Матье откашлялся.
- Но тут нет ничего плохого, - сказал он.
- Ничего плохого?! - взвился инструктор по плаванию. - Что это значит? - Он заставил себя говорить потише.-Что вы имеете в виду?
Матье промолчал. За него ответил Гари:
- Кто же из здесь присутствующих никогда не мочился в воду?
У инструктора будто разом отшибло все мысли. Он начал хватать ртом воздух, а поскольку в воздухе недостатка не было, одноразовым заполнением рта дело не обошлось.
Матье выступил инициатором полунаучной дискуссии. Он подошел к вопросу фундаментально; никого не переубедил, разумеется. Но говорил долго, что, если и не принесло других ощутимых результатов, помогло, по крайности, убить время.
- Моча... - сказал он. - Моча здорового человека - один из самых стерильных продуктов, производимых нашим организмом. А Сёрен, по всей видимости, совершенно здоров. К тому же он еще мальчик, едва достигший пубертатного возраста, что придает особую прелесть чистейшему веществу, о котором мы ведем речь.
Инструктор судорожно сглотнул очередную порцию вездесущего воздуха, и Матье понял, что говорил плохо, что должен сменить регистр, раз уж не предпочел говорению мудрость молчания. Однако молчать ему не хотелось. Он был преисполнен блаженства, после недавнего поцелуя человека и ангела. И он знал, что это демоническое двойное существо, этот Гари, есть не что иное, как плоть: благодатная и крепкая, неприступная и расточающая себя; такому чудищу следовало бы родиться каменным колоссом, под которого ложатся, чтобы быть раздавленным, уничтоженным всем холодом и всей тяжестью материи... Но Гари-то тепл и полон внутренностей, он порой произносит вульгарные или бранные слова...
- Однако в воде, как мы знаем, находятся и отходы организмов взрослых людей, что отнюдь не делает ее аппетитнее, - продолжал Матье. - Старые задницы прыгают в воду, даже если больны сифилисом или триппером. Разве такое не отвратительней, чем крошечная доза детского пипи? Каждый бы с радостью облизал свои мокрые руки, если бы к этой влаге примешивались лишь выделения Сёренова мочевого пузыря.
Инструктор закрыл рот и покачал головой. Он принял Матье за сумасшедшего. Дескать, типичный случай. С таким лучше не спорить...
- Браво, - сказал Гари; правда, так тихо, что услышал его один Матье. Разговор наконец закончился, и последнее слово осталось за инструктором.
- Мочиться в воду запрещено. Это-то, сударь, вы должны понимать, и спорить тут не о чем. Я прежде был о вас лучшего мнения; но человеку свойственно ошибаться.
Сёрен - под водой - прыснул, но ничего худого с ним не случилось. Ибо инструктор уже нашел себе нового собеседника, с которым пустился в долгий и громкий разговор, основанный на полном единодушии. Гари на пару секунд исчез в кабинке и вернулся с несколькими монетками по 5 эре. Число было нечетным. Он распределил монетки по поверхности <...>[65]
- Гари... поцеловал ли ты меня, прежде чем спрыгнул в воду?
- Ты что, сомневаешься?
- Это было настолько странно... Было странным... словно обломок прошлого...
- А тебе непременно нужно знать это... так определенно?
- Я не понимаю, как мы друг к другу относимся. Я очень малодушен. Мне кажется, будто я нуждаюсь в надежных ориентирах... в гарантиях... в возобновлении прежних обещаний...
Гари повязал себе вокруг шеи шнурок с кожаным мешочком, в котором хранился высохший палец Матье, и сунул ладанку под нос другу.
- А это для тебя ничто?
- Одно дело клятвы, Гари... Клятвы, что мы долгодолго будем друзьями. Но ведь помимо клятв существует еще наша жизнь... Повседневное бытие... нашего духа, как мы говорим, и наших тел... о которых мы вынуждены заботиться, которые предъявляют нам какие-то требования. В конце концов, у тебя есть девушка, твоя невеста... И время от времени появляется очередная подружка с улицы... если верить моему отцу...
- Была бы у тебя дырка, Матье, мы с тобой давно бы стали единой плотью.
- Бог мой, да разве я о том?
- У наших тел тоже есть свои предвзятые мнения. Уже миллионы лет действует это правило дырки, в которую кое-что втыкают. Сколько именно лет, ты наверняка знаешь лучше, чем я. А что касается греков, то и они это правило во всех случаях... при любых обстоятельствах... признавали.
- Что ты хочешь сказать?
- Подумай сам. Всё достаточно просто. И ты это знаешь гораздо лучше, чем я.
Матье совсем отчаялся. Спрятал лицо в ладони. И, не подумав, из упрямства сказал, подавив в себе желание заплакать:
- Мне когда-то проделали дырку в животе.
- Может, это было необходимо, - ответил Гари.
- Необходимо? Необходимо для чего? Для кого?
- Для меня, Матье. Я тогда словно проснулся. Я стал другим. Почувствовал, что приставлен к тебе. А та дыра... как бы отвратительно ни выглядела... превратила тебя... в возвышенное существо... в некий образ, к которому потянулась моя душа... в нечто исключительное. Она была поводом для моей любви.
- Не понимаю, Гари, - я этого не понимаю.
- В тот день я стал твоим другом. Я поменял образ мыслей. Бросил Тиге на произвол судьбы. Решился умереть с тобой, если ты умрешь.
- Ты, Гари, целовал меня сегодня? Вот что я хочу знать.
- Нет.
- Ты лжешь, Гари, лжешь... Чтобы доказать... что есть другой... что есть этот ангел, о котором мы... по своему неразумию... так часто говорили.
- Нет.
- Гари... Ты хочешь меня обмануть... столкнуть в меж-думирье. Ты знаешь, что я запутался, и хочешь запутать меня еще больше.
- Нет.
- Ты вряд ли веришь в этих ангелов... А если и веришь, то только из-за меня. Ты веришь в наши тогдашние разговоры. .. В эти детские конструкции или гипотезы... В сказку, которую мы придумали для себя... В порождение моих слабых нервов, моего одиночества... жизни гермафродита, к коей меня принудили.
- Ты же в это веришь.
- Я - верю; но не до конца. И ты теперь хочешь мне доказать. .. Прибегнув к фальшивому доказательству...
- Мы любим друг друга, Матье.
- Отношения между нами... - да, вероятно, это любовь.
- Я, Матье, не мальчик по вызову.
- О чем ты?
- Когда люди любят друг друга - я имею в виду людей заурядных, каких встречаешь повсюду, - они делают ребенка или нескольких детей, таков заведенный между ними порядок. Им даже нет нужды прислушиваться, чего от них требует природа. Да они и не прислушиваются. Их несет общий поток. Каждый из им подобных так или иначе подсказывает, что они должны делать. Они окружены образцами, окружены... Многовековым пространством, полным образцов для подражания, и никакие их личные метания... в пубертатный период... ничего изменить не могут. Большинство мужчин - рабочие на фабрике оплодотворения. Мы же, не созданные для того, чтобы проделывать такое друг с другом, мы нуждаемся в этих ангелах - как в образцах. .. Или: как в эрзац-существах... как в выразителях наших мечтаний. Им позволено то, что не позволено нам... Или: что мы сами себе не позволяем... или: пока не позволяем. То, что я говорю, покажется тебе слишком сложным. И поможет ненадолго - не до самого нашего конца. Нам надо внимательно вслушиваться. Голос, порой настигающий нас, не очень отчетлив. Природа не всегда воздерживается от лжи, от двусмысленностей.
- То, что соединяет нас, все больше напоминает заросли, через которые не продерешься. Ты это хотел сказать, Гари? Наша дружба - головокружительно неустойчивая конструкция. Твои слова можно истолковать в очень плохом смысле: так, что наша преданность друг другу есть нечто чуждое или даже противное природе. Во всяком случае, когда я редуцирую тебя и себя к постижимому, к костям и плоти, посылающей импульсы для наших душ, - тогда я вижу, что мы попали в почти безнадежную ситуацию.
- Всё может вскоре измениться, - ответил Гари почти весело.
Матье натянул трусы, набросил на себя рубашку, надел брюки. Гари же тем временем, голый, просто стоял в тесном пространстве, поигрывал ладанкой на шее, смотрел, как одевается его друг.
- Еще раз спрашиваю: ты меня поцеловал?
- Нет. - Гари улыбнулся. И даже не дал себе труда скрыть эту лукаво-обаятельную улыбку. Но Матье, который присел на скамью и, наклонившись вперед, завязывал шнурки, ее не заметил.
- Если ты не солгал, - сказал он, - тогда впредь тебе придется считаться с тем, что мозг мой ненадежен... что у него случаются сбои... ошибки или короткие замыкания... свидетельствующие об опасных нарушениях...
- Встань, Матье, взгляни на меня! На полу нет ничего такого, во что стоило бы вперять взгляд. Я все еще здесь, с тобой - в этой тесной, мощеной кафелем будке...
Матье поднялся с деревянной скамьи. Гари сделал один шаг и приблизился к нему почти вплотную.
- Зато сейчас я тебя поцелую, - сказал он и раздвинул губы, чтобы влажно охватить ими губы друга.
Секунду Матье сопротивлялся; но все льдинки несогласия быстро растаяли, все прошлое вдруг пропало, будто воспоминаний о нем не осталось. Матье зажмурился.
И приоткрыл рот, впуская внутрь язык Гари. Его руки, дотронувшиеся до спины друга, словно погрузились в струящееся нетленное чувство. Собственную его тяжесть, казалось ему, Гари с него снял... Или принял на себя. Никакая боль, никакая беда отныне его не коснется. Эти двое обменивались слюной, обменивались языками. Потом поцелуй и объятие закончились. Матье позволил себе упасть на скамейку, спрятал лицо в ладонях, всхлипнул... Он не сумел бы сказать, почему. Каждый нерв, каждое волоконце мускулов, каждая капля крови были приведены в сильнейшее возбуждение, каждый секрет незванно... не будучи призванным... изливался в открытое для него русло... Слезы в том числе. Рот тоже вроде как наполнился влагой.
