Ах, если бы я тогда обратил внимание на эту последнюю фразу, написанную моим подопечным не так крупно, как весь остальной текст!
«Я так рад, что готов просто умереть от счастья».
Если бы… Но я ее не заметил.
Ну а дальше… На Небесах, куда меня вызвали сразу после того, как душа Алексея покинула бренное тело, спросили, как такое могло произойти, почему я не уследил за подопечным, не уберег его от преждевременной смерти? Что я мог ответить в свое оправдание? Пришлось сообщить всю правду, скрывать что-либо было уже бесполезно. Я начал рассказывать о том, как воплощал в жизнь все описанное Алексеем, но архангел перебил меня:
– Разве твой подопечный был писателем? Очень странно. В Книге Судеб записано, что у него дар торговца, что он любит машины и отлично разбирается в них. На роду ему предначертано владеть автомобильной фирмой и успешно вести дела. Вот… – Архангел провел пальцем по строкам Книги, лежащей перед ним:
– «Удачливый предприниматель, прекрасный специалист, владелец автомобильных магазинов. Хороший семьянин, дети, внуки, правнуки, проживет долгую жизнь, покинув Землю в девяносто два года…»
– Здесь какая-то ошибка, – совсем растерялся я.
– В Книге Судеб не бывает ошибок! – прозвучал строгий ответ.
Я поднял взгляд на архангела, увидел в его руках свиток с надорванным уголком и чуть было не крикнул: «Да вот же уголок!» – но вовремя опомнился.
В тот момент я все понял. Ведь свитков с надорванными уголками в тот далекий день было два! И я ошибся, приняв этот свиток за свой. А моим-то как раз был другой… Потом, по моей просьбе, Иволга узнала, чье имя было написано на втором свитке. И я почти не удивился, узнав, что это была судьба Бориса, лучшего друга Алексея. Сколько раз я, беседуя с его хранительницей, доказывал, что Боре никак не может быть уготовлена судьба писателя – не бывает так, чтобы два гения родились в соседних домах, да еще с разницей всего в две недели! И, похоже, сумел ее убедить…
Только сейчас я понял весь ужас совершенной мной ошибки. Я так привык считать своего подопечного лентяем – носителем очередного смертного греха, – что ни разу не задумался об истинной причине его нежелания творить. Думал, что спасаю его душу – а на самом деле искалечил всю его жизнь и загубил свою собственную судьбу. И при этом переломал, да, именно переломал судьбы многих людей, которым довелось быть рядом с ним…
Я знаю, что отныне мне больше не доверят охранять людские души. Это очень печально. Но, признаться, больше всего меня убивает то, что больше я никогда не смогу сочинять.
Наверное, я плохой ангел-хранитель, но посмотрите – все мои подопечные умирали счастливыми. Прелестная толстушка Эльза покинула этот мир, будучи влюбленной, не успев ни постареть, ни подурнеть, ни разочароваться в своем избраннике.
Молчаливый Палач умер, даровав другому человеку свободу. Здесь, Наверху, знают, какое благо несут душе подобные поступки, и ценят их очень высоко.
Завистливый сын мельника Матиас победил свой главный порок, мучивший его многие годы, а на это, скажу я вам, немногие способны. Он раскаялся, а благодаря мне многолетние муки перед кончиной покинули его. Недаром за сон, который я послал ему перед смертью, меня на Суде только похвалили.
Даже гордец Художник и тот сгорел на пике славы, не узнав, как мучительно больно быть преданным забвению.
Даная… Это очень печальная глава в моей повести. Но и она в конце земного пути все-таки обрела душевный покой. И потом, она служила Всевышнему, а это лучшая награда для любого смертного.
Я любил всех своих подопечных, всех до одного. Я сочинял их жизни, как писатели сочиняют свои книги. Но когда я сам попробовал писать романы, оказалось, что я подменил своим вымыслом реальную жизнь того, кого охранял. Я навязал ему чужую жизнь, чужую, и потому неправдоподобную. Где от каждого прожитого дня-страницы веяло фальшью, где каждый поступок-слово выглядел нелепо. И если я виноват, то только перед ним. Я очень хочу, чтобы он вернулся назад и прожил оставшийся ему срок до девяноста двух лет. В согласии с собой и занимаясь предназначенным ему делом. И за это я согласен прекратить свое существование навсегда.
В Главном зале было тихо, так тихо, что Алексей, казалось, слышал стук собственного сердца. Он перевел дыхание и принялся незаметно рассматривать тех, кто стоял рядом с ним. Теперь он понимал, кто эти призраки.
Пышнотелая красавица в платье из голубого шелка – Эльза, дочь рыбака и несостоявшаяся пассия Его Величества. Худой мужчина в мешковатой одежде, с неподвижным лицом и медленной походкой – Палач, казнивший сам себя. Щуплый пожилой человек с мелкими чертами лица и подрагивающими руками – раскаявшийся братоубийца Матиас. Статный красавец с завораживающими карими глазами и гордым взглядом – великий художник Карл. Седая женщина с царственной осанкой – Даная, сребролюбивая монахиня. Странное, конечно, сочетание, но жизнь богата на варианты…
Алеша пытался по выражению их лиц понять приговор, который они вынесут сейчас своему бывшему хранителю. Но это было трудно. Все пятеро застыли, словно на групповом портрете. Казалось, им вообще неинтересно то, что они здесь услышали. Для бывшего писателя такая реакция казалась более чем странной – сам он был буквально поражен происходящим.
После того как перед глазами прошла вся его жизнь, все в сознании перевернулось. Теперь он не мог понять – как же так? Сорок с лишком лет он топтался на одном месте. Догадывался, что живет не своей, неправильной жизнью, но боялся что-то изменить. А ведь знал, чувствовал, где его настоящее место, истинное призвание… Многие люди не знают, им приходится мучиться в поисках себя, а ему, Алексею Ранцову, оказывается, было страшно сделать лишь один шаг в нужном направлении. Да-да, это он сам во всем виноват. Что ни говори, ему просто удобнее было слушать то, что он называл внутренним голосом, чем слышать самого себя. А Борис? Из рассказа ангела выходило, что старый друг тоже жил не своей жизнью. Правда, ему немного легче. Он ведь всегда писал, пускай и в стол, но говорил при этом, что слава ему не нужна. Однако кто знает, что у него на душе, не повторит ли он его, Алеши, ошибку, не уйдет ли по чуждой дороге так далеко, что обратного пути уже не будет? Бедная Рита… Бедные дети. Нет, этого никак нельзя допустить!
– Мне нужно вернуться, – Леша закричал так громко и взволнованно, что сам не узнал своего голоса. – Пожалуйста, поймите, мне нужно вернуться! У меня там остался друг… Он должен прожить жизнь писателя. Он, а не я! Я ему все объясню, он поверит. Мне нужно к нему, хотя бы ненадолго!
– Возможно, – задумчиво произнес Судья. – Но сначала нам нужно закончить.
В зале снова стало тихо. Казалось, все присутствующие погружены в собственные мысли и никому нет дела ни до Алексея, ни до Зачитавшегося ангела.
– Вы прощаете своего хранителя? – обратился Судья к первой подопечной.
– Нет. Не прощаю, – голос толстушки звучал так тихо и глухо, что Леше пришлось напрячь слух, чтобы разобрать то, что она говорит. – Я родилась для простых человеческих радостей. Мне не нужны были эти интриги. Я могла бы выйти замуж за простого рыбака, как мои сестры, родить дюжину детей и быть счастливой. Или за оружейника. Да, лучше за оружейника. Он полюбил бы меня, я знаю. Если бы не он, мой хранитель… – Губы Эльзы скривились. – Мне не было нужно ничего из того, что он хотел для меня сделать! Если бы можно было выбирать, я не выбрала бы себе такого ангела.
– А вы? – теперь Судья обращался к Палачу.
– Прощаю ли я? Да. Но разве есть за что? Я сам прожил свою жизнь. И последнее решение принял тоже сам. Меня невозможно было остановить. Он ведь даже не всегда мог меня понять. Я и сам себя долго не понимал. А когда разобрался в себе, мне расхотелось жить. Я все сделал правильно и обрел для себя лучшую жизнь. За что же мне винить его?
– А вы? – на сей раз взгляд Судьи задержался на Матиасе, сыне мельника.
– Нет. Он испортил мою жизнь. Что это за странный защитник, который ведет заведомо ложной дорогой? Это он подвел меня к убийству. Да-да. Сделал это я, но подтолкнул меня он…
– Хотелось бы услышать и вас, – Судья повернулся к художнику.
Тот пожал плечами:
– По-моему, он славный. Он не мешал мне рисовать мои картины. А то, что не спас меня от пожара… С одной стороны, это, конечно, зря. Я нарисовал бы еще. Много, очень много картин. Но тогда я хотел умереть, жизнь без Катерины была мне не в радость. И если бы мне кто-то помешал… В общем, я его прощаю.
– Скажите свое слово, – Судья обратился к той, которую ангел в своем рассказе называл Данаей.
– Право, не знаю, – пожала плечами бывшая настоятельница. – Услышать такую странную историю от ангела… Бог велит прощать, но людей… И если уж ангел не ведает, что творит, что уж тогда спрашивать с простых смертных. То, что все мы тут услышали, ужасно. Я не могу этого простить. Возможно, если бы не он, моя жизнь сложилась бы иначе. Нет, нет и нет.
