Больше похоже на приглашение на какое-нибудь светское мероприятие. Я гордо схожу с борта «Вудмана» и созерцаю произошедшие в городе изменения, периодически делая критические замечания по поводу рассредоточенности новых построек и неорганизованности складов на берегах. Естественным образом меня назначают счетоводом в службу по налогам и таможне, только что прибывший из Англии директор которой, г-н Ролла О'Ферралл, абсолютно ни в чём не разбирается, попросту не умея считать. Шесть пенсов в день и жильё при штабе флота. Практически все остальные ссыльные отправлены гнуть спины на транспортировке камней и щебня или брошены гнить в тюрьмах.
Тех, кто был действительно закован в цепи, доктор, было шесть тысяч, но в целом каторжников было гораздо больше. Многие были помилованы и прикреплены на службу в колониях к какому-нибудь учреждению, как я, например. В целом нас было тринадцать тысяч. В 1804-м население Земли Ван Димена насчитывало 433 человека. Сейчас же в одном Хобарте живёт больше пятисот человек. Здесь чистые улицы, немало домов из камня и кирпича, два красивых моста, шпили церкви Св. Давида, резиденция губернатора, тюрьма, казармы, бараки для избежавших Порт-Артура счастливчиков, больница, склады и пакгаузы, загоны для скота, пирсы, таверны. Во стократ лучше, чем в первом послевоенном эмигрантском лагере Бонегилла: помню слепые коморки, грязь, за год до нашего приезда там погибло двенадцать детей, по крайней мере, я так слышал.
Ах да, о трактирах. «Ягнёнок», «Весёлый моряк», «Семь звёзд», «Помоги мне выйти в люди» и, с тех пор как я начал встречаться с Норой, «Ватерлоо Инн». Не было места милее для падания под стол. Моряки любят высадки и лестницы, вверх-вниз: оказываясь на земле, они отправляются прямиком в какую-нибудь таверну. Это быстро становится привычкой и укрепляется настолько сильно, что ты начинаешь посещать её всякий раз, когда происходит буря на море твоей жизни, даже если это не имеет никакого отношения к недавно осуществлённой высадке с корабля. Мне нравится пить, пусть вы здесь и даёте мне лишь сиропы да травяные чаи, я обожаю сидеть вон там, пить и слушать голоса: вот-вот из общего гула высвободится отчётливый крик, словно прибой вырывается из массы исполинской, разбивающейся о скалу волны. Как приятно рассматривать лица, движения рук, жесты, мимику. Мир очень разный и может составить чудесную компанию. Совсем не нужно иметь друзей: главное, найти толпу, людей. Пара слов за барной стойкой, зажёгшееся на миг разговора и тут же потухшее в серой памяти лицо, давка, дым коромыслом. Неважно. Обязательно будет следующий, кто закажет пиво.
Пиво нравится даже достопочтенному Кнопвуду. Вот я его вижу вновь, спустя много лет, такого порозовевшего и откормленного: он залпом осушает кружку, увещевая, чтобы другие за ним не повторяли. Однажды в «Весёлом моряке» была одна легкодоступная женщина по сходной цене за пять фунтов. Такая пышная и потасканная, как пришитая у неё на груди роза — один школьный учитель увёл её к себе домой. Обычно это стоит пятьдесят овец или двенадцать бутылок рома, что тоже признак городского благосостояния: люди обогащаются с помощью продажи свинины, дров, китового масла, войлока кенгуру и тюленьих шкур. Понятное дело, что с течением времени обычаи и нравы несколько ослабевают. Так, говорят, первый австралийский губернатор в день своего рождения вдрызг пьяный угощал всех на улице грогом; каторжники могли спокойно жать ему руку, брататься с чёрными, участвовать вместе с ними в налётах и грабежах, а после лапать их женщин и ввязываться из-за этого в драки.
Теперь же многое изменилось: полковник Уильям Сорелл для особо строптивых создал адскую колонию Маквайери Харбор, где всё так, как положено в таких местах, а нынешний исполняющий обязанности губернатора сэр Джордж Артур организовал Исполнительный и Законодательный Советы и Суд с полноценной юрисдикцией в отношении любых свершающихся на Земле Ван Димена преступлений. В итоге прибавилось дисциплины. Уже по прошествии пяти дней с моего приезда я присутствовал на казни через повешение некоего Метью Бреди и еще четверки десперадос, отчаянных молодчиков-головорезов, поднявших на уши весь город актами разбоя и неповиновения властям.
Повешение — это всегда спектакль. Здесь, на другом конце света, всё происходит совсем иначе, нежели в Тайберне: здесь нет той атмосферы гуляний, будто то трактир или петушиные бои, нет того кутежа и пьяных возгласов, никто не лапает груди рядом сидящих женщин, бродячие торговцы громким ором никому не втюхивают хлебные лепёшки и ром. Здесь повешение — торжественный ритуал инициации, посева цивилизации на неизведанной австралийской земле, пролития крови, которая просочится не только в землю, но и в Историю. Католическая, англиканская церкви и баптизм поют торжественные гимны, им вторит священник:«The hour of ту departure comes, I hear the voice that calls me home», по приказу сэра Артура приговорённые присоединяются к хору: «In the midst of life we are in death»[73]. Тела взмывают ввысь, в пустоту, и вскоре, выпрямляясь, затвердевают: смерть — это на миг надувший паруса и натянувший ванты порыв ветра. Птица бессмысленно кружит над кораблём, который, словно флаг, плывёт в вечность; за перевалом ветер стихает, мужской половой орган безжизненно и вяло повисает между ног, колыхаясь безвольной тряпочкой. Если честно, в тот момент, когда их вздёрнули, я плюнул на землю, плевок тот чуть было не оказался на туфлях губернатора. Это был единственный раз, когда я отведал плеть-кошку. Впредь следует быть осторожнее.
В Хобарте я наблюдал много казней. Сто пять, если быть точным. Для сэра Джорджа Артура публичные казни — ровно как уборка улиц — шаг к цивилизации. Я всегда ловлю последние слова осуждённых и издаю их, разумеется, с моими изменениями, отредактированные. В Хобарте дела с публикациями обстоят плохо, поэтому приходится доставлять удовольствие губернатору, который хочет, чтобы преступники, терроризировавшие колонистов, на эшафоте предстали раскаявшимися и запуганными перед лицом неминуемой смерти, — так народ поймёт, что это всего лишь жалкие трусы, и перестанет их бояться.
Опускаю описание мужества, с которым приветствуемый публикой, что видит в нём мстителя, Мэтью Бреди взошёл на плаху. Или же легкомысленная песенка Брайта: «Любовь моя, ниже, ниже, всё ниже…». Не говорю и о ругательствах и оскорблениях короля Джеффрисом, умолчу и об Уильяме Таффертоне, что накануне казни пытался продать по отдельности ногу и сердце двум разным хирургам и даже получил от них денежные ассигнации, которые тут же спустил на ром, отмечая свой уход со сцены, близкую свадьбу с прелестной невестой. Пришлось, однако, зафиксировать поведение Перри, который сперва отчаянно молился, а затем, встретившись взглядом со своим палачом, умудрился наложить в штаны и заблевать всё вокруг: преисполненный отвращения палач надавал тому оплеух, а Перри, повалившись на колени, чуть было не отправился к праотцам пару минутами раньше положенного.
Когда кориолисовы силы тянут тебя сюда, в южное полушарие, и заставляют кружиться вокруг сливной дыры мира, нужно как-то выходить из этого положения. Я пытаюсь что-то сделать благодаря своим старым связям: преподобный Кнопвуд или великий геолог Адолариус Хамфри. Так или иначе, мы же вместе прибыли сюда первым кораблём, вместе создали этот мир. Должен же их как-то тронуть тот факт, что я очутился среди каторжников? И действительно, они пишут Его Превосходительству ходатайство о моём помиловании.
Хамфри ныне на высоком посту в полиции и не занимается больше скалами и измерениями возраста Земли. Полноте, миллионом лет меньше или больше, какая разница? Посмотрите на меня: я не знаю своего возраста. Двести семнадцать? Восемьдесят семь? Или сколько? Да вы и сами не знаете, вы умеете только щёлкать меня своими фотоаппаратами, пытаясь разгрести кашу в мозгах, тупьё. Жизнь, история, лицо человека — это же совсем другое. Старость и молодость отражаются на физиономии людей так же, как солнечный свет отражается на Земле, как Солнце, которое всё закатывается и вновь восходит. Ещё Хамфри сообщает губернатору о бесценности обладаемой мною информации. В моменты откровенных разговоров с нужными людьми я узнал о подковёрных играх, направленных на ниспровержение колониальной кредитной системы, что способно вызвать панику. Сэр Джордж колеблется: из Лондона до его сведения довели, что я опасный субъект. Оно и верно: опасен для себя самого.
Компания нацелена на освоение лежащих к северо-западу острова территорий. Некоторые гавани и устья рек уже известны, но сама суша остаётся неизведанной. Три тысячи шестьсот квадратных метров земли, сто миль береговой линии Басского пролива от Порта Сорелл до мыса Грим, восемьдесят — океана, от мыса Грим до Пиман Ривер.
