Пришло время сажать Айрис Дуарте на самолет. Самая трудность в том, что она улетала утренним рейсом. Я привык подниматься в полдень: и прекрасное средство от похмелья, и прибавит мне 5 лет жизни. Я не грустил, везя ее в Лос-Анджелес-международный. Секс был прекрасен; смех у нас тоже был. Я едва ли припоминал более цивилизованное времяпрепровождение, никто из нас ничего не требовал, однако была теплота, все происходило не без чувства, не просто одно дохлое мясо совокуплялось с другим. Я питал отвращение к такому роду оттяга – лос-анджелесско-голливудско-бель-эровско-малибушно-лагуно-бичевская разновидность секса. Чужие при встрече и чужие при расставании – спортзал, полный тел, безымянно раздрачивающих друг друга. Люди без морали часто почитают себя свободнее, но им главным образом недостает способности чувствовать или любить. Поэтому они становятся оттяжниками. Покойники ебут покойников. В их игре нет ни азарта, ни юмора – просто труп впиздячивает трупу. Мораль сдерживает, но она действительно стоит на человеческом опыте, растущем сквозь века. Одна мораль держала людей в рабстве на фабриках, в церквях и в верности государству. В другой просто был смысл. Как сад, полный ядовитых плодов и полезных. Нужно знать, что выбрать и съесть, а что не трогать.
Мой опыт с Айрис был восхитителен и исчерпывающ, однако я не был влюблен в нее, и она в меня не была. Легко прикипать душой и трудно – не прикипать. Я прикипал. Мы сидели в «фольксвагене» на верхней рампе стоянки. У нас еще оставалось время. Я включил радио. Брамс.
– Я тебя еще увижу? – спросил я.
– Вряд ли.
– Хочешь выпить в баре?
– Ты меня сделал алкоголичкой, Хэнк. Я так ослабла, что едва хожу.
– Дело только в кире?
– Нет.
– Тогда пошли выпьем.
– Пить, пить, пить! И это все, о чем ты можешь думать?
– Нет, но это хороший способ проходить через такие вот пространства.
– Ты что, лицом к лицу с ними не можешь?
– Могу, но зачем?
– Это эскапизм.
– Все – эскапизм: играть в гольф, спать, есть, гулять, спорить, бегать трусцой, дышать, ебаться…
– Ебаться?
– Послушай, мы как школьники разговариваем. Давай лучше посадим тебя в самолет.
Нехорошо получалось. Мне хотелось ее поцеловать, но я чувствовал ее сдержанность. Стенку. Айрис наверняка неважно, да и мне фигово.
– Ладно, – сказала она, – пройдем регистрацию и сходим выпьем. А потом я улечу навсегда: очень гладко, очень легко, совсем не больно.
– Ладно! – сказал я. Именно так оно и вышло.
На обратном пути: бульваром Столетия на восток, вниз до Креншоу, вверх по 8-й авеню, потом с Арлингтона на Уилтон. Я решил забрать белье из стирки и свернул направо по бульвару Беверли, заехал на стоянку за прачечной «Силверетт» и припарковался. Пока я все это делал, мимо прошла черная девчонка в красном платье. Жопа у нее покачивалась великолепно – изумительнейшая кривая. Потом какое-то здание перекрыло мне обзор. Ну и движения у нее: словно жизнь одарила гибкой грацией всего нескольких баб, а остальных кинула. Вот у нее как раз и была эта неописуемая грация.
Я вышел на тротуар и стал наблюдать за ней сзади. Я видел, как она оглянулась. Затем остановилась и уставилась на меня через плечо. Я вошел в прачечную. Когда я выходил со шмотками, девчонка уже стояла возле моего «фолька». Я сложил вещи внутрь с пассажирской стороны. Потом перешел на водительскую. Она стояла прямо передо мной. Лет 27, очень круглое лицо, бесстрастное. Мы стояли очень близко друг к другу.
– Я видела, как вы на меня смотрели. Зачем вы на меня смотрели?
– Я извиняюсь. Я не хотел вас обидеть.
– Я хочу знать, почему вы на меня смотрели. Вы на меня просто пялились.
– Послушайте, вы – красивая женщина. У вас прекрасная фигура. Я увидел, как вы идете мимо, и решил посмотреть. Я ничего не мог с собой поделать.
– Хотите встретиться сегодня вечером?
– Ну, это было бы здорово. Но я уже иду на свидание. Я занят.
Я обошел ее вокруг, чтобы сесть за руль. Открыл дверцу и залез. Она отошла. При этом я слышал, как она шепчет:
– Остолоп беломазый.
Я достал почту – ничего. Надо перегруппироваться. Чего-то не хватает. Я заглянул в холодильник. Пусто. Я вышел наружу, забрался в «фольксваген» и поехал в винную лавку «Синий слон». Купил квинту «Смирноффа» и немного «7-АПа». Возвращаясь к себе, уже по дороге, понял, что забыл купить сигарет.
Я направился на юг, вниз по Западной авеню, свернул влево на бульвар Голливуд, затем вправо по Серрано. Я пытался выехать к какому-нибудь шланбою – купить покурить. На самом углу Серрано и Сансета стояла еще одна черная девчонка – густая квартеронка на черных шпильках и в мини-юбке. Она стояла в этой своей юбчонке, а я видел легкий мазок голубых трусиков. Она пошла по тротуару, и я поехал рядом. Она делала вид, что не замечает меня.
– Эй, детка!
Она остановилась. Я подтянулся к обочине. Девчонка подошла.
– Как поживаешь? – спросил я.
– Нормально.
– Ты что, приманка? – спросил я.
– Это в каком смысле?
– Это в том смысле, – пояснил я, – что откуда я знаю, вдруг ты из гадиловки?
– А я откуда знаю, что ты не из гадиловки?
– Посмотри на мою рожу. Я разве похож на легавого?
– Ладно, – сказала она, – заезжай за угол и стой. За углом я к тебе сяду.
Я завернул за угол и встал перед «Мистером Знаменитым Бутербродом Из Нью-Джерси». Она распахнула дверцу и села.
– Чего тебе надо? – Ей было за тридцать, и в центре ее улыбки торчал один сплошь золотой зуб. Она никогда не обанкротится.
– Отсосать, – ответил я.
– Двадцать долларов.
– Ладно, поехали.
– Поезжай по Западной до Франклина, сверни влево, перейди на Гарвард и еще раз вправо.
Когда мы добрались до Гарварда, машину ставить уже было некуда. Наконец я парконулся в красной зоне, и мы вышли.
– Иди за мной, – велела она.
Полуразвалившаяся многоэтажка. Не доходя до вестибюля, девчонка свернула вправо, и я пошел за нею вверх по цементной лестнице, поглядывая на ее жопу. Странно, однако жопа есть у всех. Как-то почти грустно. Однако жопы ее мне не хотелось. Я прошел за ней по коридору и вверх еще по каким-то ступенькам. Мы поднимались не лифтом, а чем-то вроде пожарной лестницы. Зачем она так делала, я понятия не имел. Но мне нужна разминка – если я собираюсь писать большие толстые романы в таком же преклонном возрасте, как и Кнут Гамсун.
Наконец мы добрались до ее квартиры, и она вытащила ключ. Я схватил ее за руку.
– Секундочку, – сказал я.
– Что такое?
– У тебя там внутри – парочка здоровых черных ублюдков, которые мне гунды дадут и выставят в придачу?
– Нет, там пусто. Я живу с подругой, а ее нет дома. Она работает в «Бродвейском универмаге».
– Дай-ка мне ключ.
Я открыл дверь – сначала медленно, а потом пинком распахнул. Заглянул внутрь. Пика у меня с собой, но я не полез. Девчонка закрыла за нами дверь.
– Проходи в спальню, – пригласила она.
– Минуточку…
Я рывком распахнул дверь чулана и прощупал всю одежду. Ничего.
– Ты на каком говне сидишь, чувак?
– Я ни на каком говне не сижу!
– Ох господи…
Я вбежал в ванную и отдернул занавеску душа. Никого. Зашел в кухню, отодвинул целлофановую шторку под раковиной. Только переполненное грязное пластмассовое мусорное ведро. Проверил вторую спальню, чуланчик в ней. Заглянул под двуспальную кровать. Пустая бутылка из-под «Риппла». Я вышел.
– Иди сюда, – сказала она.
Крохотная спаленка, скорее – альков. Диванчик с грязными простынями. Одеяло валялось на полу. Я расстегнул ширинку и вывалил его.
– Двадцать баксов, – сказала она.
– Сначала губами поработай над этим уебком! Отсоси его досуха!
– Двадцатку.
– Я цену знаю. Заработай. Выцеди мне яйца.
– Двадцатку вперед…
– Ах вот как? Я дам тебе двадцатку, а откуда я знаю, что ты не заорешь полиции? Откуда я знаю, что твой семифутовый братец-баскетболист не свалится с финкой на мою жопу?
– Двадцатку вперед. И не волнуйся. Я тебя отсосу. Я тебя хорошенько отсосу.
– Я тебе не верю, блядина.
Я застегнулся и свалил оттуда по-быстрому, сбежал по цементным лестницам. Добежал до низу, прыгнул в «фольксваген» и рванул домой.
Я запил. Просто звезды не в порядке.
Зазвонил телефон. Бобби.
– Ты посадил Айрис на самолет?
– Да, Бобби, и я еще хочу сказать тебе спасибо, что ты для разнообразия не влез своими лапами на этот раз.
– Слушай, Хэнк, это ты сам чего-то перемудрил. Ты старый, ты притаскиваешь к себе молоденьких курочек, а потом начинаешь психовать, когда подваливает молодой кошак. У тебя просто очко играет.
