— А я бы не подружился. Коваль дружит с нужниками.
— Это кто такие?
— Это которые ему нужны. Остальные ему служат. Он великий артист, а режиссер…
— Хороший режиссер, — перебил меня ТТ.
— Хороший. В смысле хорошо считает и выверяет. Снимает только классику. И как актер вытаскивает все свои фильмы. Без него, актера, его фильмы были бы не лучше других. Он сейчас занят своей картиной, ему сейчас не до меня. А мне нужен советчик, я не смогу каждый раз приходить к вам. Арман и советчик, и поводырь. И вообще, я для них плебей. Знаете, что мне сказал директор?
— И что же?
— Что все же понимают, что на кинофестивале любое говно за роль председателя получило бы приз. Для них эти слесари, председатели, доярки — говно. Значит, играть надо только братьев Карамазовых и князей Волконских.
Здесь я ударил точно. ТТ гордился, что он начинал со слесарей.
— Может, ты и прав, — сказал ТТ, — но наживешь в Ковале врага. А враг он неудобный. Он ничего не спускает и не забывает. Иногда надо зажаться. Перетерпеть. Я тебе даю сутки. Подумай.
Через сутки я позвонил ТТ.
— Подумал, — сказал я. — Не хочу. Я ведь только начинаю в кино. Не могу сдавать своих.
ТТ своих не сдавал и уважал тех, кто не сдает. Я потом буду сдавать, но не всех. ТТ я останусь верным, даже когда его выдавят из кино.
— Ладно, — сказал ТТ. — Я скажу Арману, чтобы они начали работать с тобой.
Я воспользовался первой же возможностью, чтобы ответить директору «Киноактера». Тогда я не нашелся, что ему ответить, и ушел молча. Кинофестиваль был позади, о призерах стали забывать. Но за первой волной известности всегда идет вторая, когда тебя используют менее популярные телевизионные передачи и газеты. Меня пригласили в «Сельский час», где собрали молодых председателей. Я знал, что они придут в телевизионную студию, как привыкли приходить на прием в обком партии: в темных пиджаках, при неброских галстуках. Я надел светло-желтую летнюю куртку, серую рубашку, уже зная особенности телевидения. Желтый цвет передавался очень отчетливо, а серый выглядел как белый. Я хотел выделиться, чтобы меня не путали с такими же, как я, молодыми парнями, и добился своего. Я знал, что ведущая обязательно спросит о моих дальнейших творческих планах. Я поблагодарил ТТ и руководство Кинокомитета и сказал:
— Конечно, я буду снимать фильмы о деревне. Но не сейчас.
— Почему? — спросила ведущая.
— Потому что если я сейчас сниму фильм о деревне, то попаду в разряд режиссеров самого низкого уровня. И хотя все говорят, как нужны фильмы о тружениках, кинематографическая элита на такие фильмы смотрит с усмешкой. Меня не взяли в объединение прославленного Ковальчука. «Ну что можно ждать от человека, который снялся в роли председателя колхоза?» — сказал директор объединения Ковальчука.
— Он так и сказал? — спросила ведущая.
— Он сказал грубее.
— А ты ему дал бы по роже, — предложил мне один из председателей.
— При случае и без свидетелей, — пообещал я.
Через несколько дней в коридоре «Мосфильма» я встретился с Ковальчуком. Он шел посередине, и все встречные жались к стенкам, потому что рядом с ним шли его второй режиссер и оператор-постановщик, занимая большую часть коридора. Я не отступил к стене, и столкновение становилось неизбежным. Ковальчук остановился и протянул мне руку:
— Ну здравствуй, драчун!
Я пожал ему руку.
— У меня к тебе просьба. Пожалуйста, не бей больше моих.
— Не буду, — ответил я. — Если они не будут.
— Они не будут. И вообще, ты зря от нас ушел. Вот снимешь у Армана, приходи ко мне. Мне нужны такие боевые хлопцы. Будь здоров!
— И вы будьте здоровы, — ответил я.
Мы перегородили коридор, и с обеих сторон терпеливо ждали уже несколько человек, когда мы разойдемся.
Ковальчук со свитой двинулся дальше, и я услышал, как он громко сказал:
— Большой мудак подрастает!
Этого я ему простить не мог. Тогда я еще не знал, что мы будем биться еще много лет с переменным успехом: то он приложит меня, то я.
— Ты выиграл, — сказала мне Органайзер.
— Мы выиграли, — посчитал нужным добавить я.
— Спасибо, что помнишь об этом.
— А некоторые забывают?
— Забывают практически все. Когда увидимся?
— Завтра на студии.
Мне хотелось осмыслить случившееся. День летний, солнечный, можно пойти на Выставку достижений народного хозяйства. Выпью пива, возьму шашлыку. Я уже знал, каких артистов приглашу, кто будет оператором и художником-постановщиком.
Есть договоренность и с директором. Мне нечего осмысливать. Я мог только действовать. Из суеверия я ничего не говорил Каратистке, что для нее специально пишется роль. Главная женская роль.
— Роль написана специально для меня? — не поверила она.
— Да. Завтра я жду твой ответ. Почитай сценарий.
— Я скажу тебе через час. Я читаю быстро.
— Через час меня еще не будет.
Катерине ТТ, вероятно, уже сказал о роли для нее.
— Сценарий вам опустят в почтовый ящик, — сказал я.
— У меня сломан замок на ящике, пусть занесут, — ответила она.
— Я не знаю, когда освободится ассистент, может быть, только к вечеру.
— Я весь вечер дома.
Мне не хотелось бы, чтобы ТТ узнал от нее, что я сам развожу сценарий. Не режиссерское это дело. А если завез и остался выпить чашку кофе, значит, что-то хотел от женщины. Я знал, с каким трудом ТТ досталась эта молодая женщина, и, наверное, страх потерять ее был больше всех других страхов в его жизни.
Но вначале я все-таки осуществил свою последнюю мечту. Я набрал телефонный номер и сказал:
— Здравствуйте. Это режиссер…
— Здравствуй, — ответила Подруга. — А я ждала твоего звонка еще с утра.
— Почему?
— А потому, что я еще утром узнала, что тебе утвердили сценарий и что в сценарии есть роль для меня.
— Да, — подтвердил я. — Есть роль. Я недалеко от Аэропорта и могу забросить сценарий.
Я ожидал чего угодно, только не молчания в телефонной трубке.
— Алло! — сказал я.
— Я думаю. У меня только два часа свободного времени. В шесть я должна выйти из дома. Перенесем на завтра, а?
Но я хотел сегодня, я хотел уже много дней.
— Я буду через двадцать минут.
Хотя от Выставки до Аэропорта я мог добраться минут за двадцать с трудом — если мгновенно выйду, сразу сяду в такси и не попаду ни в одну из пробок. Начинался час пик.
Мне повезло. Я почти у подъезда общежития остановил такси и через двадцать минут вышел у подъезда дома Подруги. Лифт ремонтировали. Я бегом поднялся на седьмой этаж и нажал на кнопку звонка. Подруга в прозрачной нейлоновой сорочке открыла дверь и спросила:
— Кофе сейчас или после?
— После, — сказал я и в очередной раз порадовался понятливости московских женщин.
— Твое полотенце синее, слева, — сказала Подруга.
На раздевание и душ я потратил, наверное, не больше двух минут. Подруга, уже без сорочки, стелила на тахту чистую простыню. Она не разогнулась, когда я вышел из ванной. Женщина инстинктивно всегда готова к защите. Если опасность впереди, она сжимает коленки, если сзади — ягодицы. Так было со всеми женщинами, но Подруга обернулась, улыбнулась мне и продолжала раскладывать простыни. Наверное, ей много раз говорили о ее достоинствах, и она их демонстрировала. Великолепные ноги, ягодицы и даже то, что женщины обычно не любят показывать.
— Не торопись, — сказала Подруга. — У тебя почти час.
Но я уже не мог сдерживаться, я хотел ее, она напоминала мне пани Скуратовскую.
Обессиленный, я отшатнулся на прохладные простыни. Подруга принесла тазик с горячей водой, вытерла меня влажным полотенцем. И мне стало прохладно. Она прошла на кухню. Сейчас принесет кофе, я хотел не горячего и горького, а холодного. Подруга принесла фарфоровый молочник и налила в высокий узкий стакан холодных сливок. Неужели есть женщины, которые все понимают? Если они есть, на них женятся, чтобы не упустить. Пани Скуратовская тоже все понимала, но чаще делала наоборот, не то, чего я хотел.
— Как ты поняла, что я хочу холодного молока? — спросил я.
— Ты же деревенский, — ответила Подруга. — Я подумала: а как у вас в деревне, когда мужик оттрахает свою бабу, что он пьет с устатку? Наверное, молоко или квас. Пиво в деревне дефицит. Вот и принесла сливок.
— Ты слишком умная для актрисы. Тебе это не мешает?
— Мешает, — ответила Подруга. — Но актерство — зависимая профессия, ты это и сам знаешь. Что бы ни требовал режиссер-идиот, приходится исполнять. Я ведь тоже еще не звезда.
— Когда у меня будут идиотские требования, ты мне скажи.
— Никогда. Это все равно что сказать, что у мужчины член маленький. Он это запомнит на всю жизнь и никогда не простит. Вот у тебя член замечательных кондиций, и вообще, ты замечательный любовник.
