В ту роковую ночь юный отец в девять часов вечера как раз и занял вышеупомянутое положение. Наряды уже минули, а рабочая смена значилась только через двое суток. Олег удобно расположился на нешироком семейном ложе и в ту же секунду, даже не зевнув, отбился словно младенец. О том факте, что он глубоко спит, свидетельствовали негромкое посапывание и широко раскрытый рот. Изо рта, как у собаки, нахально свешивался язык.
Сны Олега «молдаванина» обычно проходили безмятежно, не беспокоя своего хозяина какими-либо цветными картинками или какими-либо фантастическими приключениями. Он не летал в космос и не находил миллиона долларов. Ему не приходилось щипать себя в ужасе за предплечье и просыпаться в холодном поту. Другими словами, нашему товарищу абсолютно всегда снилась одна и та же картина: «Чёрный квадрат» господина Малевича. Олежек хоть и считал это произведение совершенно бездарным и неоправданно раскрученным, но на сны никогда не жаловался и претензий к жизни, как, впрочем, и к гражданину Малевичу, по данному щекотливому вопросу никогда не имел.
В ту самую ночь в привычный «Чёрный квадрат» Олега, словно буря в оазис, ворвалась дорогая жена. Она возникла ниоткуда и больно ударила его в печень. Пара её мощных толчков под рёбра (проверенный способ) пробудили ото сна почти девяносто пять килограммов молдаванского тела. Так, по крайней мере, подумала наивная супруга товарища.
— Олег, — устало прошептала она, заметив, как муж схватился за правое подреберье. — Лялька наша плачет. А сегодня твоя очередь.
— М-м-м-м, — простонал тяжёлым голосом почти разбуженный товарищ.
— Давай, давай, шевели чреслами, — наседала любимая.
— Иду, уже, — тяжело согласился супруг и на полдюйма приоткрыл левый глаз.
— Бутылочка в холодильнике, — закончила жена и пошла отбиваться.
Исполинская гора мышц, костей, внутренностей и кожи сдвинулась с места, сказала: «Ага», схватила ребёнка и удалилась на кухню. Последним, что услышала супруга Олега, оказался звук закрывающейся двери холодильника и как-то неохотно включившуюся микроволновую печь.
Ребёнок, услышавший знакомые мелодии бытовой техники, вещающие о приближающемся кормлении, перестал плакать. Он, будто собака Павлова, реагирующая на свет, тоже успокоился и стал терпеливо ждать.
Супруге снился настоящий сон. Сон юной матери. Ясный день. Парк. Она идёт по грунтовой дорожке с коляской, в которой спит её дорогая малышка. Тишина деревьев и мягкий свет от солнца навевают спокойствие и гармонию. Колёса коляски, мягко перебирая мелкие камушки дороги, вращаются по оси плавно, словно говоря о неспешном круговороте событий в нашей суматошной жизни.
И вдруг в самый тихий момент малышка просыпается. Она открывает свои очаровательные глазки и начинает спросонья плакать. Слёз нет, но голос режет по нервам хуже бритвы. Где помощь? Где муж? Что делать? И тут, на самом пике плача, откуда ни возьмись появляется прекрасная фея. Фея, держащая в руках бутылочку с молоком. Она даёт её малышке, и та мгновенно успокаивается, жадно причмокивая волшебную соску. Мама счастлива и совершенно не замечает висящий над головой гигантский санпросвет плакат. На плакате яркими красками выведены слова Владимира Маяковского:
В общей работе
к дисциплине привыкни.
Симулянта
разоблачи и выкинь.
Неожиданно картина меняется наоборот. Добрая фея исчезает, и парк охватывает сильный ветер. Ветер срывает листья и щекочет провода. Небо грозится пролить дождь и уже наливается свинцом. Детёныш в коляске плачет, и в первые секунды мама не в силах понять, что именно случилось. Карапузий крик набирает децибелы, и нужно во что бы ни стало найти заветную бутылочку. Тёплую бутылочку. Но её нет! Нигде нет. А плач всё громче и громче. Он разрывается. И тут..
И тут супруга открывает глаза. Свои глаза. Она просыпается. Однако обязанный исчезнуть из сна детский крик не исчез, а, наоборот, усилился и оброс новыми октавами. Спустя секунду, окончательно проснувшись, супруга Олега вскакивает (как любая порядочная мать) с кровати и бежит на кухню. Именно там она застаёт свою плачущую малышку, которой прямо в рот ручьём льётся молоко.
Слетевшая с бутылки соска мирно катится по полу и замирает у ножки стула. А возвышается над всем этим добрая фея Олег, который, как и соска, мирно спит, будто убитый.
После такого кормления каждую божью ночь Олег продолжал смотреть свой «любимый» «Чёрный квадрат». Ребёнка, бутылку и молоко ему больше не доверяли.
Лекция 59 ТРИ СЛОВА ПРО НАЧФАКА
Лежат семь трупов и на звонки не реагируют.
Из речи начальника
Разумеется, что ребёнка, бутылочку и молоко Олегу всё-таки доверили. Правда, по раздельности, но доверили. Ребёнка он таскал. Бутылочку мыл. А молоко покупал. Иногда сам пил молоко. И чаще пил на службе.
Конечно, не крепче кваса. Всё-таки служба. А служба — это дисциплина. Ну, ещё и старшина. Курсовой. Газонов…
и НачФак…
Начальники курсов и пара курсовых офицеров сидели в канцелярии… Сидели и пили. Шла суббота, и стрелка на беспрестанно тикающих настенных часах уже давно отмерила восьмой час, устремившись на новый круг. Круг девятый. Кукушка, которой по должности полагалось оповещать о начале нового часа, уже давно значилась на пенсии и полгода как находилась в статусе сломанной. Офицерам же до пенсии оставалось чуть дальше, чем хотелось бы, и посему они отмечали давно прошедший день Флота. Или Новый год, правда, он случился раньше, чем день Флота. А может, даже отмечали и ещё что-нибудь.
Стояла гробовая тишина. Стаканы опустошались медленно, так как выпивка здесь носила характер символической. Стрелки тикали и тикали, полегоньку подбираясь к девяти часам вечера. За окном стемнело и стало пусто. Однако, несмотря на столь поздний (для службы) час, офицеры всё сидели и сидели. Иногда вставали, чтобы налить по-новой. Затем вновь садились. Мрачные лица однозначно выдавали: тотальный сход на берег закрыт. На неопределённый срок. Это как минимум. Причина же задержки нижестоящего руководства на факультете была ясна даже второму курсу и крылась как раз в вышестоящем, которое никто из офицеров никогда не любил.
Крик «НАЧФА-А-А-К!!!» и команда «СМИРНО!!!» прозвучали как всегда неожиданно и не вполне предсказуемо. Его, начальника факультета, ждут всегда. И всегда он приходит внезапно, и тогда, когда…
…сами знаете когда.
И даже после.
Начальники курсов успели…
Они дверь закрыть успели.
На шпингалет…
Изнутри.
Он ходил по пятому курсу, который располагался на одном с канцелярией этаже. Ходил, как тигр. Он ждал начкуров. Именно тех начкуров, которые вышли от него после вечернего доклада, и никаких других. Тех, что пошли по своим курсам. Часа полтора, может быть, два назад. В общем, их не было уже три.
А Он был. Без малого полковник медицинской службы. Он стоял здесь, когда они всё ещё топали на свои подразделения. Максимум двести метров… Это если через улицу. Пятьсот — через магазин.
Поэтому Он и пошёл на поиски.
Природным нюхом начфак вычислил беглецов, которые, понадеявшись на должную иметь место быть энцефалопатию последнего, уже планировали расходиться.
Деликатно постучавшись, полковник наивно попробовал открыть канцелярскую дверь. Заперто.
— Это начальник факультета. Открывайте, — как-то несколько виновато попросил начфак всё с тем же наивным акцентом, что и при попытке открыть дверь.
Тишина. Если бы этажом ниже летела муха, то её жужжание могло сильно порезать уши. Всем.
— Для тех, кто на лодке, повторяю, — постучал Он снова, но уже увереннее. — Это начальник факультета. Отоприте треклятую дверь! Приказываю!
Эмоций ноль и ни звука, ни шороха. С тишиной офицеры явно переборщили. В природе не бывает так тихо.
— Ломайте к чертям собачьим! — указал начальник факультета, и вся дневально-вахтенная служба (по военному ДВС) куда-то сразу отлучилась на минуточку, тоже по приказанию. Но курсанту первого года обучения, моющему пол возле дежурки, пути назад не было. И в стороны тоже пути не было. У него оставался только один путь — в канцелярию. Он тоже что-то лепетал про приборку, и тоже хотел прибраться как можно тщательнее и дальше. Дневальный первого курса отвечал за всё, и даже за то, за что не отвечал. Он был виноват. Во всём. Потому что он — ДЭ-ВЭ-ЭС! Да ещё и первый курс.
Начкуры хоть и находились в Акамедии давно, но тоже были виновны. Крупно виновны. Именно поэтому они искали спасение. Спасение в маленькой, закрытой изнутри канцелярии. Четыре стены, пол и потолок. Как мыши крадутся к мышеловке, так и они ползли к окну и говорили о том, что пятый этаж — это совсем не высоко, и выживали после падения с шестого, восьмого и даже двадцать второго. И труба водопроводная крепкая. Ее меняли в семидесятых. Правда, уже прошлого века.
