Прислушаемся, как говорят люди у Ольги Марковой:
«Вон Степан Ипатов жизнь прожил, а так ни разу и не вспотел!»
«Ох, и нежна! Как наждачная бумага!..»
«Мою крепку водочку на деньги не купишь: в сердце бродит!»
Вдова вспоминает о муже: «Хоть бы ребеночка оставил. А то не живу — тень отбрасываю, себя пестую».
Она же, выпроводив сожителя из дома: «Ну и все… шелкова трава следы заплетет…»
В цитатах, вырванных из контекста, речь персонажей несколько бледнеет, но такие примеры помогают понять отношение автора к слову. Ольга Маркова вовсе не ищет «лапотных», фонетически изуродованных выражений, речь ее героев во всех отношениях грамотна. Маркова строит эту речь, используя глубинные особенности народного языка — его метафоричность и афористичность. Оттого люди в ее произведениях говорят очень по-русски и ярко.
Писателю невозможно запомнить все множество ярких, образных выражений, какие посчастливится ему услышать. Конечно, нужна и память, пригодится и записная книжка, но на них одних далеко не уедешь.
Важно «просто» знать язык народа, проникнуться его духом так, чтобы он стал твоим. И у Ольги Марковой не отличишь, какое слово извлечено из тайников памяти, какое соскочило с кончика пера.
Думается также, что языковый строй произведения зависит от проникновения в тот жизненный материал, который описывается художником, от того, как он «отстоялся, и слился с творческой сущностью писателя. Неудачи, гладкая скоропись, газетчина, — и такое встречается у Марковой, — появляются там, где писательница всплывает на поверхность жизненных ситуаций, идет на облегченность изображения и решает отдельные проблемы лобово или приукрашенно. Такое происходит, на мой взгляд, в повести «Разрешите войти!» и на некоторых страницах «Улицы сталеваров». Это лишний раз подтверждает нерасторжимую взаимосвязь идеи с художественной формой ее выражения. Определенная форма несет в себе определенное содержание.
Глубокое проникновение в материал предполагает слитность с ним. Если к песне припаяна сердцем — не сфальшивишь. Ольга Маркова как раз умеет проникать своим художническим существом в жизнь, описываемую ею. И язык произведения становится тогда образным, пластичным, выразительным.
Порой читаешь марковские строки — и чудесно обостренным авторским взглядом видишь все, что описано. Вот, к примеру:
«Густая белая пыль лениво сочилась между пальцами ее босых ног и обволакивала крупные потрескавшиеся ступни. Огромное солнце разомлело от зноя и стояло в небе неподвижно.
Идти тяжело. Накаленная сухая пыль жгла ноги. Варвара бережно поддерживала руками большой отвислый живот, обтянутый тесной, всползшей кверху юбкой. Перекинутые на согнутый локоть связанные шнурками башмаки мешали идти.
По обе стороны дороги тянулся голый пустырь, на котором то тут, то там возвышались вросшие в землю камни». («Варвара Потехина»).
Все это так, будто перед тобой писанное масляными красками полотно.
Или вот:
«Дом Дерябиных, пригнувшийся к широкой голой горе, словно прихлопнутый чьей-то тяжелой рукой, стоял в ряду с другими, тоже почерневшими от времени. Дома то карабкались вверх, то сбегали вниз… Из-за горы виднелись заводские трубы. Самый завод скрыт: его окружали горы, и трубы торчали из-за них, как воткнутые в землю («В некотором царстве»).
Это — как картина гуашью.
А вот акварель:
«День стоял знойный. Солнце висело обнаженным тугим клубком. Казалось, стоит только ткнуть его пальцем — оно не выдержит, порвется, и потянется от него к земле жаркая пряжа.
Тополя в палисадниках блестели разомлевшими вершинами, пруд дремал в каменных берегах.
На крутом пригорке, покрытом испекшейся хрустящей муравой, сидел старик, одетый в грязный полушубок, в бараньей шапке-ушанке, в серых валенках с загнутыми носками. Это был Сергей Выползов, свекор Гриппки» («Илья Назарыч»).
Масло или акварель — это, конечно, очень субъективно. Но все равно — краски разные. Ибо одно и то же солнце может жечь яростно, почти свирепо, и никуда от него не деться, а в другой раз — светить с той пронзительной ласковостью, от которой млеет земля.
Здесь-то и начинается мастерство. Что люди говорят на разные голоса, с разным словоупотреблением, понимает и девчушка, играющая в куклы. А вот передать различную окрашенность в восприятии мира, создать словом — только словом! — определенное настроение, в образной системе выразить свое отношение к миру, заставить поверить в своего героя, сопереживать с ним, сделать его приманчивым для людей — тут нужны умение и труд, без чего нет мастерства.
Первые уроки профессионального литературного письма молодой Марковой давал Борис Горбатов: ему принесла она «Варвару Потехину». Позднее судьба связала писательницу с Лидией Сейфуллиной. О ней Ольга Ивановна вспоминает очень тепло и благодарно. Ей она посвятила специальную статью-воспоминание «Искусство учителя». Может быть, сказалась некоторая общность житейской и творческой судьбы, — Лидия Николаевна в свое время учительствовала, была актрисой, немало писала о послеоктябрьской деревне, о ломке психологии крестьянки, — дружба двух писательниц, несмотря на разницу в возрасте почти в двадцать лет, была прочной и деятельной. Л. Н. Сейфуллина пристально и заинтересованно следила за работой Ольги Ивановны, искренне радуясь успехам ее крепнущего таланта. Не раз старшая давала конкретные уроки мастерства, в частности — редактируя повесть Марковой «Разрешите войти!»
Тут же мне, однако, хочется сказать, что никогда в искусстве не следует преувеличивать значения тех, кто по праву берет на себя роль учителя и наставника, хотя бы сила и авторитет их были весьма велики. В искусстве важно прежде всего не кто учит, а кого учат. Еще вернее — кто учится. Главные учителя здесь — талант, искусство и жизнь.
Не так уж, к сожалению, много в искусстве людей, которые были бы новы сами по себе. Еще меньше, пожалуй, «сюжетных систем». Ощущение новизны приносят свежесть таланта, своеобразие «подачи» материала», авторская манера — все то, что зависит в первую очередь от личности художника, от его творческой сущности.
Ольга Маркова пришла в литературу со своим видением мира, со своим отношением к жизни. Это во многом определило успех ее произведений. На некоротком, сорокалетнем творческом пути ее были и свои взлеты, были и срывы. Нельзя забывать, что жанровый и тематический диапазон ее работы очень велик. Вспомните: это многочисленные повести и рассказы, романы «Первоцвет» и «Вечно с тобой», либретто оперы «Половодье», документальная повесть и лирические новеллы, очерки и статьи. Это деревня периода коллективизации и послевоенных лет, ремесленное училище и семья сталевара, Ленин и Малышев, война гражданская и война Отечественная, актриса и рабочие, агроном и военные, председатель колхоза и учительница… Это половодье самой жизни, отдельные куски, узлы которой писательница художнически исследует с гражданской страстностью, с коммунистической заинтересованностью. Ее влечет в человеке и человечестве здоровое начало, ей дорого физическое и — особенно — нравственное здоровье, без вывертов, без слабостей, без слякоти. Она славит сильного душой Человека.
За плечами Ольги Ивановны большая жизнь, в которой были и радости, и горе, и бессонные раздумья, и главное — работа, работа, работа. Та неутолимая жажда, которая когда-то вывела Ольгу Маркову на нелегкую тропу творческих исканий.
1967–1975 гг.
Немало юбилеев отметил на своем веку Константин Васильевич Боголюбов — ему перевалило уже за семьдесят[4], — и не однажды статьи, посвященные ему, назывались совершенно одинаково: «Писатель, критик, педагог». Не сговариваясь, авторы именно этими понятиями определяли главное в творческом лице Боголюбова.
Как и отчего оно сложилось, это творческое лицо? Конечно, тут сказались индивидуальные дарования, но прежде всего — эпоха. Это она лепила, если хотите — выковывала творческую судьбу Константина Васильевича. Великую Октябрьскую революцию Боголюбов встретил уже двадцатилетним интеллигентным юношей. Отдав свой разум и сердце новому обществу, он слился с ним, и это определило его творческий путь.
Обстановка в свердловском коммунистическом институте журналистики была сравнительно вольной. Мы частенько увиливали от тех лекций, которые казались нам скучными или малосодержательными; можно было отсидеться в комнате институтской многотиражки, в комсомольском комитете или в свободной аудитории развлечься книгой.
