— Что? — удивилась Зинуля. — Кто свистит?
Повернулась к Варваре. Варвара ко мне:
— Петь, ты что, опять бредишь?
Я ничего не ответил, но, услышав снаружи какой-то шум, повернулся к окну и увидел огромные толпы народа, которые с факелами, разноцветными флагами, транспарантами и чьими-то портретами, как стадо диких животных, неслись в сторону центра. Вот она, революция, все сметающая на своем пути, которая так часто виделась мне в моих извращенных мечтаниях!
— Это не революция, — разочаровал меня появившийся неизвестно откуда Иван Иванович.
— Вы опять здесь? — удивился я.
— Я все время с вами, — ответил он почему-то грустно. — И всегда буду с вами.
— Вы как клещ, — вздохнул я.
— Я, может быть, и клещ, — отвечал он, — но это не революция.
— А что же это?
— Всмотритесь сами.
— Я всмотрелся и увидел, что возглавляют толпу, представьте себе, Семигудилов и моя домработница Шура. Они с вдохновенными лицами идут впереди, растянув длинный, во всю ширину колонны транспарант, на котором славянской вязью начертано: «Ударим черенком по тщетным надеждам НАТО!» Другие несли висящие на груди транспаранты и плакаты со всякими портретами, рисунками, карикатурами и текстами против санкций, однополых браков и продвижения на восток блока НАТО. «Да здравствует Всеобщая Черенковизация!» — вот был основной лозунг идущих вместе. Рисунок в виде бойца Гражданской войны с указующим пальцем: «А ты прошел «Поголовную Черенковизацию?» «Поголовная Черенковизация — наш ответ европейским санкциям». На несоответствие надписи сути процедуры обратила внимание Зинуля.
— Почему Черенковизация поголовная? — спросила она меня. — Черенки же не в голову забивают.
Я согласился с ней, что слово «поголовная», но усомнился, что Роскомнадзор пропустит определение, предложенное Зинулей.
Голова колонны ушла сильно вперед, хвост оставался далеко позади. Мы двигались параллельно колонне, и, высунувшись в окно, я успел пообщаться с некоторыми из бегущих. Я спрашивал их, действительно ли они сознательно и добровольно готовы подвергнуться черенкованию и не вызывает ли у них предстоящая унизительная процедура протеста. Никто из них меня, к счастью, не узнал, все отвечали на первую часть вопроса утвердительно, а на вторую отрицательно. Да, сказали они, мы готовы ответить на западные санкции и продвижение НАТО на восток даже и таким, как выразился один политически подкованный гражданин, асимметричным способом. Ничего унизительного в процедуре они не находят. Надо так надо. Я спрашивал других, что, может быть, им будет больно и не совсем удобно ходить и сидеть, имея в себе столь необычный посторонний предмет. Ничего, отвечали люди, наши дедушки и бабушки пережили войну, блокаду Ленинграда, перестройку, приватизацию, залоговые аукционы, санкции и антисанкции, а уж ради укрепления стабильности мы готовы на что угодно. Некоторые, впрочем, признавались, что их влечет исключительно меркантильный интерес, то есть халява в виде водки и фуа гра местного производства.
Между тем мы приближались к пункту назначения. Пересекли проспект Сахарова, Сухаревскую площадь, завернули на проспект Мира, продвинулись по Грохольскому переулку и въехали, наконец, вместе с очередью во двор «Склифа».
Паша остановил машину, я вышел наружу, глотнул свежего воздуху, потянулся и задумался, как же мне попасть в приемный покой больницы. Очередь втекала в стеклянную дверь, открытую только наполовину, и заворачивала в коридор направо. Что мне было делать? Искать хвост очереди, который, как мне сказали, в данный момент находился где-то в районе Капотни, было бы слишком. Тем более, Паша сказал, что его смена заканчивается и он отсюда поедет прямо в гараж, но по дороге немножко еще побомбит. Я попробовал просунуться в стеклянную дверь впереди других, но бдительные граждане меня остановили:
— Эй, дедуля, куда прешь без очереди?! — закричали сразу несколько голосов. Я смутился, остановился:
— Извините, — говорю, — господа, но у меня срочный случай.
— У всех срочный случай, — возразила пожилая женщина под зонтом, хотя дождем и не пахло.
— Случай срочный, а очередь общая, — назидательно заметил худой мужчина в темном пальто и темной же шляпе.
— Но я с клещом, — попытался я объяснить.
— А тех, которые с клещом, — заметил мужчина, — мы просто уничтожаем.
Я увидел у него в руках пистолет и напрягся.
— Ну, что, — криво усмехнулся мужчина, — приехали?
— Приехали, — ответил он Пашиным голосом, и я в очередной раз проснулся.
— Петр Ильич, поторопитесь, — засуетилась Зинуля, — мы уже вышли из графика.
— Петя, не спеши, — остерегла меня Варвара и, выскочив из машины, подала мне руку.
Я вышел, огляделся и увидел, что мы стоим перед стеклянной дверью, в которую только что ломилась очередь граждан, готовых к черенкованию. Но теперь никакой очереди не было. Куда она делась? Я хотел спросить об этом Варвару, но, с трудом сообразив, что, очевидно, у меня было очередное видение, промолчал. В дверях, обе половинки которых, кстати, были распахнуты настежь, курили мужчина и женщина, оба лет сорока, в зеленых робах, я подумал — маляры. Они удивленно на нас посмотрели, и мужчина спросил:
— А у вас что?
Я подумал: маляр не маляр, но раз интересуется, отвечу. И сказал, как есть, что был в лесу, подхватил клеща… Он не стал интересоваться подробностями и перебил:
— Из какого района?
Я начал:
— Я из…
Он опять не дал договорить:
— Не вы, а клещ из какого района?
Я сказал:
— Точно не знаю, но, по-моему, из Наро-Фоминского.
— Тогда зря приехали, — сказала женщина и, бросив окурок под ноги, затоптала.
А напарник ее объяснил: энцефалитные клещи на юге области не водятся. Они попадаются только в северных районах — Талдомском и Дмитровском, а на юге и юго-западе клещи есть, но вполне безобидные. Из их объяснений я понял, что они не маляры, а врачи, и спросил, что же мне все-таки делать с моим безобидным клещом.
— Ничего, — пожал плечами врач. — Сдохнет, загноится и вместе с гноем выйдет.
Мне стало обидно: сюда с такими переживаниями, видениями и приключениями! — а дело, оказывается, проще можно представить. Я повернулся к Зинуле, хотел ее обругать за то, что она меня сюда привезла, но она уже куда-то исчезла.
— А все-таки, — сказал я, — раз уж меня сюда привезли, может быть, вы этого клеща как-нибудь вынете?
— Можем и вынуть, — небрежно ответил врач и, заплевав окурок, бросил его в угол. — Идемте в процедурную, — пригласил он, и они оба двинулись по коридору, а мы с Варварой поплелись следом. Вошли в процедурную, где он сел за стол и стал листать какую-то тетрадь, а она попросила меня поднять рубашку, бегло взглянула и выковыряла насекомое каким-то инструментом вроде вязальной спицы, даже и не подумав ее как-то стерилизовать. Место, где теперь уже не сидел клещ, небрежно мазнула зеленкой и обыденно попрощалась:
— Все! Будьте здоровы.
Когда мы с Варварой покидали клинику, уже светало. Я испытывал двойственное чувство. Мне было неловко перед врачами, что я приехал с такой ерундой на «Скорой помощи», которая могла бы везти кого-то, кто в этом реально нуждался. Естественно, я злился на эту дуру Зинулю, которая запугала меня и заставила предпринять это дурацкое путешествие. Но, конечно, я был и рад тому, что освободился от той тревоги, которую так или иначе испытывал по пути в «Склиф».
Врачи оказались к нам очень любезны и даже предложили машину для поездки обратно, но мы решили добираться своим ходом и сначала пошли пешком. Выбрались на Сухаревку, и там по Садовому кольцу бодро зашагали в сторону Красных Ворот.
Был чудесный рассвет бабьего лета. Солнце не вышло еще из-за домов, но лучи его уже позолотили шпили высоток и купола церквей. Держа жену за руку, я шел навстречу восходящему солнцу и улыбался. Почему-то вспоминалась строка из песни: «Холодок бежит за ворот…» А навстречу мне и попутно со мной двигалось огромное количество людей, молодых, свежих, полных сил, жизнерадостных и улыбающихся так же, как я. Они шли, каждый по своим делам, расправив плечи и выпрямив спины. У них была такая стать, как будто у всех у них изнутри их осанку держал какой-то невидимый стержень. Я чувствовал себя счастливым человеком, может быть, оттого, что мой клещ оказался не энцефалитным, и оттого, что вообще его больше нет. А впрочем, дело было даже не в клеще, а в тех фантастических видениях, косвенной причиной которых он был. Видениях, которые терзали меня всю ночь, в тех снах, которые мне приснились, в том бреде, который прибредился, и в той реальности, что путалась между бредом и сном. Я шел и думал, какая странная вещь человеческое сознание, какие только картины его не посещают. Они бывают настолько осязаемы физически, что даже совсем нормальному человеку, без каких бы то ни было психических отклонений, бывает трудно и почти невозможно отличить то, что приснилось, привиделось, вообразилось, от того, что было на самом деле.
