянулся, и сзади — никого, только огонек какой-то блестит. И все-таки он чувствовал, что еще не ушел. Он добежал до последней крыши, за которой была улица. Под стеной этого дома стоял грузовичок. Исмаил повис на руках, держась за карниз, но ноги не доставали до машины. Посмотрел вниз. Высоко. И все-таки выхода не было, нужно прыгать. Он разжал руки и упал в кузов машины. Она заходила ходуном и громкий жесткий звук от его падения раздался на всю улицу. Пара кошек выскочила в испуге из-под грузовичка и спряталась под другой машиной. Исмаил скорчился в кузове. Потом осторожно поднял голову и прислушался. Вдали слышались крики. Он встал на ноги и осмотрелся. Все спокойно. Тихо спрыгнул их кузова на землю. И, только приземлился, как распахнулась дверь, рядом с которой стоял грузовичок, и появился мужчина в белой майке, широких подштанниках и с толстой палкой в руке. Грива седых растрепанных волос делала его похожим на льва. Сонным голосом он громко закричал:
— Ах ты тварь, ты что тут делаешь ночью?
Исмаил бросился наутек.
— Стой, говорю тебе. Куда бежишь, ворюга?
Исмаил обернулся на бегу. Мужчина был толстый и двигался медленно. Он переваливался, как белая утка. Понятно было, что не догонит. Оставалось пробежать несколько переулков, и будет узкая улица. Но, не успел он добежать до нее, как из нее показалась машина с включенными фарами. Исмаил свернул к дому, чтобы сбоку миновать машину. Но тут взгляд его упал на тех, кто сидел в машине. Они показались знакомыми. Враждебными. Они тоже уставились на него. Водитель вдруг затормозил и поставил машину наискось, загородив ему дорогу. Исмаил развернулся и побежал назад. Несколько человек вместе с толстым мужчиной бежали ему навстречу. Когда толстый мужчина и те, кто был рядом с ним, увидели, что Исмаил повернул в их сторону, один из них крикнул: «У него нож, берегись!» И после этих слов они все развернулись и бросились назад. А машина с включенными фарами теперь ехала за ним следом. Почти догнав толстого мужчину, Исмаил свернул в узкую улочку без машин. Быстро рванул по ней. Машина, ехавшая за ним, затормозила против этой улички. Шины взвизгнули по асфальту громко, на всю округу. Вскоре он услышал у себя за спиной топот нескольких человек. За ним гнались. Он прибавил скорости. Топот ног разбивал плотную тишину морозной зимней ночи. Он приказал сам себе: «Беги, Исмаил-синеглаз, беги, не попади в руки этим тварям!» Потом он увидел Али-Индуса, который смотрел на него с тревогой и осуждающе говорил: «Ай, сумасшедший, что ты наделал, придется мне отвезти тебя в Индию!» Вспомнилась та индийская актриса, которая улыбалась Али-Индусу. Кто-то кричал: «Стой!»
Он не обращал внимания. Бежал и не оглядывался. Здешние извилистые улицы он знал хорошо. Участки этого квартала постепенно захватывал сам народ — хаотично, без всякого плана, люди строились, возникали узкие переулки, ответвляющиеся от столь же узких улиц, переходящие в другие переулки, иногда — в тупики. Маленькие домики, кривые дворики, прижавшиеся друг к другу. В конце этот уродливый квартал упирался в железную дорогу и в усыпальницу имамов[42] при кладбище. Исмаил был на тех улицах, которые он знал. Топота за спиной уже не было. И никто не кричал ему «Стой!» Он немного успокоился. В то же время напрягался, поворачивая за углы. Может быть, там его ждут, схватят, изобьют. Поэтому, достигнув конца улицы, он чувствовал, как начинает сильнее колотиться сердце — словно он прыгал во тьму и не знал, что там, впереди.
Он благополучно миновал узкие изогнутые улицы квартала Зур-абад и достиг стены кладбища, по другую сторону которого была железная дорога. В это время ночи вход с улицы в усыпальницу имамов был заперт. Следовательно, нужно было проникнуть в нее другим путем. Он пошел вдоль стены. Одно ее место выглядело удобным. Там не хватало кирпичей наверху стены. Исмаил отошел для разбега. Разбежавшись, вскочил на стену, опершись ногой на трещину в ней, и руками ухватился за ее верх. Подтянувшись, оперся на стену локтями и посмотрел на ту сторону. На кладбище было тихо. Меж могил темнели расплывающиеся тени сосен, чинар, тощих олеандровых кустов. Чуть дальше над кронами деревьев возвышался купол мечети, на вершине которого горела маленькая яркая лампочка фиолетового цвета. Исмаил оседлал стену и посмотрел вниз. Под стеной виднелся заброшенный арык, заросший чертополохом и заваленный сухими листьями и мерзлыми комьями земли. Исмаил сначала повис на руках на стене с ее внутренней стороны, потом прыгнул в арык. Сухие листья зашуршали под ногами. Он сидел на корточках, озираясь вокруг. Кладбище оставалось безмолвным. Он поднялся и пошел вдоль стены. Тихо дул холодный ветер, качая иглы сосен. Небо заволокло тучами, и посыпалась крупка мелкого снега.
