С воодушевлением (в экстазе) я бросаюсь (он бросается) на Розмари. Осколки ее иллюзорного очарования осыпают меня (его), как стекло. Я вырываюсь (мы вырываемся) наконец на свободу из этого замкнутого круга, как белка выпрыгивает из колеса. У нее нет больше власти надо мной (над нами), говорю я себе. Я свободен. Мы свободны. Я тянусь к ним через годы — к тебе, к нему, к моему образу, много раз повторившемуся во времени, как отражение в зеркальном зале. Мы все — Дэниел, юный и старый. Легионы Дэниелов шагают сквозь годы, проходят сквозь нарисованное голубое небо. И тут я вижу тебя. Я знаю тебя. Протягиваю к тебе руку — ведь здесь все возможно. Беру тебя за руку и даю силу и власть, которая принадлежит нам. Это сила и власть света — всего, что умирает и страдает, любит и жаждет недостижимого. Боже, в этот предвечный священный миг я чувствую себя искупленным и благословенным. Ко мне вернулась полнота веры, которую я оплакивал в последние темные годы. Может быть, на меня действует газ, голод, потрясение — или все-таки благодать, но на долгожданный краткий миг, вопреки Розмари, я ощущаю присутствие Божье. Я борюсь с ночной тварью, очки падают на пол, ботинки давят стекла в пыль. Я сжимаю горло Розмари (у меня в руке шприц), ее шея ломается (шприц пустеет). Не сразу, но чары исчезают, и лицо дочери тьмы предстает перед нами, как оно есть. И тут она обращается ко мне, обещает все сокровища мира и бессмертие. Но уже слабеет, угасает, тает, сворачивается, как кровь. Лик демона становится пылающей розой, чаша сия минует нас.
Давление невыносимо, Элис на волосок от смерти. Из носа течет кровь, в глазах темнеет, правая рука почти парализована. Элис борется с Джавой в расползающейся луже крови и пыли. В голове только ужас и осколки образов — их и мыслями-то не назовешь. Внезапно Элис чувствует, что противник отступает, что он в панике, и наконец Джава разжимает руки. Элис боится, что не сможет двигаться, но это не так. Она находит нож и поражает Джаву одним ударом под ребра…
Мысли Джо путаются, он потрясенно смотрит на рыжеволосую девушку. В слабом свете из разбитого окна она кажется тенью, волосы — бледное красноватое пятно в суровом монохроме. Шприц торчит прямо под ее яремной веной. Джо хочет вытащить иглу, но девушка поворачивается, чтобы укусить его. Она шипит, ее глаза как безумные белые полумесяцы. Она змеей извивается в руках Джо, царапает его ногтями. Он падает на колени, защищая лицо руками.
Боже правый!
С Джинни что-то происходит — ее лицо кривится и меняется, оно как разбитый кристалл под солнечным лучом. Джо отшатывается от этого зрелища и прислоняется к стене. Он плохо видит после пребывания в темноте, но различает упавшую на колени Джинни — она шипит и полосует ногтями воздух. Джо едва может рассмотреть ее тело, но ему кажется, что из-под оболочки плоти вырывается нечто бесформенное. Джинни разрывает себе лицо, выпуская наружу нечто темное и безжалостное, тянет пальцы, чтобы вложить в сердце Джо отчаяние. Он снова сворачивается в позу эмбриона. Его глаза закрыты, как двери в разум. Под веками расцветают черные цветы, все чувства милосердно уносятся в дальний конец светового тоннеля. Это возвращение в беззвучный мир за гранью памяти.
«Все, прощайте».
«Подождите».
«Нет, нет, нет».
«Я сказал, подождите».
Это властный голос, и Джо поневоле повинуется, оборачивается в смятении и видит молодого человека примерно тех же лет, что и он. У незнакомца тонкие правильные черты лица и старомодные полукруглые очки.
«Кто вы?»
«Не думайте об этом, выслушайте меня. У меня мало времени».
«Чего вы хотите?»
«Вы должны поджечь дом, убедиться, что он сгорел дотла, а потом спалить тело».
«Джинни… Джинни…»
«Не называйте ее имени, не упоминайте о ней. Вы должны забыть о ней. Никакого погребения, никакой могилы — ничего. Понимаете?»
«Я…»
«Это необыкновенно важно. Вы должны забыть ее. Если не сделаете, как я сказал, призовете ее обратно».
«Я…»
Элис вздрогнула и чуть не упала. Ей показалось, что в странном мерцающем свете в комнате появился какой-то молодой человек в пальто. За толстыми стеклами очков — серые глаза, редеющие волосы прикрыты коричневой фетровой шляпой… Но он тут же исчез. Остался только Джо, лежащий на полу рядом с телом Джинни. Рядом валялся разбитый шприц, на белом горле виднелся след от укола и единственная капля крови. Элис трясущимися руками прикоснулась к запястью Джинни, пощупала пульс — его не было. Гулкая пустота моря, шумящего в раковине.
Рядом что-то шевельнулось, и Элис услышала вздох, перешедший в стон:
— Джинни-и…
В мгновение ока она опустилась на колени, приподняла его.
— Джо! С тобой все в порядке?
— Эл?
Джо резко сел. Элис даже через одежду ощутила, какой у него жар. Она решила, это от потрясения.
— Где Джинни?
Он быстро встал, и Элис отметила, что голос у него, как ни странно, спокойный. Наверное, она сама была в шоке, поскольку никаких неприятных ощущений не было. Словно не ее кровь текла по руке и перепачкала весь левый бок.
— Джинни мертва, — произнесла она отстраненно, будто только что очнулась от наркоза.
— Что? — Джо почти не обращал на Элис внимания. Он нежно коснулся лица мертвой девушки. — Джин, вставай. Поднимайся, Джин… Она в обмороке. Тут чем-то пахнет. Обкурено все, что ли? И я вырубился. Джинни!
— Она мертва, — спокойно сказала Элис.
— Джин! Очнись, Джин.
— Джо, я же говорю, она мертва. Ты вколол ей то, что она дала тебе для меня. Она хотела, чтобы ты убил меня.
— Нет!
Он сильнее потряс тело девушки.
— Джинни! — Джо повернулся к Элис. — Она не дышит. Вызови «скорую». Джинни!
Он пытался вдохнуть воздух в безжизненные легкие.
— Джинни! Очнись!
— Не поможет. В шприце был не транквилизатор. Она хотела убить меня.
— Нет! — Он плакал и не оставлял попыток ее откачать. — Постой! Джинни! Я люблю тебя!
Это было последней каплей — не кровь, не потрясение. Даже не облегчение при мысли о том, что все закончилось. Джо, даже теперь взывающий к Джинни, к Розмари, — вот что заставило Элис потерять самообладание. Она обмякла, и на последнем восклицании «я люблю тебя!» (оно запечатлелось в памяти и терзало острее, чем в реальности) ее стошнило.
Чуть позже она нашла заготовленный Тернером бензин и поняла, для чего он. Несмотря на сырость, дом горел отлично.
Где-то в здании играло радио. Через стены доносилась странная современная музыка. Я пурист — не люблю современный театр, даже джаз мне не нравится. Но эта мелодия, странная, полубезумная, едва слышная за толстой стеной… Она действовала на меня. Низкий голос певца выпевал что-то вроде плача. Я различал слова:
Помни меня, потому что я не умру.
Я в воздухе, которым дышишь ты,
И в каждой частице тебя.
Нет, я никогда такого не слышал. Должно быть, я сам это выдумал.
Вспоминай меня, когда светит солнце.
Я — стекло,
Солнце сияет сквозь меня.
Как странно — мое подсознание говорит со мной на языке рок-музыки.
Помни меня, когда приходит ночь.
Я поселюсь в твоих снах.
За окном идет дождь. Капли часто стучат о стекло, будто отмеряют время. Элис вспоминает про свою чашку и отпивает глоток. Чай остыл. На коленях у нее сидит кошка, аккуратно подобрав под себя лапы. Элис с трудом сосредотачивается и перечитывает письмо, помятое кошкой. К гладкой бумаге пристали пестрые кошачьи шерстинки, и поначалу она видит их отчетливее, чем буквы и слова.
Одна фраза останавливает взгляд, удерживает его почти колдовством: «то, что во мне, помнит…»
«Я никогда ее не забуду. Никогда».
Элис машинально разглаживает письмо. Она знает его почти наизусть, но перечитывает, будто ищет в этих строках некую тайну.
Дорогая Элис!
Похороны будут в Гранчестере, 21 мая. Ничего особенного, но я хотел увериться, что ее не забудут.
Я бы хотел, чтобы ты пришла. Во-первых, это полезно для тебя — думаю, ты увидишь все с правильной точки зрения. Во-вторых, нам нужно поговорить. Не могу поверить в то, о чем ты говорила. Не могу и не хочу верить в такие рассказы о ней. Я люблю Джинни, и она любила меня. Наверное, она была не в себе из-за наркотиков. По результатам расследования я понял: ты права, она действительно хотела устроить тебе передозировку. Вероятно, она знала, что доза в шприце смертельная. Но на суде ничего не всплыло. Они решили, что Джинни просто укололась сама. И я благодарю судьбу хотя бы за это, потому что знаю — она невиновна. Что касается остального, то свои видения я склонен считать наркотической галлюцинацией. Это единственное приемлемое объяснение. Тебе лучше тоже его принять.
