Убийц трое. Двое из них сидят возле параши. Там же едят, пьют, спят и подают бумажку.
Первый — убил свою мать. Разумеется, по пьянке, разумеется, ничего не помнит. Мать— в тюрьме святое. Поэтому место ему определено вполне заслуженное.
Второй — за изнасилование и убийство малолетней. По приходу в камеру рассказывал сказки о каком-то разбое, в котором конечно же не участвовал, поэтому «менты шьют что ни попадя». Когда принесли обвинительное заключение, которое по традиции вслух читает вся камера, пытался выломиться в коридор. Бросился биться головой в дверь, но был отловлен, заткнут кляпом и подвергнут скорому и правому суду.
Жизнь этой пары похожа на ад. Пить полагается только из гальюна; выползать из-за шторки, ограждающей отхожее место, категорически запрещено. Курить — только окурки, брошенные в этот вонючий, обмоченный угол. Подниматься — не выше колен, на коленях же и ползти к кормушке за баландой. Вставать в рост — только на проверку. После нее — быстро нырком за штору.
Начальство давно ничему не удивляется, потому что в каждой камере такой братии завсегда найдется. Иногда в еще большем количестве.
Первый по кличке — Мухтар. Другой — Принцесса. Бьют обоих одинаково и по любому поводу. Индивидуальной дрессурой этой пары несчастных занимается дезертир- дисбатовец из второй семейки по фамилии Пиотровский, с явно выраженными режиссерскими способностями с садистским уклоном.
— Эй, крысы за шторой, а ну засветите хари!
Над веревкой показываются две физиономии, представляющие собой двухголовый синяк.
— Живы, твари, еще? Сейчас будем спектакль репетировать. Ну, суки, чему я вас учил? Давай начинай. Да с выражением, а то поубиваю!
Бьет каждому шваброй по голове, и «репетиция» начинается.
Первым читает пафосно, торжественно и громко свое обвинительное заключение Принцесса. Грязный, вонючий, замордованный, он уже мало походит на нормального. Особого пафоса сквозь выбитые зубы у него не выходит, поэтому Пиотровский бьет его после каждой оговорки щеткой по темени. После этого — развод. Принцесса — мыть гальюн, Мухтар — к двери, со шваброй на плече, в почетный караул. Стоять полагается не шевелясь и не моргая, несмотря на замахи и свист кулаков перед носом. За «моргалку» — тапком по лбу. За уклон — удар под дых. За присядку — затрещина по затылку. За «симуляцию и ко- силово» — пинками куда попало. После этого — «акклиматизация на скоряк» и строевой шаг в паре, в ногу и с песней под мотив «В траве сидел кузнечик». Текст сочинен Пиотровским самолично. Простой, незатейливый и, главное, легко запоминающийся.
Мы оба пидорасы, мы оба пидорасы,
Нам не нужны матрасы и шконка не нужна!
Представьте себе, представьте себе...
И так далее. Под общее ржание всей камеры.
— А ну, крысы, раз!., раз!., выше ногу, печатать шаг!.. Громче, веселей! Веселей, суки, а то сейчас все по новой!..
Перспектива начать все по новой не радует. Поэтому орут что есть мочи, печатают шаг, «изгоняя злого беса и каясь в натуре».
Жестоко, конечно, но отчасти справедливо.
Иногда, когда первой семейке это мешает, Пиотровского останавливают окриком:
— А ну, хорош! Затыкай свой крысиный театр.
Пиотровский выполняет.
— Так, заткнулись быстро! Занавес, мрази ебаные! Занавес!
В тот же миг все стихает и исчезает за шторой.
Третий насильник-убийца — долговязый детина лет двадцати, по кличке Удав. Живет в первой семейке, и судя по всему, давно. Весь в наколках и на дешевых понтах.
Каждый день его возят на суд, поэтому еще и весь на нервах. По возвращении он кидается за стол гадать на домино: сколько дадут? «Вышку» он отбрасывает как невозможное и, возюкая костяшками по столу, приговаривает:
— Не-е, вышку не должны... Десяточку— было бы ништяк.
Когда выпадает 15, он все бросает в кучу, лихорадочно мешает и гундосит:
— Не-е, пятнадцать до хуя, не-е... Лет пять-шесть — это в самый раз. Трояк отсижу, а там — на УДО. За эту бомжиху десять — до хуя...
Почему он не попал в компанию Мухтара и Принцессы — не понятно. То ли похитрее был, то ли поборзее, то ли пофартовей. Год назад вместе с компанией двух-трех таких же выродков убил несчастную бездомную тетку, отобрав у нее мелкие гроши и бутылку портвейна. Вино тут же вылакали, надругались над ней, а бутылку, отбив горло, пинками забили между ног. После этого еще били ножом. Один удар пришелся в сердце. По всему, он был редкая мразь и по справедливости должен был жить за шторой. Но сегодня живет в первой семейке и ведет себя довольно нагло. Ненавижу его с первой же минуты. Он это чувствует. Через несколько дней начинаю пользоваться взаимностью.
В пустопорожних разговорах и камерной мирской суете проходит неделя. После вечерней баланды стучим в домино. Удав ходит и ходит кругами, хрустя пальцами, будто что-то лихорадочно обдумывает. Наконец решается:
— Александр, мне завтра на суд. Срок запрашивать должны.
— Ну и что?
— Ты не против, если я в твоих кроссовках поеду? Подогнал бы, тебе все равно еще до суда далеко. А я чтобы перед родными не стремно было...
— Они тебе копыта жать будут.
— Ничего, растянем.
— Они ж белые, тебе нельзя. Белые тапки — верная примета к «вышаку», хе-хе... Да еще и жмут.
— А тебе зубы не жмут?! — истерично выкрикивает Удав и пихает меня из-за спины в плечо. Все молчат. Ну что ж, вот он, первый экзамен.
Удава бью громко и жестоко. Бью показательно. Загоняю в нишу двери, как в мясорубку. Стены в крови, дверь в крови.
— Харо-ош!.. харо-о-ош! — хлюпает разбитой мордой Удав, подставляя ладони под льющийся из носа ручей.
— Все! Стоп. Прекратили! — рявкает старший по камере Серега. — Садись, Саня. А ты рыло помой и тоже иди сюда.
Через пять минут сидим за столом напротив друг друга.
— Ну вы че, в натуре, мужики, из-за такой хуйни... — продолжает он, потому что надо что-то говорить. — А ты что, не знаешь, на кого можно макли наводить? Короче, я считаю, что Новик прав.
Удава списали во вторую семейку. Он сразу как-то стих, сник и исчез под одеялом. Утром его увезли на суд.
— Во змей, пиздюлей огреб полную кошелку!
— Чуть, в натуре, до суда в белы тапки не обулся, ха-ха-ха!
Весь день для разрядки напряженности Пиотровский
муштрует свой театр обновленным репертуаром. В программе: ползанье по-пластунски под шконарями наперегонки, чистка шваброй зубов друг дружке и строевое пение новых текстов. После этого— выяснение: нравятся ли обоим кликухи? Мухтару своя очень нравится. Принцессе — нет.
Первому дают жирный бычок, пилотку из газеты и ставят со шваброй в караул у двери. Второму, после недолгих разъяснений и физической обработки, засовывают морду в гальюн по уши и предлагают просить у тюрьмы новую.
— Тюрьма, тюрьма, дай кликуху!.. Тюрьма, тюрьма, дай кликуху!..
В ответ камера изгаляется в вариантах. После каждой просьбы — пинок под зад. Через пять минут кликуха Принцесса ему очень нравится. Счастливый обладатель на четвереньках ползет к двери оттирать удавову кровь.
— Смотри, кикимора, хоть одну каплю менты найдут...
— Понял, понял.
После вечерней проверки в камеру вбрасывают Удава. С потухшим взглядом, трясущимися губами и руками.
— Ну что? — спрашивает кто-то из угла.
— Вышку... вышку запросили... Не-е, за эту суку — вышку...
Всю ночь до утра он, как полоумный, бродит от стола к двери, курит одну за другой, бормочет и причитает:
— Вышку... Ни хуя себе — вышку...
А то бросается снова к домино — гадать. Выпадает по- разному: пять, восемь, пятнадцать...
— Не-е, ну это ж другое дело. Не-е, ну вот же... я же вижу...
— Удав, хорош костями греметь! Хуля ты кольца вьешь! Сколько дадут — столько и твое. Вышка так вышка!
— Не-е, ну не вышка же... За бомжиху-то. А, мужики?
Утром он — прямиком ко мне. Синяк под глазом, нос опух, губа висит. Но будто ничего и не было.
— Саня, ты с образованием... Скажи, могут дать, а? Могут?
Чтобы отвязался, отвечаю:
— Да нет, конечно. Пятнашку дадут, и все.
— Вот и я так думаю. Уф-ф... Пятнашку было бы ништяк.
На следующий день он ее получил и в нашу камеру уже
не вернулся.
Тем временем следствие идет своим чередом. Целые бригады выезжают в Уфу, в Ижевск, в Москву.
Онищенко грозит привезти из столицы, чуть не в клетке, Стаса Намина.
— Я знаю, что он был главным перекупщиком. Вы его не отмажете. Вот съезжу, повяжу и посажу в соседней камере.
— Когда вязать будете, не забудьте, что он по паспорту — Анастас Микоян.
— Его далекие предки меня мало интересуют. Вдвоем вам петь веселей будет.
Со Стасом мы были знакомы, но сам он с аппаратурой дел не имел. Всем этим занимались звукорежиссеры его группы Валера Спиртус и Женя Дроздов — наши добрые приятели и большие специалисты в этой области. Они брали ее у нас в приличных количествах в обмен на фирменные гитары, клавишные и прочее. Иногда просто за деньги. Как у жителей столицы у них были широкие возможности для ее реализации.
