— Девки, что б мы без вас делали? Вот начнется скоро школа, останемся мы как раки на мели.
Особенно не любила Анюта жать, да еще в самое пекло. А выжинали помногу, жнешь-жнешь до серебряных искр в глазах. И стыдно отстать от других, и Фроська стоит над душой, не дает ни на минутку отлучиться, полежать в теньке. Бедная Танюшка однажды рухнула замертво, кровь пошла из носа. Отнесли ее в кусты, принесли из речки холодной воды. Тут как раз Карп объезжал свои владения верхом на лошади. Сухонький такой, маленький был старичок, поэтому его и жара не брала. В любую погоду ходил в суконном картузе и в пиджаке.
— Слабенькая ты, Танюша, — посочувствовал Карп, глядя на них сверху вниз. — Скажу бухгалтеру, чтоб выписал матери твоей немного денег, пусть купит сахару, попоит тебя чайком, а работать все равно надо, девоньки мои, кто ж будет за нас работать?
— Ах, Карпушка, ах добрая душа! — издевалась Настя. — И всегда-то он, змей с лаской, всегда с сочувствием, а потом обязательно скажет, а работать, бабоньки, все равно надо.
Но не все с Настей соглашались. Карпу многое прощали за его ласковость. Редко кто из бригадиров или конторских по-человечески разговаривал с народом, о районном начальстве и поминать нечего. Казалось бы, свой, деревенский, и месяца не пройдет, как на должность поставлен, а уже лопается от спеси, и разговаривает с людьми сквозь зубы, и в глаза не глядит.
Так и втягивалась Анюта постепенно в колхозную работу. Карп бесцеремонно снимал их с уроков на картошку и посевную, а учителя жаловались на него в район. Анюте часто бывало досадно, пока она любила школу. Но после Витькиной смерти все изменилось. Ее больше не тянуло в школу. Уроки высиживала, ничего не слыша и не понимая. Спросит ее учитель о чем-нибудь, она вздрогнет, промолчит или ответит невпопад. Ее жалели, думали это со временем пройдет. Не проходило. И раз и другой, встав поутру, Анюта отправлялась не в школу, а на ферму.
— Ты чего, доча, не в школе? — удивленно встречала ее мамка.
— Я, мам, не пойду, не хочу.
— А Божа мой, что ты со мной делаешь, Нюр, последний год, ты ж пятерышницей была.
Осталось каких-нибудь два месяца доучиться, сдать экзамены. Настя с крестным уже прикидывали, куда ее Любаша определит, по какой части, медицинской, учительской или железнодорожной. Мамка слушала и кивала. А тут вдруг встречает ее на дороге учительница говорит:
— Что же мы с ней делать будем, Александра Ивановна?
— Ой, меня когда так называют, у меня и руки и ноги отымаются.
— Но как же мне вас называть? — смеялась учительница.
Никому не призналась Анюта, даже матери, почему ей так тяжело в школе. Вот бегают по двору Витькины дружки, они вырастут, долгая, должно быть, предстоит им жизнь. А вот его класс, и учитель прошел по коридору, тот, что часто Витьку нахваливал, парень так любил похвалы. А на ферме время убегало быстро, голова пустая и бездумная, когда работаешь. Только ночами иногда проснется Анюта и вдруг ясно и пронзительно вспомнит свое горе, и до самого утра горе мучает и корежит ее. Чтобы не тревожить мамку, Анюта обещала ей доходить в школу. Стиснула зубы и доходила, как на тяжелую работу.
В то лето много ее подруг разъехалось по сторонам. Сначала увезли вербовщики Лизку. Исполнилась ее мечта — вырваться, куда угодно вырваться из деревни. И Танюшку мать чуть ли не силком выпихнула из дому, она правильно рассудила, что оттуда, из города, Танька больше им поможет, а в колхозе все равно ничего не платят. Танюшка завербовалась и со слезами уехала на стройку. Не хотелось ей в город, смертельно она боялась чужбины. А Анюта так никуда и не уехала и летом стала ходить на ферму постоянно. Чтобы Фроська не гоняла, мать с Настей решили поставить ее дояркой. Эта работа не считалась особенно завидной: в пять часов утра надо встать и три раза сбегать на дойку. Зато надсмотрщиков и командиров над доярками меньше.
И место освободилось, Домна как подгадала, в июне вышла замуж за лесничего и уехала в Мокрое. Свадьбы в те годы случались не так часто, поэтому про Доню бабы языки почесали. Три года пробыла Домна вдовушкой. К ней и молодой парень подбивался с Козловки, но она выбрала пожилого вдовца. Как говорили бабы, не без умысла: лесничий получал жалованье, а не сидел на трудоднях, и хозяйство у него большое. Двое пасынков-ребят Домну не испугали.
Только уехала Доня, случилось еще важное событие — Любаша родила своего первенца. И назвали его Колей. Это было особенно имя в семье, не только из-за отца. У бабушки Аринушки и отец был Николай, и сын, и старший брат. Вместе с Богородицей и Спасителем жил у них в углу, на божнице Николай Чудотворец, самый почитаемый деревенский святой. Не успела Анюта дочитать известие о том, что в семье появился еще один Коленька, как мать залилась слезами, непонятно, радостными или горькими. Зашла Настя и с готовностью присоединилась поплакать. Почему-то эти слезы и Анюту взволновали, и у нее в глазах защипало. Хорошо, что крестный вовремя появился с графинчиком Настиной «малиновой» и предложил отметить счастливое событие. Поздравили куму с первым внуком, а Анюту с племянником.
— Ах, молодец Любанчик! Она всю семью восстановит, слышишь, Сашка! И даже приумножит! — крестный предложил за это тост.
— Ну и что ж, что они будут не Колобченковы, а Павловы, кровь-то все равно наша, — рассуждала крестная.
У нее давно слезы высохли, и они с дядей Сережей вовсю развеселились. И Анюта впервые за долгие годы почувствовала себя счастливой. Только мамка все не унималась, плакала и плакала. Но напрасно Анюта тревожилась, это были благодатные слезы. Отплакавшись, она сразу смягчилась и ни о ком не могла говорить, кроме как о младенце Коленьке, которого неизвестно когда придется повидать, а так хотелось, прямо пешком бы побежала в эту Калугу.
А через несколько дней крестная, любившая все таинственное и скрытое, потихоньку от кумы позвала к себе Анюту. Та сразу поняла, что Насте не терпится сообщить ей что-то, и она не переживет, если кто-то ее опередит.
— Полдеревни уже знают, и откуда проведали, нечистая сила, так я решила поскорей, а то кто из девок ляпнет, как обухом по голове, — и Настя вдруг погрустнела.
Анюта не терпелось: ну не тяни, почему обухом по голове?
— Ах, доча, кабы ты знала, что мамка твоя утворила, а моя дорогая кума, — складно причитала Настя…
Два года назад повезла ее мамка молоко в Мокрое и зашла на почту к Таське, своей подружке, и Таська потихоньку отдала ей похоронку, значит, уговор между ними был: не отдавать конверт почтарке, а приберечь. Анюта все порывалась спросить, что за похоронка, на кого похоронка, но язык почему-то ее не слушался.
— Доча, милая, что с тобой? — вдруг запнулась Настя.
— Я, крестная, сомлела, пойду прилягу.
И вот уже Анюта лежит на топчане за печкой, а крестная примостилась на краю и не тараторит, а рассказывает медленно и грустно.
— Взяла она эту похоронку и швырь в печку, как будто и не было ее совсем, бедная твоя мамка! А мы-то думаем-гадаем, что с ней такое — прямо обуглилась вся баба?
Но в их деревеньках ничего не утаишь. Может, Таська и обещала молчать, но как тут умолчишь? Сказала своим, домашним, а те соседям… Как же обиделась Настя, когда узнала от чужих людей!
— А как же Ванюшка, Настя, на него ничего не было?
— Любаша с Толиком ищут, столько писем написали во все концы! Твоя сестра где хочешь сыщет, только бы жив был.
Сначала Анюта не сомневалась, что они вернутся, потом не позволяла себе сомневаться. А все вокруг говорили: это же надо, из одной семьи сразу двое пропали, как сквозь землю, ни весточки, ни похоронки, конечно, где им быть живыми. И Анюта дрогнула, вера ее стала убывать. Поэтому и разговор с крестной не насмерть ее подкосил, как подкосила два года назад похоронка ее бедную мамку. Ушла и нестерпимая боль при воспоминании о дедовых ямах, после того как крестный ей все правильно и толково объяснил:
— А на войне только так и хоронили, а как иначе? Все в земле лежат, и мы все в нее, матушку, ляжем. Ну и что ж, если одного нарядят, в гроб положат, отпоют, а через неделю забудут. Главное, чтобы помнили.
Анюта подумала день-другой и согласилась с ним: в земле, и в памяти, в бесконечной жизни без печалей и воздыханий. Еще недавно она о смерти не могла думать без ужаса и отвращения и возмущалась, когда старухи говорили — Бог дал, Бог и взял. А теперь, кажется, примирилась со смертью окончательно. Матери она ни словечка, ни полсловечка не сказала про похоронку.
Настя надивиться на них не могла:
— Ну, порода колобченковская, все с чудинкой, я бы так не смогла, матушки мои родимые, молчат обе, как будто ничего не было!
Сама-то она не раз и не два укорила куму. За то, что детей своих обделила, пенсию не получала из-за своей дури, пенсия невелика, а все же на соль бы хватило и на горсть муки добавить в мякину. Кума отмалчивалась.
