— Старина Зилк! Свой парень, да?
Похоже, комплимент ее не особо порадовал.
Поужинав хлебом с сыром и фруктами, они укутались в одеяла и рядышком улеглись. Сквозь полог листвы в небе подмигивали звезды.
Даже не припомнить, когда последний раз мы с Зильке разговаривали, думал Отто. Чтоб по-настоящему говорили друг с другом. А такое вообще было? Он беспрестанно ее дразнил, вместе они веселились, дрались и удирали от взбешенных лавочников. Но не разговаривали. С какой стати? Она же — свой парень. Друган. С корешами не балаболят.
— Как думаешь, что будет? — спросила Зильке. — В смысле, с Паулем, тобой и вашими родителями?
— Ну, если повезет, мама добьется выезда. Они с отцом часто об этом говорят. Правда, сейчас папа безработный, да еще дед с бабушкой. Даже если захотят уехать, им это будет тяжело.
— Не хотят?
— А то ты их не знаешь! Они же немцы. И никем другим быть не могут. Дед говорит, что он немец с 1870 года, а австриец Гитлер — лишь с 1932-го. Так почему дед должен уезжать?
— Да уж, узнаю герра Таубера! — засмеялась Зильке. — Я всегда его до смерти боялась.
— Я и сейчас боюсь, — сказал Отто.
— Думаешь, твоя мама оставит их здесь?
— Может, и придется. Но даже если нам откроют выезд, я не поеду.
Зильке приподнялась на локте и посмотрела на Отто. Его лицо чуть белело в тусклом лунном свете.
— Из-за Дагмар? — тихо спросила она.
— Ну да. Если она не сможет уехать, я буду за ней приглядывать.
— Законы Субботнего клуба? — усмехнулась Зильке.
— Да. В точку, — ответил Отто.
Но оба понимали, что Субботний клуб тут ни при чем.
Зильке сменила тему:
— Ты что-нибудь слышал про Rote Hilfe?
— «Красная помощь»? — переспросил Отто. — Кажется, нет. Что это?
— Вроде как Берлинское Сопротивление. Раньше это была ячейка Красного Креста, но теперь, конечно, она ушла в подполье. Пытается вывозить семьи, в которых отцов отправили в лагерь. И сообщает за рубеж правду о том, что здесь происходит.
— И что, ты с ними?
— В общем-то, сама не понимаю. Все очень секретно, ничьих имен не знаешь. У меня есть пара контактов.
— И чем ты занимаешься?
— Какой-то мелочью. Отправляю за границу сводки новостей.
— Ничего себе! И как ты это делаешь?
— Легко. По почте. Никто не заподозрит девочку в форме ЛНД. Покупаю женский журнал и вкладываю тайное послание меж страниц. Потом иду на почту и простой бандеролью отправляю на женевский адрес.
Отто задумался.
— Здорово, — наконец сказал он.
— Просто хотела, чтоб ты знал… — Зильке замялась. — Мы по-прежнему вместе. Субботний клуб. Пусть на мне эта форма, но верим мы в одно и то же.
— Я знаю, Зилк.
— И потом, вот как ты хочешь заботиться о Дагмар, я хочу помогать и приглядывать за тобой, — сбивчиво сказала Зильке.
— Мы же все связаны клятвой, верно? — рассмеялся Отто.
— Вот именно.
— А Паулю поможешь?
— Конечно! Чего спрашивать-то?
— А Дагмар? (Повисла пауза.) Она ведь тоже в Субботнем клубе.
— Да, наверное, — ответила Зильке.
В темноте Отто улыбнулся:
— Надеюсь ты всегда ей поможешь, если сумеешь. Хотя бы ради меня, Зилк.
Больше сказать было нечего, и оба уснули.
По крайней мере, сраженный усталостью Отто уснул мгновенно. Зильке уснула не сразу. Какое-то время она прислушивалась к его дыханию и смотрела на его лицо в лунном свете.
Кровная родня
Саксония, 1935 г.
Утром встали вместе с солнцем.
Из своего рюкзака Зильке достала полотенце и маленькую цинковую мыльницу.
— Пойду умоюсь и все такое, — сказала она.
— Ух ты, мыло. Когда маленькими спали на воздухе, ты обходилась без умывания.
— Так я уже не маленькая, — не глядя на Отто, сказала Зильке.
— Мне и в голову не пришло взять мыло, — признался Отто.
— Мальчишки, чего от вас ждать! — наигранно проворчала Зильке. — Ладно, пользуйся моим… Только после меня.
— Конечно. Давай. Ты первая. Я подожду и уж потом.
Они улыбнулись. Раньше запросто пошли бы вместе. Легко, без всякого стеснения. Но сейчас оба понимали, что время невинной близости прошло.
— Я быстро, — сказала Зильке.
— Не спеши.
— Если нужно, в моем рюкзаке садовый совок и туалетная бумага.
— Ты отменный турист, Зилк. А я ничего не взял.
— В ЛНД нас хорошо натаскали. Фюрер за тобой следит, даже когда ты присел в кустиках.
— Я так и думал, что он извращенец.
После туалета и завтрака, который запили ключевой водой, вновь оседлали велосипеды.
— Ох! — закряхтела Зильке.
— И у меня все ноет, — признался Отто. — Ничего, осталось всего двадцать пять кэмэ.
— Ага. И вся обратная дорога.
Деревушка, куда они направлялись, даже не значилась на карте. Тяжелая для велосипедов, изъезженная немощеная дорога пробежала мимо отдаленных ферм и уперлась в затянутый ряской пруд, вокруг которого сгрудились бедные домишки.
В деревне имелись бревенчатая часовенка и вроде как местный трактир, разместившийся в парадной комнате домика, где над входом висела старая жестяная вывеска «Пиво „Битбургер“». Эта же комната служила почтой и крохотным магазином с небогатым выбором: консервы и шоколад в седом налете. Там Отто и справился о тех, кого искал. Герр и фрау Хан. Родные дед и бабушка с материнской стороны.
Отто побаивался, что за пятнадцать лет, прошедших со смерти их дочери, они могли уехать из деревни, но крестьяне Хан, как их ровесники и все предшествующие поколения, родились, жили и умрут на своем пятачке земли. Лишь однажды они ездили в Берлин к рожавшей дочери, надеясь забрать ее в деревню и выдать за славного крестьянского парня, согласного принять ее ублюдка.
Планам их не суждено было сбыться, ибо дочь не вернулась домой. Но теперь в их маленьком жилище перед ними стоял ее сын.
— Ты симпатичный парнишка, — сказал старик, чье лицо в глубоких морщинах кривилось то ли в слезах, то ли в улыбке.
Старуха не таясь плакала, промокая глаза видавшим виды пожелтевшим кружевным платком.
— Ты вправду сынок нашей Инге? — спросила она.
— Конечно, ты глянь, — сказал старик. — Вылитая Инге. Будто никуда не уезжала. Глаза-то прям ее.
Отто неловко переминался перед расчувствовавшейся парой. Его тяготило неумеренное внимание чужаков, с которыми он вовсе не желал породниться.
— Верно! Сынок Инге! — всхлипнула старуха.
— Послушайте, фрау Хан… — начал Отто, но, прежде чем он договорил, сгорбленная старушка метнулась к комоду, на котором стояли семейные реликвии — пара фарфоровых статуэток, музыкальная шкатулка и обрамленные фотографии.
— Погляди, — сказала она, беря одно фото в руки. — Вот твоя покойная матушка.
Отто не шелохнулся. Он смотрел на репродукцию в гирлянде засушенных цветов, которой отвели почетное место над комодом. Портрет Гитлера.
— Вы нацисты? — спросил Отто.
Старик кивнул на Зильке, которую усадили в единственное мягкое кресло, и склонил голову:
— Мы все служим фюреру, как твоя очаровательная подруга.
— Он послан нам провидением, — набожно проговорила фрау Хан. — Фюрер нас хранит и творит добро.
Отто молчал, губы его чуть подергивались.
— Ну чего ты? — поспешно сказала Зильке. — В каждом доме такой портрет. Бог с ним, с фюрером, посмотри мамины фото.
Отто глянул на Зильке:
— Ты знаешь, кто моя мама. Ее нет на этих снимках.
— Конечно, знаю, но все равно посмотри.
Отто шагнул к комоду и взглянул на выцветшую фотографию миловидной блондинки.
— Девятнадцатый год, — горестно вздохнул старик. — До того, как она встретила…
— Моего отца? — бухнул Отто, поскольку герр Хан не желал закончить предложение.
— Коммунист чертов! — Даже через шестнадцать лет злость старика не угасла. — Обрюхатил ее и бросил!
— Его убили, — возразил Отто. — Родители мне рассказывали о бойне в Лихтенбурге. Его убил тот самый фрайкор, из которого произошли нацисты, герр Хан.
Супруги смутились.
— Не называй меня «герр Хан», внучок, — попросил опечаленный старик. — Я твой дедушка.
Отто прикусил губу.
— Я хотел узнать о своей семье, — сказал он. — Нет ли в нашем роду евреев?
Старики на миг опешили, но тотчас улыбнулись. Конечно, они по-своему истолковали вопрос.
— Бедненький! — сказала фрау Хан. — Ну конечно, как приемышу не беспокоиться о чистоте крови!
— Вдруг какой еврей тайком сиганул через ограду! — хохотнул старик.
— Все понятно, дитя мое. Тебе нужно удостовериться. Вот, гляди!
На единственной стенной полке стояли две книги: старая семейная Библия и «Майн кампф». Фрау Хан гордо раскрыла Библию:
— Вот наше фамильное древо. Шесть поколений с 1790 года. Только добрые христиане, все похоронены на здешнем и соседних кладбищах. Не дальше десятка километров от истинно германской земли, на которой мы стоим. Здесь все имена из церковных книг нашего и близлежащих приходов. Дорогой мой, в нашем роду нет ни жидов, ни цыганвы.
