— Какому итогу? — у Майки запершило в горле.
— Какому-нибудь. Они являются накануне бурь — больших и малых. И потому иным кажется, что именно они — Особые — их и созывают.
— Я не умею, — поспешила сказать Майка.
— Еще не умеешь, — признала Дива. — Но корявки-веточки вырастают в деревца. Ведь все меняется так быстро. Кажется, еще вчера малышка глупо таращила глаза, а сегодня она уже видит то, что другим недоступно. Ребенок растет, а его дар расцветает. Куколка превращается в бабочку, а непростая девочка становится Особой…
Прима умолкла.
Над ними грохнуло и посветлело. Гроза расползлась, как старый пуховый платок.
Майя сознавала: началась новая глава.
Особа-я.
…Алла Пугачева сидела на своем стульчике, а Майка Яшина стояла перед ней, так и не взлетев, хоть ей того очень хотелось.
— Спасибо, я благодарна, — сказала девочка. — Я буду…
Она хотела произнести что-то торжественное, громкое, чтобы ее слова были не менее пышными, чем покои Примы. Но, как обычно бывает в таких случаях, у нее лишь перехватило дыхание.
— Мы знаем, кем ты будешь, — сказала Прима.
В ее голосе Майке послышалась печаль. О чем могут печалиться примадонны? Этот вопрос девочка оставила на потом. Вот вырастет и все сама узнает.
— Благодарности не жду, — сказала Алла Пугачева. — Я не торгую благими делами. Я дарую их достойным.
Она взобралась на стул и, взмахнув крылами своего обширного наряда, с шумом обрушилась назад — в пенную ванну.
Белоснежные горы поглотили Приму без следа.
— Дивная, чудная, неповторимая… — произнес Никифор, решившись высказать, наконец, свой восторг.
«…И все мои печали под темною водой…», — прозвенел в голове Майки восхитительный голос.
— Оставьте меня. Приемный покой исчерпан. Я устала, — сквозь пену произнесла Дива.
Майка и Никифор поспешили исполнить приказание.
И снова жужики заскакали в цветных обручах, разгоняя их до невиданной скорости. Майка с верным Никифором неслись по притихшим чудесным залам.
Они возвращались: мимо комодиков и креслиц, мимо картин и витых люстр, мимо опустевшей красоты — прочь, все быстрей и быстрей, словно боясь куда-то не поспеть.
— Подождите! Постойте! — попытался догнать их истошный крик. За ними гнался невесть откуда взявшийся Варкуша. — Фотография! Девять на двенадцать! — надрывался он, спеша исполнить свой профессиональный долг. — На память! Эксклюзив! Номерная звезда! Сенсация!
Хлопнула дверь, заглушив неуместный вопль — и вот Майка уже стояла под куполом синего неба. В лучах утреннего солнца теперь все выглядело еще новей, чем пятью невероятными минутами ранее…
Никифор смущенно пощипывал себя за бородку. Жужики ликовали.
— Осенний поцелуй, после жаркого лета, — голосом Никифора мурлыкал Ратла.
— Марш-марш левой. Марш-марш правой, — весело булькал Мойсла. Он будто хотел порадовать Майкиного папу.
А Майке взгрустнулось.
Она стояла перед домом, на вид родным, но не знала, может ли туда войти.
«Несправедливо», — подумала девочка.
Вот уже целую вечность она прогуливает школу, знакомится с посторонними, переживает приключения, а родители и носом не ведут… Где они? Где семья? Где школа? Где общественность? Неужели до нее, всего-то десятилетнего ребенка, никому нет никакого дела?!
— Маюшка, домой! — тихий голос прервал негодование девочки. Он был мелодичный и ласковый. Мамин.
Майка огляделась и разочарованно вздохнула: ее утешал участливый Ратла.
— …Говорила мама
Не стриги золотые косы… —
невпопад сообщил Мойсла.
Лучше песни не нашлось. В том, 1995-м, году в музыкальном эфире маму другими словами не поминали.
— Маюшка, где ты?! Домой! — Ратла спешил возвратить девочке ее же воспоминания.
— Я иду, — сказала Майка.
— Куда? — спросил Никифор.
— На выход.
— А где выход? — директор Пан опять придуривался.
— Там же, где и вход, — немного подумав, предположила девочка. — От подъезда налево, потом через парк, до пустыря, там найти лужу и…
— …в нее сесть, — Никифор засмеялся.
— Можно и просто войти, — буркнула Майка.
— Куда?
— Ну, в воду.
— Невозможно войти дважды в одну и ту же воду, — произнес Никифор.
— Вот уж и нельзя? — не поверила Майка. Она ведь так соскучилась по папе и маме. — А если попробовать? Попытка не пытка.
— Как сказать, — покачал головой Никифор. — Ты хочешь, чтобы тебя протащили сквозь игольное ушко? Как верблюда?
— Я не верблюд, — насупилась Майка. — Я — девочка.
— Пока еще девочка, — согласился он. — Но скоро ты станешь подростком, потом вырастешь в девушку…
«В барышню», — мысленно поправила Майка.
— Ты растешь, корявка, — продолжал провожатый. — Ты стоишь здесь, а земля приближает тебя к солнцу — скоро лето, — приставив ко лбу ладонь, Никифор поглядел наверх. — Припекает понемногу.
Майка кивнула: майский день разгорался.
— Ты возвысилась.
— Над кем? — подозрительно спросила Майка. Уж не думает ли он, что она превратилась в задаваку?
— Ты возвысилась над собой. Ты узнала себя с новой стороны. Теперь у тебя другой человеческий размер. Дверь, в которую ты вошла, для тебя уже слишком мала. Выход из детского мира в другом месте.
— Где?
— А если подумать?
— Как в кино?! — уточнила Майка. В их кинотеатре «Дружба» так и было: заходишь в одну дверь, через фойе, а выходишь в другую — прямиком на улицу. — А где здесь слово «выход»? — спросила она, окинув взглядом окрестности, но подходящей вывески не обнаружив.
— Не ищи простых путей, ищи правильные, — Никифор заговорил чужими словами.
Жужики затихли. Разгладив шерстку на пухлых боках, они застыли между Майкой и Никифором, не то соединяя их, не то разделяя…
— Я сама выбираю себе дорогу, — вдруг заупрямилась Майка. Она не собиралась говорить по-взрослому, но слова без спросу срывались с ее языка. — Это моя собственная жизнь, мой личный путь, мой добровольный выбор…
— Вы правы, Ваше Внучатое Преосвященство, — чуткий Никифор поспешил согнуться в церемонном поклоне, а распрямившись, заговорил до крайности торжественно. — Это ваш выбор. Вы делаете выбор, а выбор делает вас. Решив взобраться наверх, вы волей-неволей отрываетесь от земли. Вы поднимаетесь. Вы решаете все более сложные упражнения, обретаете иные, непростые занятия. Иногда кажется, что новые задачи вам не по силам, но устоять на месте невозможно: ступеньки прожитой жизни тают под вашими ногами, и остановка означает не спуск, а падение. Вы можете замедлять шаг, вы можете бежать, но главное — вы должны стремиться вперед. Таков закон.
— Он правильный? — спросила Майка, уже зная ответ.
— Он единственно-возможный. День за днем, шаг за шагом, ступенька за ступенькой — вы растете, крепнете…
«Расцветаю», — с надеждой подумала Майка.
— Только вперед и только все вместе, — краснознаменным хором пропел Мойсла.
— А Беренбойма я буду звать «Коленькой», — напоследок выдал Майку паршивец Ратла.
Девочка ступила в подъезд собственного дома.
— До свидания, — сказал напоследок чудак-директор. А значит, они еще встретятся.
Телевизор в будочке теть-Жени показывал концерт. Вахтерша спала, не закрывая глаз, а большие круглые часы над ее головой сообщали время.
— Пять минут седьмого, — Майка не верила своим глазам.
Она побывала в пустыне и в лесу, она обошла «Детский мир» сверху донизу, она побывала на балу у Примы, а получалось, что прошло всего-то пять минут.
— Всего-то переменка.
«Пять минут, пять минут», — должен бы спеть Мойсла стародавнюю песенку. Уж очень она подходила к этому моменту. Но жужик молчал. Вместе с оранжевым братцем, он, как мячик, мирно покоился в рюкзаке.
Сам рюкзак, забытый возле скамейки в парке, просто взял и проявился у Майки за спиной, став последним чудом этой невероятной пятиминутки.
— Миссия, — вспомнила Майка смешное слово, с которого началось ее Маленькое Приключение, и заторопилась домой.
Она бежала вверх по ступенькам, а по дороге грызла мороженое в вафельном стаканчике — прощальный подарок Никифора.
Ее мечта исполнилась, но Прочий мир об этом не подозревал. Призвание пришлось аккурат на воскресенье, когда все спят до последнего, чудесам и неожиданностям на пользу. Никто не заметил отсутствия девочки.
Она отомкнула дверь. Потихоньку, стараясь не шуметь, сняла туфли. Поставила рюкзак на прежнее место. На цыпочках прошла в комнату. Разделась, села на постель, оказавшуюся неубранной, потянулась к подушке и…
