— Я люблю тебя, Лэйси, очень люблю, — продолжал Алек. — И я беспокоюсь о тебе. Клай сказал мне, что кто-то из его друзей видел, как ты… уединялась с разными парнями в спальне.
Ее лицо словно закрылось. В глазах появилось тревожное выражение, но она сделала попытку рассмеяться.
— Они наверняка спутали меня с кем-то другим.
— Ты умная девочка, Лэйси, но мне кажется, алкоголь лишает тебя обычной твоей рассудительности, и ты поступаешь так, как не поступила бы в трезвом виде. Парни будут просто пользоваться тобой. Ты слишком юная, чтобы…
— Я ничего такого не делаю. А если бы и делала, что в этом плохого? Мама тоже рано начала.
— Твоя мать и в самом деле начала рано, но только потому, что ей не хватало любви. Ты же знаешь, какими были ее родители. Она никогда не чувствовала, что они ее любят. Но ведь ты же знаешь, что тебя все любят, правда, Лэйси? Тебе незачем заниматься с парнями сексом, ты им и так нравишься.
— Я не занимаюсь сексом.
Взгляд Алека упал на длинноволосого музыканта на плакате над головой Лэйси. Узкие кожаные штаны подчеркивали внушительные мужские достоинства. Алек снова взглянул на дочь.
— Полагаю, нам пора поговорить о противозачаточных средствах, — решил он.
Лэйси вспыхнула, ее щеки стали одного цвета с засосами на шее.
— Пожалуйста, замолчи.
— Если тебе необходимы пилюли, ты их получишь. Хочешь, чтобы я записал тебя на прием к врачу?
— Нет!
Алек перевел взгляд на куклу, коснулся фарфоровых белых зубов кончиком пальца.
— Вероятно, я вообще не должен это с тобой обсуждать. Если ты… спишь с парнями, то тебе в любом случае надо побывать у врача, намерена ты принимать противозачаточные средства или нет.
Лэйси смотрела на него во все глаза.
— Мама никогда не заставила бы меня сделать это. Алек почувствовал, что теряет терпение.
— Послушай, Лэйси, если ты намерена вести себя, как взрослая, то имей мужество нести ответственность, которую несут взрослые…
— Мама никогда не стала бы так со мной разговаривать, — оборвала его Лэйси. — Она бы поверила каждому моему слову. Она мне доверяла.
Алек швырнул куклу на постель и встал.
— Ну так я не мама, — он уже не сдерживался, давая волю своему гневу. — И ее больше нет. Тебе приходится иметь дело со мной, потому что твоя мать решила, что какие-то посторонние женщины нуждаются в ней больше, чем мы.
Лэйси отшвырнула одеяло, спрыгнула с кровати и гневно посмотрела на отца.
— Иногда мне кажется, ты жалеешь, что Закари Пойнтер не убил меня вместо нее, — выпалила она. — Держу пари, ты просыпаешься по ночам и спрашиваешь небеса, почему погибла не Лэйси? Почему у тебя забрали Анни?
Алек от изумления потерял дар речи. Он смотрел, как дочь выбежала из комнаты. Он услышал ее быстрые шаги по коридору. Хлопнула дверь ванной.
Он постоял несколько минут, потом принялся убирать постель Лэйси. Аккуратно расправил простыни, застелил одеяло, посадил куклу у подушки. И только потом наконец спустился к себе в кабинет, чтобы провести остаток дня в тишине и покое, разбирая материалы о маяке.
Два дня Оливия принимала только приезжих. Местные, во всяком случае, те, кто мог выбирать, отказывались лечиться у врача, лишившего их Анни О'Нил.
Оливия чувствовала себя очень одиноко последние пару дней, несмотря на сочувствие персонала отделения неотложной помощи.
— Мы вас поддерживаем, — сказала ей Кэти Браш.
— Мы знаем, через что вам пришлось пройти в тот вечер, — добавила Линн Уилкс.
Но обе они говорили шепотом, словно боялись, что их услышат. У Джонатана тоже были свои сторонники, и эти люди следили за каждым движением Оливии, ожидая, что она совершит ошибку, ставя диагноз.
От Пола не было никаких вестей с тех пор, как он уехал в Вашингтон. И Алек не звонил после того вечера, когда Оливия едва не отдалась ему в полутемной гостиной. Ей было неприятно вспоминать об этом. Она ждала его обычного вечернего звонка, надеясь, что он позвонит. В конце концов она засыпала и просыпалась утром. Первой ее мыслью было — Алек так и не позвонил. Вполне вероятно, он тоже винил во всем ее.
Во вторник, через день после появления в «Береговой газете» интервью Джонатана, Оливию вызвал к себе Майк Шелли. Когда она вошла в его кабинет, заведующий отделением говорил по телефону и жестом пригласил ее сесть. Шелли слушал своего собеседника, и Оливия видела, как морщины у него на лбу становились глубже. Что бы он ни собирался ей сказать, хороших новостей ждать явно не приходилось.
Майк повесил трубку и устало улыбнулся Оливии.
— Я должен показать тебе кое-что. Я получил это утром, — сказал он. Вытащив из папки несколько листов бумаги, он подтолкнул их к Оливии. — Это петиция. Триста подписей. Требуют, чтобы ты уволилась. Вернее, чтобы я тебя уволил.
Оливия посмотрела на желтую линованную бумагу. В верхней части первого листа было напечатано: «В связи с неправильным лечением, приведшим к смерти уважаемого члена местного общества Анни Чейз О'Нил, мы, нижеподписавшиеся, требуем, чтобы врач Оливия Саймон немедленно написала заявление об уходе».
Оливия просматривала фамилии, перевернула первый лист, второй, третий, пытаясь понять, стоит ли среди прочих и подпись Алека. Но буквы сливались у нее перед глазами. Она посмотрела на Майка.
— Я не собираюсь просить тебя уйти, Оливия, но думаю, тебе следует знать, с чем нам предстоит иметь дело. Мне жаль, что ситуация вышла из-под контроля.
Майк также сделал заявление для прессы. Он отрицал тот факт, что в случае с Анни О'Нил было принято неверное решение, скрытое впоследствии от мужа покойной и от общественности, но он был очень сдержан и осторожен в выборе слов. Оливия его понимала. Его пост был не только медицинским, но и политическим, он не мог идти против общества. Да и его слова не имели особого значения. Люди слышали то, что хотели слышать. Даже после стольких месяцев им требовался козел отпущения, человек, которого можно было обвинить в смерти обожаемой Анни.
— А ее муж звонил тебе? — спросила Оливия. — Что он думает по этому поводу?
— Сомневаюсь, что О'Нил инициатор этой шумихи. Надеюсь, что он не обратился к адвокату.
— Майк, мне очень жаль.
— Не о чем жалеть. Если рассуждать с точки зрения выгоды, то, возможно, это было не слишком мудро. Но твой поступок требовал мужества. Я не уверен, что у меня хватило бы духу начать оперировать ее прямо здесь.
Оливия встала, Майк проводил ее до двери.
— Не вешай голову. — Он махнул рукой в сторону петиции, оставшейся на столе. — Я придумаю, что с этим делать. Ты сосредоточься на работе.
Вечером Оливия заехала в мастерскую к Тому, чтобы показать ему рисунок для нового витража — яркий воздушный шар над зеленой лужайкой. Этот узор был более сложным, но Оливия уже представляла его на окне в детской.
Когда она вошла в мастерскую, Том отвлекся от работы.
— Привет. — Оливия достала рулон с рисунком из сумки и поставила ее на стул. — Как поживаете?
— Не слишком хорошо. — Голос Тома звучал напряженно, и, когда Оливия посмотрела на него, он скрестил на груди руки, словно защищаясь.
— Что случилось?
— Я много думал над этим, Оливия, — сказал Том, — и я не уверен, что могу и дальше давать вам уроки.
Она смотрела на него во все глаза, гадая, поставил он свою подпись под петицией или нет.
— Все из-за того, что наговорил обо мне Джонатан Кремер?
— Из-за того, что я не знаю, чему верить. Я думаю, что вы рисковали жизнью моего лучшего друга, драгоценного для меня человека. — В его глазах показались слезы, повисли на белесых ресницах.
У Оливии болезненно сжалось сердце.
— Я сделала для нее все, что могла, Том. Я не убивала Анни. Мне кажется, что люди винят во всем меня, потому что Закари Пойнтер слишком далеко отсюда, он недоступен для мщения. Что толку его винить? Это не дает никакого удовлетворения. Вот я и стала козлом отпущения. Но клянусь вам, Том, я старалась изо всех сил.
— Может, и так, Оливия, не мне об этом судить. Но мне не хотелось бы, чтобы вы приходили сюда неделю за неделей, пользовались инструментами Анни, ее стеклом, ее…
— Отлично, — Оливия взяла свою сумку, — вы высказались достаточно ясно.
— Я могу рекомендовать вам других учителей, но должен предупредить, что художников на Косе немного, поэтому я сомневаюсь, что кто-то из них возьмется вас обучать.
Оливия убрала рисунок в сумку и молча вышла из мастерской. Она не придержала дверь, та хлопнула изо всех сил, и люди, стоявшие на стоянке, посматривали в ее сторону. Знали ли они, кто она такая? Или теперь это известно каждому на Внешней косе? Оливия села в машину и на тот случай, если кто-то смотрел ей вслед, расплакалась только на соседней улице.
Ее дежурство в отделении неотложной помощи подходило к концу, когда поступило сообщение о лобовом столкновении на главном шоссе. Один из водителей отделался царапинами, зато другой, женщина двадцати одного года, получила серьезное ранение, и ее увезла «Скорая».
