Понятно было, что он что-то недосказал, что мне требовалось самой найти дополнительный смысл, скрытый в его словах. Хорошо, решила я, я запомню и потом, позже, вернусь к ним.
— Ну а с чего надо всегда начинать? — продолжил Марк, как бы подзадоривая меня беспечным своим голосом и беспечным вопросом. — Ну конечно, необходимо определить цель. Это всегда помогает, а в нашем с тобой деле особенно.
— Ну да, я понимаю, — сказала я с заметной иронией. — Цель —взорвать науку.
— Именно, — ответил Марк, улыбаясь. Но улыбался он не своим словам, а скорее моей иронии.
— А если не взорвем? — полюбопытствовала я.
Ну что ж, — пожал он плечами, — может, и не взорвем, не все всегда получается. Но начинать и думать об отрицательном результате, — он еще раз пожал плечами, — зачем? В любом случае процесс оправдывает результат, так ведь?
— Не понимаю.
Он, конечно, понимала, но пусть объясняет, раз уж так любит объяснять.
Марк поднял брови.
— Мы ведь раньше уже говорили о подобном, только сейчас как бы подошли с другой стороны. Смотри, малыш, есть люди, ориентированные на результат, а есть — на процесс. Мы с тобой из тех, кто ориентирован на процесс. Не то чтобы нас результат не интересует, результат важен, конечно, но он вторичен. Для нас на первом месте процесс по той простой причине, что он нам удовольствие доставляет.
— Но если мы концентрируемся на процессе, если процесс — самоцель, то не уменьшает ли это шансы прийти к результату? Если процесс доставляет удовольствие, то зачем его останавливать ради какого-то там результата?
Я не была уверена, что хочу продолжать этот спор, но должна же я была возразить ему.
— Нет, — упрямо не согласился Марк. — Хороший процесс не может не родить результат, — и повторил чуть другими словами; — Хороший процесс всегда приводит к результату. Не всегда, конечно, к положительному, но это и не так важно, потому как, мы уже договорились: удовольствие мы черпаем из процесса.
— Почему же... — начала было я, но Марк перебил меня.
— К тому же мы с тобой грамотные люди, так ведь? — как бы спросил он моего согласия. — С развитым внутренним механизмом самоконтроля. Неужели мы не сможем вовремя различить результат, если он замаячит перед нами? Не то чтоб он нам совсем безразличен, качественный результат тоже вполне приятен, мы это с тобой знаем.
Марк остановился, я тоже молчала. До меня вдруг дошло, что спорю я, как всегда, скорее не ради идеи — идея уже очень абстрактная и не требует спора, да к тому же, наверное, Марк прав. Спорю я, просто чтобы ему противоречить, чтобы он все же прислушался к моему мнению, как слушают его другие, не менее, а, может быть, более серьезные, чем он, люди.
Но одновременно мне стала очевидна обреченность моего эмоционального наскока. Я была втянута в заведомо неравный и предрешенный спор. Ведь Марк, понятное дело, продумал все заранее, его позиция наработана, обкатана на других, а я так, с разбега — бух, со всеми своими заторможенными желаниями. И зачем? У меня нет шансов, я с самого начала обречена на поражение, а потому сама идея спора была порочной. Если уж спорить, чтобы утвердить себя, надо выбирать тему, где у тебя позиция сильная, даже неважно — сильная ли, важно, чтобы — подготовленная, отработанная.
Марк внимательно посмотрел на меня и, видимо, решил, что пора ставить точку.
— Малыш, я хотел только сказать, что порой следует ориентироваться на процессе, он первостепенен, — сказал он, и я услышала примирительные нотки. А потом после паузы добавил:— Есть у тебя это умение заводить меня.
Он улыбнулся.
— Ну и что теперь делать?
Я хотела наконец услышать что-то конкретное.
— Теперь надо потихоньку готовить себя к старту. Надо освободить время, наверное, проще всего уйти от Зильбера, тем более что я был о нем лучшего мнения, — я сдержалась и промолчала. — И выбирать место, где копать, ну и приготовить кирку, лопату... — сравнение, конечно, было необычайно образным. — Но это твоя забота. Подумай, что тебя больше всего интересует на данный момент.
— А как с конференцией, может быть, вообще не нужен никакой доклад?
— Нет, почему, пусть будет доклад. Мы же говорили — для тренировки все полезно. Возьми старую тему, если больше нечего.
И опять в этом «больше нечего» прозвучала не очень зама скированная снисходительность.
Зильберу я решила пока ничего не говорить — ни о поиске новой темы, ни о моем возможном уходе от него. Во всяком случае, я решила подождать до конференции, чего преждевременно расстраивать человека.
Поэтому все по-прежнему двигалось по накатанному маршруту: беседы с профессором, забавные пересуды с Джефри, ланчи с другими симпатичными мне людьми, хоть и напряженная, но привычная и потому не отягощающая учеба.
Вроде бы все как-то устоялось, эта новая, поначалу пугавшая гарвардская жизнь постепенно вошла в колею, стала приносить удовольствие не только от тяжелого труда, как прежде, но и от жизни вообще. К тому же появилась новая приятная социальная среда, которая, если раньше как начиналась, так и заканчивалась Марком, то теперь активно разнообразила повседневность. Казалось, я добилась того, к чему стремилась и длячего все когда-то начинала, и можно остановиться, потому что и так все хорошо.
Конечно, в душе я понимала, что нужен следующий шаг, но мне не хотелось ломать все заново — весь непросто мне давшийся душевный и физический уют. Ну почему опять надо ввязываться в борьбу, почему нельзя расслабиться и перестать уже кому-то что-то доказывать, почему, наконец, нельзя хотя бы немного пожить в спокойствии и в гармонии с собой и с окружающим миром?
Но я понимала, что Марк не даст мне успокоиться, у него появились новая идея, новая цель, и я знала, что теперь он будет провоцировать во мне душевный дискомфорт, вживлять в меня вечно преследующее «надо», вечную, неутомля-емую неуспокоенность, ощущение, что я постоянно должна, хотя непопятно — кому и что. Да никому, ничего конкретно, просто глобально должна, днем и ночью, и каждая минута обязана вылиться во что-то различимое, а если не вылилась, то в том моя вина, хотя опять-таки непонятно, перед кем.
И все это называется самосовершенствованием, хотя нужно ли оно мне? Нужна ли эта постоянная жертва, жертва себя, приносимая себе самой? Хочу ли я приносить ее и хочу ли принимать? Безусловно, Марк хочет, но хочу ли я?
Я стала прислушиваться к себе, пытаясь понять, и, как ни удивительно, услышала едва различимый внутренний голос, нашептывающий однозначный, хотя, исходя из жизненного опыта, печальный ответ: «Да, хочу». Более того, одновременно пришло томительное нетерпение, возбуждающий зуд, —поскорее бы начать, нечего откладывать, ну ее, и конференцию, и прочую ерунду. Если уж действительно браться за большое, то какое все это имеет значение — не застояться бы, не перегореть, не растратиться бы на мелочи. Начинать так начинать!
Но при этом я понимала, что все имеет значение: и конференция, и прочая ерунда. А главное, я готовлю себя не к стометровке, а к марафону, где важно— умение сдерживать себя, не дать энергии и эмоциям преждевременно выплеснуться и, прежде всего двигаться в соответствии с заранее намеченным выверенным графиком. Ну, может быть, чуть быстрее.
Я обкатывала свой доклад и на Зильбере, и на Джефри. Зильбер даже посвятил моей подготовке свой домашний семинар, что было очень мило с его стороны, и они все втроем, включая Далримпла, сначала выслушали мое пятнадцатиминутное выступление, а потом забросали меня бесчисленными запутывающими вопросами, на которые у меня, впрочем, находились вполне подготовленные ответы. Я выделила одно направление из моей работы, несколько расширила его и, не добавляя ничего принципиально нового, тем не менее нашла дополнительную, достаточно оригинальную аргументацию, выстроенную на базе появившегося за последние два года материала.
В целом мои теперь уже многочисленные тренеры оценили мой доклад и мою общую подготовленность как отличную. Когда все ушли, а я, как всегда, помогала Зильберу убирать со стола остатки чаепития, он сказал, что переживает мое первое выступление, как когда-то переживал свой первый доклад.
— Знаете, Марина, — сказал он, — в моей жизни было столько докладов, и сажных, и очень важных, и совсем не важных, но если я помню из них три-четыре, то это много. Странно. — Он вздохнул и замолчал, ожидая, видимо, что я отвечу. Но у меня не было ответа, я не помнила ни одного своего доклада, так как не делала ни одного.
— Это как с женщинами, — продолжил профессор, и я радостно насторожилась, подумав: ага, ну вот, наконец, долгожданная тема, как долго он, впрочем, крепился. — Точно так же: сколько у меня было романов, увлечений, сколько привязанностей, и в результате я помню лишь о трех женщинах. Я даже не знаю, почему именно о них, и только потому, что они остались в памяти, я понимаю, что как раз они и имели значение в моей жизни. Знаете, Марина, это вообще универсально: единственный показатель, единственный критерий ценности того или иного события в жизни, — это то, насколько хорошо память сохраняет его. Я измеряю, как ни смешно это звучит, свою жизнь — памятью.
