– Мог бы и мне сразу позвонить, – мягко упрекнул Полянский.
– Сначала хотелось внести ясность. На следующий день, в понедельник, я ее получил. Прямо с утра ко мне явилась эта сладкая парочка – заведующий и лечащий врач и с порога заявили, что они сильно заблуждались в моем диагнозе, и вообще у меня не то что шизофрении, но и психоза-то нет, и вообще, прозрев и разобравшись, они приносят мне свои извинения и завтра в полдень я могу собирать свои пожитки и валить, благословясь, на все четыре стороны. «С каким диагнозом?» – спрашиваю я. «Неврастения, – хором отвечают они, – всего лишь неврастения»…
– Погоди, погоди… – нахмурился Полянский. – Но как можно так изменить диагноз? С шизофрении на психоз еще понимаю, но на неврастению? Это в моей лысой голове как-то не укладывается…
– Переписали историю болезни, и все!
– Так вот взяли и переписали? – изумился Игорь. – Ни хрена себе…
– Это дурдом, – напомнил Данилов. – Такое особенное заведение, живущее по собственным правилам.
– А наркоконтроль у них тоже собственный? – прищурился Полянский.
– При чем тут наркоконтроль?
– Пока ты шел как шизофреник, тебе назначались антипсихотики и седативные. Это препараты строгого учета. Если история переписывается, то как быть со списанием?
– Игорь, ты рассуждаешь как дитя. Заодно вносятся поправки в историю болезни кого-нибудь другого, и мои таблетки вместе с уколами списываются на него! Меня больше интересовал другой вопрос – как и чем можно обосновать длительное пребывание неврастеника в отделении для лечения острых форм психических расстройств?
– Да, это хороший вопрос. Ты его задал своим докторам?
– Задал, я же любопытный. Да и доктора в одночасье из монстров превратились в славных плюшевых зайчиков, только разве что взгляд остался прежним. Заведующий пожал плечами и ответил: «Подумаешь, проблема. Перестраховывались немного, наблюдали, уточняли. В нашей профессии диагноз быстро не ставится».
– Корифеи!
– Не то слово. В институтах такому не учат.
– Да мне вообще казалось, что наша психиатрическая база была весьма приличной…
– В двадцать первой больнице тоже есть кафедра, и кому-то тоже кажется, что там все в порядке.
– Ну, не обобщай.
– Я и не обобщаю, – усмехнулся Данилов. – Во многих местах положение еще хуже… Слушай, а ты уверен, что твое хваленое мясо по-купечески принесут сегодня, а не завтра?
– Что – уже проголодался? А кто боялся, что не полезет?
– Да нет, не проголодался, просто горшочки с едой придают обстановке дополнительный уют. А я успел сильно соскучиться по уюту.
– Рассказывай пока…
– Да, собственно, это все. Ближе к обеду, да, вот еще – в палату люкс обед мне приносили, чтобы не утруждал себя хождением в буфет, так вот, ближе к обеду нарисовался профессор Снежков, поулыбался мне, выразил восхищение моим состоянием и предложил в случае нужды без стеснения обращаться к нему. Даже визитную карточку с полным перечнем своих регалий оставил. Я ее потом в унитаз спустил.
– Ты все такой же злопамятный, Вова.
– Да уж, однозначно не толстовец. А на следующий день за мной приехала Лена, и все плохое осталось в прошлом…
Было так ново и очень приятно сидеть в машине рядом с Еленой и смотреть в окно. Все такое знакомое и в то же время новое. «Что же испытывают по выходу на волю люди, просидевшие лет десять в тюрьме?» – подумал Данилов. Он посмотрелся в зеркальце на обороте солнцезащитного козырька и сказал Елене:
– Те, кто нас сейчас видит, наверное, принимают меня за твоего дедушку.
– А может, и за папика, – предположила Елена.
– Папики такими не бывают, – возразил Данилов, с радостью отрываясь от зеркала – век бы не видеть такого страшилы. – Папики толстые, лысые и ухоженные. К тому же они предпочитают дорогие костюмы и еще более дорогие галстуки.
– Ты хорошо разбираешься в теме папиков, – похвалила Елена. – Ну как оно – на свободе?
– Обалдеть! – Данилову удалось собрать все свои впечатления в одно-единственное слово. – Можно узнать – как тебе удалось поставить дурдом в коленно-локтевую позу?
– Это сделала не я, а совсем другой человек.
– Кто?
– Какая разница?
– Ну, любопытно же. И потом – должен же я знать, за кого мне молиться.
– Ты молиться сначала научись.
– Хорошо, скажу так – должен же я знать, кого мне благодарить.
– Меня! – Елена притормозила на перекрестке и повернулась к Данилову. – Можешь словами, можешь еще как-нибудь, если, конечно, дурдом не высосал из тебя все силы.
– Силы остались, – гордо сказал Данилов. – Я же усердно саботировал лечение. Так что если ты зарулишь в какой-нибудь укромный уголок…
– Давай лучше без извращений. – Елена повернула направо, и они поехали по Рязанскому проспекту. – Мне бы хотелось романтики в домашней обстановке. Да, и не знаю почему, но без бороды ты мне нравишься гораздо больше. С бородой ты похож на гоголевского пасечника.
– Разве у Гоголя был пасечник? – удивился Данилов.
– Конечно был! В «Вечерах на хуторе близ Диканьки»! Вылитый ты сейчас.
– А что – в пасечниках хорошо, – вслух подумал Данилов. – При деле, на воздухе и меду завались.
– По сравнению с моргом пасека более привлекательна, – подтвердила Елена.
– Зато покойники не жалят! – возразил Данилов.
– Но и меда от них не дождешься! Боже мой, какую чушь мы с тобой несем! Прямо хоть обратно поворачивай…
– Я те дам «поворачивай»! – пригрозил Данилов. – Я хочу побриться, хочу вкусной домашней еды и всех прочих радостей. Так кто же помог тебе…
– И тебе!
– Да, конечно, и мне тоже. Кто он, этот добрый волшебник?
– А какие будут варианты? Мне интересно.
– Ну… – Данилов постарался придумать нечто совершенно невероятное. – Например, ты могла очаровать директора департамента здравоохранения…
– Целышевского? – удивилась Елена.
– Разве пока я лежал в дурдоме, директором назначили другого?
– Нет.
– Тогда в чем же дело? Ты его очаровала, может быть, даже дала разок погладить себя по коленке, о большем я думать не хочу, да и дедушка ни на что большее не способен, затем разжалобила его и попросила замолвить за меня словечко.
– Спустись на две ступеньки ниже и убери коленки, пока я не лишила тебя твоей бороды прямо в машине!
– Хорошо-хорошо, уже убрал! А на две ступеньки вниз… Неужели Гучков? Сам Михаил Юрьевич?
– Да, – кивнула Елена. – И что самое примечательное, он тебя помнил. Тот самый, говорит, Данилов, который коллег кипятком поливал? Я говорю – тот самый, он у нас один такой.
– Да неужели? – все не мог поверить Данилов. – Так прямо и сказал про кипяток?
– Ну что, я тебе врать буду?! – рассердилась Елена. – Может, слова были немного другие, но смысл тот же самый. Как говорит Никита – зуб даю!..
Наконец официант принес вожделенные горшочки, размерами как минимум вдвое превосходящие своих собратьев из других заведений.
– Люди делятся на две категории. – Данилов проткнул вилкой слой запеченного теста, служившего крышкой, и даже зажмурился от удовольствия – настолько приятным был запах этого блюда. – Одни съедают тесто с горшочка, а другие утверждают, что его не едят. Скажи мне, о великий знаток застольного этикета, кто прав?
– Вторые. Те, кто не ест тесто с горшочков.
– Буду знать. – Данилов отделил вилкой и ножом кусочек теста и отправил его в рот.
– В этом ты весь! Спросишь и все равно сделаешь по-своему.
– А что – вкусно! – одобрил Данилов и вырезал второй кусочек, побольше.
– Можно подумать, что ты раньше этого теста не ел.
– Обычно его сильно солят, а здесь соли в меру… Райское наслаждение.
– То, что под тестом, – еще вкуснее, – заверил Полянский, откладывая «крышку» на поданную для нее пустую тарелку и жадно набрасываясь на содержимое горшочка.
Данилов перестал выпендриваться и последовал его примеру. В беседе снова возникла пауза. Местное мясо по-купечески оказалось телятиной, приготовленной с картофелем, шампиньонами и луком. Повар оказался на высоте и мясо довел до нужной кондиции, и не перетушил картофель в некое подобие пюре, и не слишком увлекался пряностями.
– Вкусно! – похвалил Данилов, когда в горшочке осталось меньше половины.
– А под водку вообще… – забывшись, начал Полянский и тут же осекся: – Извини.
– Можешь взять себе, – разрешил Данилов. – Я к этому отнесусь спокойно. Меня твой пример не соблазнит. Я не воздерживаюсь, не сдерживаюсь и не удерживаю себя. Мне просто не хочется. Вон, вижу, как за соседними столами люди пьют – и ничего.
– Дело не в этом. – Полянский так резко мотнул головой, что очки чуть не слетели с его вспотевшего носа. – Для гармоничного правильного общения все собеседники должны находиться примерно в одном «градусе». Иначе все пойдет наперекосяк и никто не получит удовольствия.
– Наверное, ты прав, – согласился Данилов.
– А к кофе у тебя неприятия нет? – поинтересовался Полянский.
– У меня к нему вожделение, – признался Данилов. – Вот доедаю мясо и уже предвкушаю кофе. Возможно, что и две чашки.
