Борис Васильев - Князь Святослав. Владимир Красное Солнышко

И сказано было так по-княжески, что балагур Путята сразу примолк.

— Последний… — облегченно выдохнул Ладимир, старательно считавший воинов.

— А эти польские дурни на нас до сей поры во все глаза пялятся, — усмехнулся Добрыня.

— Трубы! — взревел великий князь. Да так взревел, что после этого крика две недели говорил сиплым шепотом. — Вперед!.. Вперед!.. Вперед!..

Дальше произошло нечто невероятное. Великий киевский князь еще во все горло орал, потрясая стягом, Добрыня что-то ему пытался сказать, а…

А дело уже было сделано.

Дело было начато и завершено одним внезапным ударом киевской дружины Волчьего Хвоста по левому крылу изготовленной для боя польской рати. Киевский князь потрясал знаменем на вершине обрыва, а тут вдруг неизвестно откуда взявшиеся киевские дружинники. Да по левому крылу. А позади — австрийцы. То ли есть они, то ли нет их там, позади, но неизвестность куда хуже даже суровой реальности. Она порождает панику. Заразную, как чума.

И польское войско рассыпалось, как орехи из гнилой торбы, даже, как говорится, не обнажив мечей.

Австрийский тесть великого киевского князя, войск которого, кстати сказать, и не было в Карпатском сражении, пораженный полным разгромом поляков, оплатил Владимиру все расходы. Напуганные поляки тоже не поскупились, прикрывшись золотом от его возможного вторжения в свои земли.

Владимир Красное Солнышко торжественно, под рёв труб, вел свои войска в стольный город Киев. Вел под золотым княжеским стягом, с правой стороны которого ехал киевский воевода Волчий Хвост. И поставил его сюда не князь Владимир, а его дядька Добрыня, сказав:

— Вот твое законное место, воевода!

Князь Владимир дорогой основательно ломал голову, какой праздник следует сотворить для киевского народа. Киевляне однажды порядком насторожили его бессмысленной жестокостью, учинив в городе погром христиан. Тогда, впрочем, торжества языческой веры не состоялось, и Владимир понял, что язычество куда больше разъединяет людей, чем сплачивает их. Его мудрая бабка, великая княгиня Ольга, с детства толковала ему о единой вере, которая одна только и может послужить основой единения разноплеменного населения Киевской Руси. Но тут надо было еще подумать. Хорошо подумать, какова она должна быть, эта общая вера в единого бога; второй раз ошибиться нельзя, надо тщательно взвесить все. В том числе и роль соседствующих с Киевским княжением стран как на Западе, так и на Востоке.

Торжества же по случаю разгрома поляков необходимо устроить со всей пышностью. Может быть, воеводе пожаловать гривну на шею? Возгордится поди от такой великокняжеской щедрости. Но ведь он, сам того не ведая, спас все Великое Киевское княжение, вернув золото в казну. И пусть не ведает, не его то заботы. Это — продумать. Хорошо продумать. И решать не в первый день киевских торжеств…

А почему, собственно, не в первый? Может, как раз с этого и начать торжества? Командир киевской дружины одним ударом решил исход битвы. Тем более что и дядька Добрыня явно ему покровительствует.

— Как твое имя, воевода? — вдруг спросил князь. — Неужто и впрямь Волчий Хвост?

— Нет, великий князь, это рекло. А зовут меня Александром, поскольку крещен я при рождении в христианскую веру.

Великий князь опять вспомнил киевский бунт, направленный против христиан, который ни к чему доброму не привел. Значит…

Значит, об этом надо основательно и неторопливо подумать. Подумать!

А пока — великие торжества. Народ любит праздновать победы, никогда при этом не задумываясь, какой ценой они достались. Да и не надо им ни о чем задумываться, не надо. Даже думать не надо, а то надумают…

Веселие Руси исстари сосредоточено вокруг бочки с хмельным. Значит, выкатим бочки на площадь. Нет такого обычая? Так отныне будет, введем. Добрые обычаи укрепляют державную власть.

И всегда радуют ее подданных, которым бы пить, плясать да горло песнями рвать.

Решено.

Не въезжая в стольный град Киев, великий князь выслал вперед троих наиболее расторопных гридней с трубачами и с глашатаем, чтобы объявить о победе всему городу. И главное — о том, что в торжествах по случаю великой победы будут принимать участие все киевляне, кроме детей и женщин с младенцами. Все решительно — и язычники, и христиане, и мусульмане, и иудеи, и бедные, и богатые. На Дворцовой площади следует развести костры, на которых зажарить четырех быков и два десятка овец. И кур, и гусей, тут скупиться не надо…

Это был первый народный пир в истории России. Великий киевский князь Владимир восседал на Дворцовом крыльце, ликом к площади, в парадном княжеском наряде и в окружении своих богатырей, заметно потеснивших родовую знать. С этого крыльца он и оповестил весь киевский люд о награждении воеводы по прозвищу Волчий Хвост, а по имени Александр, Золотой нашейной гривной.

— Первый киевский воевода Александр, разгромивший польские рати без потерь, награждается высшей наградой Великого Киевского Княжества — Золотой гривной! Пропустить богатыря Александра Золотогривенного!..

Площадь загомонила, заорала: «Хвала и слава!..» Первая киевская дружина запела величальную и склонила свои стяги перед собственным командиром. А воеводу по пути к княжескому столу обнимали, целовали, что-то кричали и дружески хлопали по плечам. Он аж взмок и раскраснелся, пока прорвался к столу, за которым по оба плеча от великого князя сидели богатыри.

— Низко кланяюсь тебе, великий князь…

— Это мы тебе кланяемся, Золотогривенный! Дружина, встать и восчествовать главного воеводу Великого Киевского княжения!

И первым поклонился Золотогривенному.

Но главным все же было не это оповещение, а веселый пир на площади Киева, где любой горожанин или кто там еще мог выпить и от души закусить.

Первый народный пир в Киеве был правильно оценен великим князем Владимиром, который сделал такие пиры регулярными — после воинских побед, строительства каменных храмов на Дворцовой площади или важных государственных решений, когда требовалась народная поддержка. Поэтому народ и нарек великого князя Владимира языческим прозвищем Красное Солнышко.

А на том, первом пиру славно погуляли. Богатыри громко распевали дружинные песни, Поток плясал так, что вся площадь взрывалась криками хвалы и славы, Путята лихо обыгрывал в кости желающих, а Илья демонстрировал силу, поднимая целые гроздья отроков и парнишек. И никто и знать не знал, и ведать не ведал, что в Киев, не щадя ни себя, ни коней, мчится особый посланник австрийского владыки.

Прибыл этот специальный гонец на второй день развеселого пира. На загнанном коне, который тут же пал. У гонца, взмокшего и шатающегося от усталости, даже не хватило сил доложить великому киевскому князю, как полагалось. Он протянул ему грамоту и тут же упал.

— В мои покои! — повелел Владимир, нетерпеливо вскрывая грамоту.

Гонца унесли.

Князь и виду не подал, прочитав грамоту. Сунул за рукав княжеского кафтана, поднял кубок с пенистым медом:

— За стольный град Киев!

И только вечером, когда угомонились киевские жители и устали даже былинные богатыри, показал грамоту:

— Австрийский тесть сообщает, что ятвяги бунтуют. Большая часть требует присоединения к Польше.

— Не добили мы поляков, — вздохнул Добрыня. — Значит, надо добить этих самых ятвягов, князь. Повели моей дружине…

Его жестко перебил новый великий воевода Александр Золотогривенный:

— Великий князь, ты пожаловал меня великой наградой за разгром поляков, так дозволь доказать, что награду я получил не зря. Я с Первой киевской дружиной и конной дружиной торков усмирю ятвягов, а зачинщиков приведу в цепях в стольный град Киев.

— Помолчал бы, Золотогривенный, — сказал Добрыня. — Мой отец, сын великого Свенельда, ходил на них, да вернулся ни с чем. И мне сподручнее исполнить его дело.

— Ты, великий князь, щедро наградил меня, а всякая награда тем хороша, что напоминает о долге, — вежливо выслушав Добрыню, продолжал Александр Золотогривенный. — Не гневайся, но я настойчиво прошу…

— Да ты хоть представляешь, какие они, эти ятвяги? — спросит его Добрыня.

— А ты расскажешь мне, если что знаешь.

Кто-то из богатырей расхохотался:

— Ловок наш Александр!..

— Так какие же они, эти ятвяги? — продолжал допытываться новый великий воевода.

— Ну… — богатырь помолчал. — Ну, смуглые, ну, платье черное. В битве неистовы, смерти не боятся, потому что верят в переселение душ. Женщины бьются особенно отчаянно и никогда не просят пощады. Ну, отец дал им добрый бой и ушел, чтоб зазря дружину не губить.

— Но они люди, эти самые ятвяги? Или дьяволы из преисподней?

— Люди, конечно, — сказал Добрыня. — Голова, две руки, две ноги.