Никакой живности, кроме того плавунца. Лягушек нет, водомеров даже нет. Утки сюда, наверное, не садятся, делать им тут нечего.
Поверхность воды рябится, хмурится под ветром. Да, место открытое, продуваемое. Холодно. И вода совсем не та, что в ручье. Я опустил ногу за край доски, болтанул ею там, в плотном теле озера — лёд! Надо, надо осторожнее.
Ау!.. это что ещё такое?!
Кто-то укусил меня за ляжку. Подскочив на плоту, я увидел, как от меня отваливается огромный жук-плавунец. Он тут, сволочь, в засаде сидел, охотился на меня! Хотел я затоптать его в мелкоте на досках, но он легко обрулил мои ступни и мигом ушёл во тьму.
Не знал, что плавунцы кусаются. Теперь и не присядешь — хозяин объявился. А мне, впрочем, сидеть-то незачем, я сюда не для того пришёл.
Быстро лёг на живот, оттолкнулся от досок руками и, словно крейсер из дока, вышел на оперативный простор. Старался не взбалтывать воду, не перемешивать её зря. Ведь мне тем же путём возвращаться.
Раздвигая шеей ветровую рябь, шёл над дырой в земле. Какая тут, в самом деле, высота? Страшно…
Да нет. Просто удивительно — летать теперь умею.
Добрался до середины, легко перевернулся на спину. Небо, нависая, придвигаясь всё ближе, смотрело на меня с каким-то ожиданием, хмурило перистые свои брови, в которых прятался единственный красный и пьяный глаз. Небо, старый слепой циклоп. Чего тебе надо от меня?..
Я отвернулся, задержав дыхание, опустил лицо в воду. Раскинул руки. Вода внизу прозрачная и тёмная. Надо мной солнечное сияние, подо мной тьма. Я на границе. Моя крестообразная тень, очень четко обрисованная, уходит вниз и быстро растворяется, сливаясь с одной общей темнотой. Лежу так, сколько хватает дыхания. Потом поднимаю лицо из воды, делаю несколько глубоких вдохов. Как хорошо тут, правда. Подо мной — ничего, надо мной — ничего. Опустишь вот так лицо в воду, висишь бесчувственно и не знаешь точно, сам-то ты есть ли, нет. вот опустил голову — и не знаю. лишь крестообразная тень вниз упорно стремится.
Мало ли, а вдруг там и правда дна нет, и эта древняя скважина ведёт куда-то в иные миры?..
Провисел так, наверное, с полминуты.
И тут это произошло».
12. «Где-то там, в глубине, во тьме — зрак распахнулся! Зелёный, фосфорный, огромный, зрачок вертикальный змеиный задрожал! И ко мне — ко мне быстро стал приближаться. моментально увеличиваясь в размерах! И плотная тёмная вода от этого быстрого движения-приближения больно толкнула меня в живот!
Я закричал туда вниз, забыв обо всём, пузыри рванулись вдоль моего лица, ослепляя и оглушая. Руки окаменели. Но только я опять этот зрак увидел, перестав кричать — а воздуха больше и не было совсем — как в моё тело влилась могучая пружина, каждую мышцу сделав стальной. И я полетел над водой, словно полузабытый „Метеор“ моего детства. На подводных крыльях шёл уверенно, мощно. Плавучий мостик перелетел, и не заметив. Только на берегу, в болоте, в какой-то травянистой тёплой луже понял, что больше нет смысла плыть, а пора бежать ногами. Оглянулся, прежде чем покинуть это место навсегда, и ещё увидеть успел, как там, на середине, вода вздыбилась тёмной сверкающей горой и опять улеглась. Только и осталось гладкое пятно посреди мёртвой озерной ряби, а волны разбежались в стороны и умерли, да пузырь огромный лопнул напоследок.
Я побежал, не разбирая дороги.
Это у меня было солнечное затмение! У меня было солнечное затмение, вот что это было такое, не иначе!..
Какие-то ветки хлещут по лицу, хвойные и лиственные. Я двигаюсь быстро и уверенно. Думаю очень быстро. Столько сразу мыслей в голове!.. Дороги нет, но она мне ни к чему. Тело пробивает кустарник, ноги не замечают кочек и коряг, унося меня прочь от проклятого места. Я уже и далеко. Вот болотина кончилась, и я бегу по пыльной летней дороге, просёлочной дороге. Миновал забор. Ноги мои грязны. Кто омоет мне их, Господи?.. Мимо едет автомобиль, оттуда люди смотрят — люди, которые ничего в своей жизни не знают. смотрят на меня немного удивлённо. как медленно они двигаются и думают!
Поворачиваю к „своей“ даче. Красный глаз в небе пропал. Да и вокруг все переменилось: тени бегут по земле, обгоняют меня, поднялся шум и треск, листья стонут, ветки ломаются, в грудь меня ударил сильный порыв ветра. А потом лицо начал сечь тугой, словно под огромным давлением, дождь. Прикрываю глаза веками, руками, бегу уже из последних сил. Вот и рядом. Вот. последний поворот.
На размокшей земле меня заносит, продолжаю скользить уже по траве, спиной вперед. Ослепительная молния совсем рядом! Ноги на что-то натыкаются, отрываюсь, лечу, словно прыгун, преодолевающий планку немыслимой высоты. Плыву долго. Потом падаю, затылком найдя в траве твёрдую, неподатливую вещь. Самое простое полено оказывается мгновенным выключателем моего сознания и всего, что вокруг. Так, словно ставится наконец уверенная точка в долгом сложносочинённом предложении. Но ещё успеваю услышать первый страшный раскат грома».
13. «Гроза тогда налетела жуткая. Валентина, углядевшая меня возле домика, рассказывала, что в первую минуту ей показалось, будто в меня попала молния. Но этого, конечно, быть никак не могло. Молния бьет в тех, кого Бог любит, а меня Ему не за что.
Вместе с Василием они затащили меня к себе, нахлопали по щекам, сунули мне в нос нашатырь из автомобильной аптечки, кое-как привели в чувство. Я долго не понимал, где нахожусь, что вообще происходит. Наконец вспомнил и затрясся.
— Вася, налей ему водки, — приказала Валентина.
Я проглотил стакан жидкости, почти и не заметив, но это простейшее средство очень скоро начало действовать. И дрожь унялась, и мышцы перенапряжённые стали понемногу расслабляться, так что я почувствовал во всем теле адскую боль — впрочем, ненадолго, второй стакан снял и эту проблему. Потянуло в сон, и мои добрые соседи, спасители мои, оставили меня, заботливо прикрыв простынкой. А я опять полетел. И где уж там летал пару-тройку часов, не ведаю.
Только вдруг подскочил на кровати, весь в поту, со встрёпанными волосами, колотящимся сердцем — и один только вопрос первым делом выкрикнул в пространство:
— А где она? Девчонка где?!
Почему, зачем? и что привиделось мне там, в иных пересечениях? Слава Богу, соседи не слышали. Валя и Вася прибежали с грядок, захлопотали. вот удивительно, чего я им так сдался?.. За окном уже снова было солнце, но уже закатное, с улицы тянуло дымом костра и жареным мясом.
— Где Илона? — спросил я нетерпеливо.
— Куда-то уехала. Любит на велике гонять, — сказал Василий. — Хорошее дело — польза организму. Растёт девка-то.
— Потом, потом, — Валя мотнула кудряшками. — Сегодня вам с ней уже не надо разговаривать. Сегодня мы все отдыхать будем.
— Ладно, — прохрипел я. Откашлялся. — Ладно.
— А что с тобой вообще случилось-то? — спросил некстати Василий, но был уязвлён жениным локтем в бок и больше уж не делал таких попыток. Видно, к вечеру, к ночи роли супругов начинали меняться, Лилит брала верх над Адамом.
Я с трудом вылез из дома, кутаясь в какую-то старую тряпку, уселся возле костра.
К вечеру посвежело. Отгремевшая гроза и дождь унесли нас своими обильными водами из середины лета обратно в конец весны. Но мне сейчас того и надо было — это ведь лучше, чем июльская духота и пыль. Я чувствовал себя неважно: старым, больным, беспомощным. Отвратительно. Или дальше водку пить, или прекращать всё это как можно быстрее.
Ни в чём, ни в чём на свете нету смысла!..
Мне показалось, я забыл что-то очень важное — то, что понял, вися над кромешной бездной, когда в глубине её распахнулся зелёный змеиный зрак. Тогда знал это что-то, а сейчас, после полена и водки, напрочь забыл. Память глиняная».
14. «Соседи готовили шашлык так целеустремлённо и трепетно, словно это же самое не случалось у них каждый вечер, а происходило впервые. Но к тому времени, когда мясо поспело, Васенька уже был бесчувствен и возлежал на кресле-качалке в любимой своей позе: ноги выше головы, руки разбросаны в стороны по всей веранде. Мы с Валентиной остались вдвоём. Девочка по-прежнему каталась неизвестно где.
И меня немного удивляло спокойствие Валентины. То она переживает за моральный облик дочери, привлекает к этому делу в качестве эксперта случайного заезжего доктора — то почему-то не стремится загнать девочку в постель в положенное время.
— Илоны долго нет, — сказал я, сидя на чурбачке возле костра: свергнутый император, по-прежнему кутался в какую-то драную тогу и следил за пляской огня на углях.
— Вы ешьте, ешьте, — сказала Валентина, подкладывая мясо мне на тарелку. — Пока горячее. Илона тут на танцы ездит в местную школу. Дискотека до одиннадцати. Да потом провожаются.
— Вы не боитесь? Всё-таки скоро ночь.
— Нет, здесь хорошие мальчики, спокойные. Мы их видели, знаем.
