без даты
мне снилась наша вильнюсская кухня и как мой брат смеется и пьет молоко прямо из треугольного жесткого пакета, ужасно скучаю по таким пакетам, их больше нигде не продают, здесь, в барселоне, я несчастнее, чем был на мальте, но счастливее, чем в этом невозможном городе, всегда напоминавшем мне полную людей казенную комнату, выкрашенную масляной краской, пропахшую старым сукном и шариками от моли, комнату с окошечком для выдачи чего-то там, у которого я сижу в ожидании того момента, когда стекло поднимется и мне издали покажут твою фотографию, папа
апрель, 25
поп ciposso nemmeno pensare[102]
я вспомнил еще одно немецкое слово — Schnur, оно обозначает шнурок и эпоху, это, кажется, кьеркегор первый заметил, в той главе, где он пишет про скуку и люнебургскую свинью
у фионы на кожаном шнурке болталась эта штука — жемчужная фасолина, тебе бы еще меч и зеркало, сказал я тогда, вот и регалии приличного императора
да нет же, мо, это ключ, мо! фиона теребила ее, накручивала на палец, от двери, что открывается один раз, пропуская в пустоватые коридоры других возможностей, это, если верить оскару, мо, но кто же станет ему верить?
апрель, 26
прав был повар марко, когда в марте отговаривал меня от голден тюлипа
за вчерашний день мы потеряли двух постояльцев и репутацию приличной гостиницы
студент густав утонул в ванной, профессора застрелил сумасшедший араб, который в глаза не видел некрономикона,[103] да и читать, вероятно, не умеет, полиция арестовала магду, а я весь день собираю воду тряпками в номере на втором этаже — его залило водой, просочившейся через ветхий потолок из номера бедного густава, — и плачу как дурак
парень наглотался снотворного и соскользнул в смерть, точно в ложку, или она его зачерпнула, не знаю, что и сказать, моя способность собирать слова в предложения размокла и отяжелела, как забытое белье под дождем
как это у них получилось — умереть в один день, хотя они жили не счастливо и не вдвоем?
без даты
девочка, роза саронская, писал я однокласснице зимой тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, там еще рифма была, но она невосстановима — Джульетта веронская? вероника полонская?
тогда я еще не знал, что роза не роза, а вовсе даже лилия, впрочем, некоторые считают, что тюльпан или — какая скука! — белый нарцисс
восемь лет спустя я писал курсовую по переводам Песни Песней, выяснилось, что не подкрепите меня яблоками, а обложите меня яблоками, а я-то в детстве представлял, как, раскрыв перемазанные медом губы, она лежит в тени смоковницы, похрустывая зеленой антоновкой, и себя представлял пасущимся между ее лилий, у меня и сомнений не было, что это за лилии, а теперь, когда я знаю, у меня оскомина от недозрелой мякоти, и запах Ливана, что запечатывал мне ноздри нездешней смолой, оказался розмарином лекарственным, с листочками, подбитыми белым сапожным войлоком
апрель, 27
жидкость все проверяющая
странное дело — я вдруг понял, что плакал по профессору, хотя он обошелся со мною грубо, а вовсе не по густаву, хотя он был немного похож на фелипе
вчера, когда я покончил в трилистнике с отжиманием бесконечных тряпок, хозяин отправил меня наверх, в номер с переполненной ванной — ничего не трогай! сказал он, полиция еще не раз заявится, принеси только телефон и приемник, они понадобятся мне для поляка из двадцать шестого, и я пошел, отправился как миленький к истоку ручья хвергельмир
я почуял сладковатую духоту и увидел сложенную постель, и початый коньяк на столе, и пляжное полотенце на кровати, и распахнутый чемодан
он купался в полночь как царь и верховный жрец священного города толлан в царствие тольтеков, построивших водопровод из терракоты
умеренность в картах таро передается через смешение воды и вина, подумал я, густав смешал воду, шампунь и коньяк, и умеренность его подвела
и еще я вдруг подумал безжалостно, что у даосов вода означает слабость, обтекаемость и настойчивость, и если бы кому-то удалось выжать густава досуха, то в сухом остатке увидели бы именно это
обтекая фиону, густав сточил ее точно речной камушек, подумал я, увидев ее фотографию на его столе, прислоненную к футляру для очков, я и не знал, что вербный пушистый густав носил очки, как не знал, что он сточил мою прозрачную фиону, как бутылочное стеклышко, но теперь-то уж
Спаси меня, Боже; ибо воды дошли до души моей.
From: др. Фиона Рассел
[email protected]
То: Густоп
[email protected]
(распечатать для профессора Форжа)
…Двигаясь дальше, мы приближаемся ко дню гибели нашего доктора, которую я могла бы, как мне кажется, предотвратить — и эта вина терзает меня до сих пор, — ко дню его самоубийства, совершенного столь изысканным способом, что следствие в лице юной недотепы мисс Грофф догадалось о нем только с подсказки моего мальтийского приятеля Мораса. До сих пор не могу понять, как он-то догадался?
Его объяснение — видел во сне — не показалось мне убедительным, впрочем, от этого юноши можно ожидать чего угодно, он наиболее мистическое существо в этой истории, нашим железным орлам и золотым саламандрам до него так же далеко, как до Деймоса, уверяю вас. Но это уже другая история, профессор, и вас она вряд ли заинтересует.
Итак, в тот день, когда артефакты были розданы участникам, Йонатану досталась самая непонятная вещь, точнее, фрагмент вещи в виде крохотной золотой саламандры, распластанной на нефритовом осколке округлой формы.
Мы сочли ее медальоном, потому что она напомнила мне древний согдийский кулон в виде золотого ежика, прижавшегося к ветке, найденный лет шесть назад в Еркургане, в Каршинском оазисе.
Из шести стихий к саламандре наиболее подходил огонь, и в этом никто из нас не усомнился.
Я прекрасно помню ход наших рассуждений: золото как материал несомненно солярно — у кельтов оно обозначало огонь, у египтян — солнечного бога Ра, у индусов свет и огонь Агни.
Саламандры в алхимии — духи стихии огня, сказали вы тогда, еще Леонардо да Винчи писал о них как о существах, способных питаться огнем и в огне же менять свою кожу.
Вы даже, помнится, привели цитату из Бенвенуто Челлини, о том, как он маленьким мальчиком увидел саламандру, пляшущую в огне, и рассказал об этом отцу, а отец побил его, но не от злости или недоверия, а затем, чтобы сын запомнил этот день на всю жизнь.
Я же привела цитату из Плиния о четвероногих существах из кипрских плавилен, неспособных жить вне стихии огня, помните?
Они погибают, как только вылетают из печи на свежий воздух.
Позднее я вспомнила — вечный I ' esprit de I ' escalier ! — противоречивое упоминание о саламандре в одном раннехристианском трактате, где указывается, что саламандры так холодны, что ими можно тушить огонь! Каково?
Простите мне, профессор, если я раздражаю вас, пускаясь в пространные рассуждения или упоминая излишние детали. Дело в том, что я пишу это письмо не только вам, но и себе, и все, что вспоминается мне по ходу разговора — а я так отчетливо вижу вас сидящим здесь, в моей мадридской комнате с видом на часовню Сан-Исидро! — необходимо записать, ведь это наш первый разговор с тех пор, как я оставила вас там. Одного.
Поверьте, не было ни дня, чтобы я не думала об этом.
Возвратимся же к ящерке, чей вид меня смутил с самого начала, я долго не могла найти этому объяснения. И только здесь, в Мадриде, порывшись хорошенько в памяти и сетевых архивах, вспомнила: я видела похожую, так же неловко распластанную на камне, фигурку в Китае!
Точнее — в Макао, у реставраторов национального музея. Это не медальон, как мы предполагали, а опиумная трубка!
На трубках для курения опиума часто изображали мифологических животных, и та трубка, что попалась мне в Макао, была украшена четырехкрылой змеей миншэ.
Помните, что говорится у Иосифа Флавия? О том, как Моисей защитил свое войско от крылатых змей, снабдив воинов тростниковыми корзинами, в которых сидели ибисы — пожиратели крылатых змей? Так вот, именно такая змея из золота сидела на трубке черного дерева, длиной в сорок сантиметров, она была расположена головой к нефритовой чашечке. Полагаю, что эта китайская трубка была дальней родственницей трубки из Гипогеума, от которой осталась лишь саламандра на осколке нефрита.
Возраст ее можно было бы узнать при помощи экспертизы и таким образом установить, китайская это работа или более ранняя — арабская. Но, увы, — предметы утеряны безвозвратно, мы остались при пиковом интересе, деревянном жезле и серебряном зеркале.
