На следующее утро дыхание Джейн изменилось. Резкий вдох сопровождался тишиной, длившейся несколько секунд. Затем следовал долгий выдох. Хотя промежуток между ними продолжался всего несколько секунд, он казался бесконечным. Тишина была абсолютной, это казалось репетицией смерти.
Медсестры регулярно входили в комнату: делали уколы, поворачивали Джейн, влажной салфеткой протирали губы. Говорили с ней, хотя она была без сознания, ровными, спокойными голосами, объясняя, что они делают. Мучительно тянулись задержки дыхания. Но сонная артерия пульсировала очень сильно.
Когда Джейн перестала пить, из комнаты незаметно унесли кувшин с водой. Еще раньше перестали предлагать еду. Уборку в комнате не делали, пыль оседала на полу и мебели, но никто этого не замечал. Все внимание было сосредоточено на Джейн.
Тишину нарушали только приглушенные голоса сестер, которые неторопливо увлажняли рот, протирали тело приятно пахнущим лосьоном.
Днем дыхание девушки опять изменилось: стало резким и хриплым, воздух со страшным шумом входил в дыхательные пути и вырывался назад. Это было похоже на предсмертный хрип. Лицо покраснело от прилива крови, но выражение его было умиротворенным.
— У нее началось воспаление легких, — сказал доктор Браун, — это ее спасет.
Он хотел сказать, поможет ей быстрее умереть. Он прописал лекарства, очищающие легкие. Антибиотики, которые могли продлить ее жизнь, не вводились. Сонная артерия пульсировала все так же сильно. Доктор Браун наблюдал все с состраданием.
— Вот она, молодость, — наконец произнес он, — у Джейн слишком сильный организм.
Когда родители выходили из комнаты, Джулия спросила:
— Может, вы хотите остаться? Мы собираемся ее поворачивать, и, если вдруг жидкость в легких переместится, она может отойти моментально.
Медсестры подняли слабое, податливое тело и снова бережно положили в постель. Тяжелое, затрудненное дыхание продолжалось. Пульс на шее бился так же отчетливо.
— Может отойти в любую минуту, — сказала Джулия.
Был вечер пятницы. Прошли целые сутки, как доктор Меррей сказал, что ей осталось жить не более двух часов.
Дверь в комнату Джейн стала почему-то жутко скрипеть.
— Чертова дверь. Элизабет, у вас нет смазки? — прошептала Розмари.
Медсестра кивнула и вышла. Еще раз дверь устрашающе заскрипела, когда через несколько минут она вернулась со знакомым шприцем на подносе.
— Спасибо, Элизабет, — с этими словами Джулия протянула руку за шприцем.
— Нет, нет! — Ужас в голосе Элизабет заставил Джулию замереть на месте. — Это не для Джейн. Это для двери.
Как хотелось Розмари, чтобы дочь ее слышала все это. Нелепость положения, смех сквозь слезы ее дочь смогла бы оценить.
— Я надеюсь, вы не будете колоть пациентов тем же шприцем? — спросила Розмари.
— Да нет. Обычно мы их сразу выбрасываем. А это старый, — ответила Элизабет.
Пришел привратник Фрэнк, спросил разрешения посмотреть на Джейн. Постоял несколько минут, держа ее руку в своей. Потом повернулся к отцу и матери:
— Спасибо. — И молча вышел из комнаты.
Июньские вечера в Англии очень длинны, светло бывает почти до одиннадцати вечера. Была середина лета. Этой ночью современные жрецы должны были собраться в Стонхендже (Стонхендж — доисторическое сооружение из огромных каменных глыб, служило для ритуальных церемоний, расположено близ города Солсбери) для своих бдений и ждать часа, когда первые лучи солнца пробьются между древними камнями и осветят развалины древнего алтаря.
Пришла Сью, старая подруга, чтобы поддержать Розмари. Она сидела до поздней ночи, женщины тихо разговаривали, прислушиваясь к тяжелому дыханию Джейн. Вспоминали войну, детство Джейн. Было странно говорить о тех временах, когда дочери еще не было на свете. Последние пять месяцев было не до воспоминаний: шла борьба за спасение Джейн, душу матери терзал страх. А теперь, вспоминая ту давнюю жизнь, Розмари стало немного легче.
Около двух часов ночи она нажала кнопку звонка. Через минуту появилась Эмили, ночная сестра.
— У нее изменилось дыхание, — сказала Розмари, — вдруг… оно стало таким тихим, я его почти не слышу… Что это значит?
Джейн была похожа на беломраморную статую на средневековом надгробии: руки скрещены на груди, дыхание почти неуловимо.
Эмили, выпрямившись, спокойно улыбнулась:
— Еще немного побудет…
С началом нового дня дыхание Джейн почти не изменилось. Сонная артерия пульсировала спокойнее. Врачи и сестры удивлялись, как долго борется организм, но это была уже не борьба, а лишь ее отголоски. Не было ни намека на боль или страдание. Лицо Джейн было умиротворенным, руки и ноги — в позе полного покоя.
Днем вокруг губ девушки появилась белая кромка. Она начала медленно разрастаться, и вот уже рот побледнел, как и все лицо. Только волосы, брови и ресницы остались, как прежде, черными.
Джулия предложила родителям не оставлять Джейн. Завтрак им принесли к ней в комнату.
Последнюю розу в жизни Джейн сорвали у нее в саду, там, где на заброшенной клумбе под окном расцвел один цветок. Это была только что начавшая распускаться белая роза, без малейшего изъяна на лепестках и листьях. Розмари срезала ее хирургическими ножницами и увидела между лепестками каплю росы. Джейн сказала бы об этой розе: слишком хороша. Так красива, что даже не верится. Мать положила розу на подушку, около лица дочери.
Теперь уже признаки смерти стали явными. Тело Джейн час за часом становилось более вялым и хрупким. На нем появились глубокие борозды и белые пятна. Поворачивая ее, сестры смазывали пролежни.
Виктор был на террасе, когда дыхание Джейн снова изменилось: появился звук на высокой тонкой ноте, бесконечно печальный и далекий. Это было явное предупреждение. Розмари показалось, что точно такой же звук она уже слышала. Но звать Виктора не решилась.
Дыхание снова изменилось. Теперь оно стало мягким, с низким звуком, еле слышным. Розмари позвала мужа.
Родители встали около постели, и каждый взял дочь за руку. Вдохи и выдохи становились все легче и тише. Голова Джейн очень медленно поворачивалась, словно ей не хватало воздуха, глаза были чуть-чуть приоткрыты, виднелась лишь тоненькая полоска белка.
Потом все стихло. Пульс на шее исчез. Все кончилось.
И отец и мать видели изображения людей, погибших насильственно: жертвы убийств, аварий, войны. Их страшные облики запечатлелись у них в памяти: изуродованные тела, искаженные лица.
У тех, кто видел, как умирала Джейн, навсегда останется в памяти ее лицо, застывшее в полном покое. Кожа была еще теплой, когда мы ее поцеловали. Такая неспешная и кроткая смерть была естественным завершением жизни. Это был красивый уход. Он не оставил в душе страха.
Нам, родителям, осталось выполнить завещание Джейн.
«Моему пеплу будет приятно покоиться здесь», — сказала она однажды в саду Дэри-коттеджа. Было тяжело открыть маленькую шкатулку и тревожить бледно-серый порошок. И мы откладывали это со дня на день. Но в одно прекрасное утро солнце прорвало тучи, и после проливного дождя сад заиграл всеми красками, трава засверкала дождевыми каплями, водяная лилия раскрыла лепестки навстречу теплу. Мы решили, что час настал.
Мы шли по саду рука об руку, по тем местам, которые дочь больше всего любила: вот поросший травой склон, где так хорошо было загорать, пруд, у которого Джейн сидела часами, наблюдая за рыбками, ручей, у которого она играла с Ричардом. Вспоминали, как Джейн гуляла здесь в последний раз, после того как доктор Салливан сказал ей правду. Мы шли по ее следам, останавливаясь там, где стояла она, словно стараясь запомнить это место навсегда. Мы брали горсть пепла и рассыпали его полукругом, как крестьянин-сеятель рассыпает зерно. Мы рассыпали пепел на цветочных клумбах, под старыми тисовыми деревьями, над прудом. Ветер разносил частички пепла по воздуху. Маленькие хлопья оседали на розах, кружились над прудом, около плакучей ивы, которую Джейн помогала сажать. Потом пепел скрылся под водой, и все кончилось.
Мы немного поплакали. Джейн умоляла не слишком горевать по ней. «Я не хочу причинять кому-то страдания», — говорила она. «Все это, конечно, так, — сказала одна из ее подруг, утирая слезы, — но не горевать невозможно».
Для того чтобы организовать вечер, о котором говорила Джейн, понадобилось несколько недель. Она хотела, чтобы он прошел весело, как день ее рождения, который пришлось пропустить из-за болезни. Джейн успела составить и список гостей: ее друзья и все те, кто помогал ей во время болезни. Приехали все — доктор Салливан, управляющий банком из Брайтона, составлявший тот проект, который так и не осуществился. Приехали люди, которые открыли для нас свои дома и свои сердца в те дни, когда Джейн, покидавшей больницу, было необходимо человеческое тепло, а не просто снятые комнаты. Приехали врачи и сестры хосписа, не занятые в тот вечер, и, конечно, друзья Джейн. Один из них спросил:
