Он быстро перевернул страницы с фотографиями свадьбы. Он уже чувствовал усталость, лекарства начинали действовать, и вишневка тоже давала себя знать. Заснул он прямо в одежде, лежа на полу, положив голову на альбом с фотографиями. И оставался на чердаке весь следующий день. Это никого особо не интересовало и никому особо не мешало. С тех пор как Паркинсон стал усиливаться, он старался никому не мешать. Сначала он прятал болезнь всеми возможными способами, потом от смущения и стыда убегал в свой кабинет, где мог с утра до вечера просто тупо щелкать телевизионным пультом, переключая каналы. И фыркал на всех, кто, тревожась о нем, приходил узнать, не нужно ли ему чего. Он был грубый, колючий, неблагодарный, взрывной, искал, к чему прицепиться. Дети, к счастью, уже взрослые и имеющие свою жизнь, все чаще оставляли его в покое и все больше времени проводили вне дома. Дочка стала жить с каким-то парнем, сын вообще переехал учиться во Вроцлав. Жена заботилась об Йоахиме постоянно и незаметно. Она молча ставила ему еду на рабочий стол и оставляла на постели чистую одежду. Приклеивала записочки к экрану его компьютера, напоминая о требующих его участия делах, чтобы он не забыл. Она стала для него терпеливой, аккуратной круглосуточной сиделкой, причем совершенно бесплатной.
Женой, то есть женщиной, к которой ему хотелось прикасаться, она перестала быть уже давно. Уже много лет до его болезни они не жили как муж и жена. Почти, потому что случалось иногда, что в приступе неожиданно проснувшегося либидо обычно под действием алкоголя он к ней подкатывался, когда они еще спали в одной постели, и она молча ему отдавалась. Потом, когда в его жизнь незаметно вошла болезнь, он совсем утратил интерес к сексу. У него были затруднения с эрекцией, даже случались многомесячные периоды полной импотенции. Время от времени он уносил на чердак компьютер и смотрел там порнографию. Чувствовал возбуждение, в мозгу начинались химические процессы, но эрекции не было. Это усиливало его депрессию, рождало новые страхи, било по самолюбию, лишало ощущения собственной мужественности, психически кастрировало, пугало и раздражало.
Сначала ему не приходило в голову, что к нему в мозг стучится Паркинсон. Он думал, что паркинсонизм бывает только у других. Не у него. С ним происходило что-то странное, но он считал, что это переработки, сумасшедшие стрессы, первые признаки неизбежного старения… Пессимистичным и мрачным он был всегда, с самого детства, мимика у него почти отсутствовала и склонностью к депрессиям он отличался тоже всегда, поэтому и не замечал, что все эти признаки усиливаются. Тоска и ощущение бесцельности бытия тоже всегда с возрастом усиливаются. Чем дольше мы живем – тем больше понимаем и тем меньший смысл имеет для нас жизнь. Не нужно изучать философию – достаточно просто состариться. Поэтому и все более частую усталость, и отсутствие энергии, и угнетенность, и ощущение утраты цели в жизни он воспринимал без всякого беспокойства. Но внезапно появились совершенно другие симптомы, непонятные и тревожащие. Он совершенно утратил обоняние, начались частые болезненные запоры и появились странные себорейные корочки на коже.
На следующем этапе стали возникать мурашки, одеревенение, резкие скачки температуры, ощущение сильного жара, а иногда озноб. И это все было только начало. Во всей красе Паркинсон проявил себя больше чем через два года после появления первых признаков. И «по полной программе», как сказал титулованный невролог из Гданьска, лишенный всякого чувства сострадания. Конечности Йоахима начинали неожиданно и довольно сильно дрожать, как во время белой горячки. Он не мог справиться с этой дрожью. Иногда в отчаянии он впихивал ноги в узкие щели между шкафом и полом. Это действительно останавливало дрожь, но облегчения никакого не приносило. Вместо дрожи появлялось какое-то очень болезненное оцепенение, окоченение мышц по всей длине ног, от пальцев стопы до паха. Дрожали у него не только ноги – однажды утром руки тряслись так сильно, что он не мог удержать чашку с кофе. Он перестал завтракать на кухне вместе со всеми. Стеснялся. С того дня он ел всегда один. Если был дома – то в своем кабинете или на чердаке. В институте он перестал появляться в столовой. Не ел вообще или шел в какой-нибудь молочный бар подальше, где все посетители были странными и немного похожими на него. И никто не мог его узнать. В таких местах никто ни на кого не обращает внимания.
Болезнь развивалась как по классическому медицинскому учебнику. Вскоре появились новые тревожные симптомы. Движения Йоахима стали неловкими и замедленными. Иногда он мог идти только мелкими шажками, иногда не мог написать ни строчки. Начинал огромными буквами, как ребенок в первом классе, а заканчивал таким мелким бисером, что и сам не мог прочитать написанное. Он стал обильно потеть, временами ходил согнувшись вперед, как горбатый старик. Иногда подбородок его становился мокрым от слюны, течения которой он совсем не замечал. Теперь он машинально все время касался рукой рта. Потом начала слабеть память. Некоторые события, особенно недавние, он вспоминал с огромным трудом. Это было самое ужасное и болезненное. Вся его жизнь, все его будущее были построены на том, что он запоминает факты, анализирует их и делает выводы. Без этой способности он был как глухонемой клоун в цирке для слепых. Провалы в памяти стали повторяться, и он все глубже опускался в черную пропасть своей депрессии. Когда однажды он не мог вспомнить, на каком кладбище похоронен его отец и какую школу окончила его дочь, на него напала паника. Именно в это утро он впервые задумался о самоубийстве…
В институте, который когда-то заменял ему дом, он появлялся теперь только тогда, когда действительно было очень нужно. Он хранил свою болезнь в глубочайшем секрете. Всем вокруг рассказывал, что у него проблемы с сердцем, тахикардия и аритмия и что врач рекомендовал ему снизить уровень стресса до минимума. «Но это скоро пройдет!» – с упором на слово «скоро» говорил он. Болезнь сердца в его возрасте и при его образе жизни, да еще, по всей видимости, спровоцированная перенапряжением, – это болезнь понятная, естественная и даже во многом «почетная», по мнению многих. К паркинсонизму отношение совсем другое. Эта болезнь кажется большинству загадочной и подозрительной, как будто из списка наказаний за смертные грехи и ужасные преступления. Все болезни, которые касаются мозга или гениталий по крайней мере в Польше воспринимаются если не как кара Божья, то уж точно как происки дьявола. Такое у него было впечатление. Поэтому он скрывал своего Паркинсона и намеревался скрывать до самого конца. Как скрывают сифилис или СПИД.
Несколько недель назад было заседание кафедры, на котором должны были выбирать рецензентов для докторской диссертации его аспирантки. Он, как руководитель, обязан был присутствовать. Его отсутствие было бы расценено как непростительное пренебрежение. К тому же эта девушка написала действительно великолепную диссертацию. Она посвятила ей четыре года своей жизни. Именно на ее исследованиях основывалась его первая публикация в Nature. У него уже было две положительные рецензии, редакция ждала третью. Публикация в Nature – это исполнение мечты. Поэтому он должен сделать все, чтобы выразить ей свою благодарность…
Он пришел. Сделал все, чтобы выглядеть и вести себя нормально. Нафаршированный L-дофой, отрегулированный бета-блокаторами, успокоенный увеличенной дозой валиума. С улыбкой, часами репетируемой перед зеркалом. Когда началась дискуссия, ему надо было встать перед всеми. До болезни он устроил бы из этого настоящее шоу. Перед болезнью – да. А сейчас он был кем-то совсем другим, хотя и пытался притворяться, что остается все тем же. Уверенным в себе, блистательным, великолепным оратором, знающим ответы на все каверзные вопросы и легко развеивающим все возникающие сомнения, саркастично снисходительным к оппонентам, уничтожающим врагов одной тонкой шуткой… Он долго и упорно работал над тем, чтобы именно так его воспринимали. Самый молодой в истории профессор, объект восхищения и поклонения молодых и бедных ассистентов и аспирантов, бескомпромиссный «бунтовщик без причины», который постоянно отказывался выдвигать свою кандидатуру на должность проректора, потому что «у него в науке есть более важные вещи, чем издавать или подписывать какие-нибудь идиотские приказы». Так было. Когда-то. Он пришел в этот мир, имея уникальный мозг. Такое не всем дается. Да что далеко ходить: его двоюродному брату, например, тому самому, чей костюм он донашивал, досталась исключительная печень. Тех гекалитров спирта, которые он через себя пропускал, хватило бы на то, чтобы убить минимум десяток алкоголиков. А брат до сих пор жив.
Йоахиму и правда с этим мозгом повезло. Всего, что у него есть, он достиг благодаря своему мозгу. И в том что теперь он все теряет из-за его закидонов, есть ирония – это либо шутка природы, либо месть за излишнюю гордость.
