Работы было много. Сами истощенные и обессилевшие от голода, Зоя и её товарищи по 12 часов в сутки ходили по промёрзшим, обледенелым загаженным лестницам. Шли и на первый этаж, и на последний, и на мансарду, искали кому нужна помощь. И таких, кого они подняли, отогрели и спасли было не мало, многие тысячи.
Допил чай, снова позвонил. О! Повезло! Ответили сразу. Опять Владимир Семёнович.
— Здравствуйте. Вам Костя привет просил передать.
— Котя, ты?
— Да, я.
— Знаешь на Кирочной дом с высокой аркой? Недалеко от проспекта Чернышевского, высокая такая арка, на несколько этажей….
— Да, знаю.
— Сможешь там быть через полчаса?
— Смогу.
— Подъедем с Борисычем. Всё. До встречи.
Машина запоздала минут на пятнадцать. Миша вышел из арки, задняя дверца открылась и он тотчас оказался на сиденье в объятиях Валерия Борисовича. Едва успел протянуть сидевшему за рулём Владимиру Семёновичу руку, чтобы и с ним поздороваться.
— Ну, здравствуй, Мишенька! Как дела? Как здоровье? Цел? Не сильно голодный? Сейчас накормим, потерпи немного.
Валерий Борисович был рад, обнимал и тискал Мишу. Миша потерпел и немного, и сколько мог, а потом стал уклоняться от объятий.
— Что такое, Мишенька? — Удивился Валерий Борисович.
— Спина болит.
— Застудил? Ударился?
— Ударили.
— Кто? Как произошло?
— Фашисты.
И Миша подробно рассказал о происшедшем возле танкодрома — приманки.
Валерий Борисович услышав, что Мишу после побоев тошнило, тронул Владимира Семёновича за плечо.
— Володя, в ближайшие дни организуй врача, а будет необходимость — комиссию. Пусть хорошенько обследуют. Обязательно.
— Какие проблемы? Организуем.
— Продолжай.
Миша по непонятному для себя внутреннему требованию, опустил ситуацию в лесу, когда явилась ему мама. Рассказал о ночлеге у знакомых Эркки, о ночёвке в стогу, опять же опустив понятно какие подробности, об оружии — за это попадёт, и о прикладывании к фляжке — к делу не относится. Подробно рассказал о переходе линии фронта по тропе и вкратце о том с кем встречался на этой стороне и у кого остановился.
Подъехали к большим железным воротам. На каждой створке по звезде, видимо по красной, но сейчас впотьмах, при очень скудном свете запуржённой луны они были тёмными, почти чёрными. У ворот два красноармейца в тулупах. Рядом с воротами помещение КПП. Значит, воинская часть. Здесь Миша ещё не был.
Не доехав метров пятнадцать да ворот, Владимир Семёнович остановил машину и прошёл на КПП, откуда вскоре вышел с командиром. Тот подозвал солдат, сделал им какое — то, неслышное из машины наставление и жестом дал указание открыть ворота.
— Порядок, — Владимир Семёнович сел за руль.
— Пригнись, — Валерий Борисович склонил Мишу головой к сиденью и прикрыл собой сверху от ненужных взглядов.
И только въехала машина в створ ворот, один из солдат вжикнул фонариком — жучком.
— Убрать фонарь! Под трибунал захотел?! В штрафную роту?! — Рявкнул Владимир Семёнович да так, что и у Миши холодок по коже пробежал.
Солдат с перепугу выронил фонарик и сначала вытянулся по стойке «смирно», а потом честь отдал. Когда машина прошла, подобрал фонарик и удивлённо сказал напарнику.
— Ездят с бабами в баньке попариться, да ещё злые как собаки. А чего злиться? Дело житейское и командирская банька у нас что надо, не зря ж и генералы ездят. Чего злиться? — Затворил ворота, запер на задвижку и искренне попенял. — На бабу ему жалко посмотреть.
— Володя, ты их чётко проинструктировал насчёт фонариков и прочего? — Спросил Валерий Борисович.
— Да. Я дежурного по КПП, а он бойцов. Чётко инструктировал, я слышал.
— Тогда свяжись с Яблоковым, с Виктором Борисовичем, пусть с этим воином разберутся. Дурак он или провокатор. И в любом случае, поговорят с ним так, чтобы впредь ему неповадно было приказы нарушать.
Машина остановилась. Владимир Семёнович вышел из машины. Хлопнула, судя по звуку, большая входная дверь. Тишина минуту, две. Опять хлопнула дверь. Скрипучие по морозу шаги. Владимир Семёнович открыл дверцу машины.
— Порядок.
Только после этого доклада Валерий Борисович освободил Мишу, позволил ему выпрямиться.
Короткими коридорами подошли к тамбуру, а через него вошли в небольшую на четырёх человек, уютную баньку обшитую деревом. Расположились в комнате отдыха с двумя столами и кожаным диваном со сложенными в изголовье матрасом, подушками, простынями и одеялом. За ней предбанник с раздевалкой и дальше мыльное отделение с четырьмя лавками и парилка.
Владимир Семёнович размотал бинт, осмотрел рану. Посмотрел и Валерий Борисович.
— Зашить бы, быстрее затянется.
— Время прошло, теперь сама заживёт.
— Ты так думаешь?
— Заживёт, — заверил Владимир Семёнович. — Бинт поменяем сейчас, или после бани?
— Можно сейчас, можно после бани. Можно и сейчас и после бани. Ты как? — Поинтересовался Валерий Борисович мнением Миши.
— После бани, — ему совсем не хотелось дважды терпеть перевязку.
— Володя, организуй стол. А мы пока закончим разговор.
Миша заканчивал рассказ о рейде, Валерий Борисович, слушал, уточнял, делал в записной книжке пометки, иногда возвращался к уже рассказанному в машине, сравнивал, просил Мишу сделать собственные выводы или предположения по тому или иному факту.
Владимир Семёнович организовывал стол и тоже вслушивался. А когда речь пошла о встрече с Николаем Иосифовичем Тинусом, даже сервировку приостановил и всё приговаривал.
— Талант… Талант… Так найти тему разговора и развить… Талант! Правда, Валер — Борисыч? — Пригласил он в соучастники восхищения подполковника.
— Без сомнений, — согласился с ним Валерий Борисович.
— Да чего там. Подумаешь, — скромничал Миша, однако приятно ему было слышать такие слова.
Владимир Семёнович достал из шкафчика, сокрытого обшивкой, посуду, разложил по тарелкам небольшой кусочек колбасы, несколько пластиков копчёного и грамм триста солёного сала, серый хлеб, пачку печенья, особо любимое Мишей какао со сгущёнкой, плитку шоколада без обёртки, горсть конфет. И на финал торжественно поднял, продемонстрировал бутылку трофейного бананового ликёра.
— А водки не смог достать? — Скривился Миша.
— Однако гурман. И дегустатор.
— И не говори, — поддержал его Валерий Борисович. — Но делать нечего, Володя, схлопотал неполное служебное соответствие занимаемой должности, дуй в ближайший гастроном за поллитровкой. Начальство недовольно.
— Да ну вас, посмеяться б только, — махнул на них рукой Миша. И сам рассмеялся. Он любил принятые в их отношениях маленькие розыгрыши и подкалывания.
— Так бежать в гастроном или нет? — Испросил его окончательного решения Владимир Семёнович.
— Исходя из теории градации, мы не можем игнорировать тенденцию парадоксальных явлений, но учитывая структуру логических связей ортодоксальной популяции, усилия свои должны направлять на сохранение традиций.
— Чего? Чего? Какой теории? Каких градаций? Какой популяции? — Расхохотался Валерий Борисович и осторожно обнял довольного своей шуткой Мишу за плечи. — Володя, ты что-нибудь понял?
— Понял. Если усилия должны направлять на сохранение традиций, значит нужна водка.
— Получается так. Беги в гастроном.
— Но! — Поднял вверх палец. — Но я человек предусмотрительный, — достал из пакета бутылку прозрачной и поставил на почётное место, в центре стола. — Так годится?
— Сойдёт, — в тон ему ответил Миша.
Владимир Семёнович достал из того же шкафчика стаканы. Быстро и большими кусками нарезал хлеб, колбасу, сало. Открыл банку со «вторым фронтом»[35]. В графине развёл варенье, сделал морс.
— Прошу к столу. С чего начнём? — Вопросительно взглянул на Мишу.
Миша молча показал на водку. Владимир Семёнович налил в стаканы. Себе и Валерию Борисовичу по половине, Мише четвертинку.
Валерий Борисович поднял стакан, за ним подняли Владимир Семёнович и Миша.
— За твоё возвращение, Миша. И за то, чтобы ты всегда возвращался.
Выпили. Закусили. Командиры совсем понемногу, только выпитое зажевали, наперебой подкладывали всё со стола на тарелку мальчику.
— Ешь, Миша, ешь. Кушай, не стесняйся. А что не съешь, то с собой заберёшь. Это всё твоё.
Валерий Борисович взглянул на часы, постучал ногтями, плоской их стороной, по столу.
— Время, время… Ты прости меня, Мишенька, но запарка у нас… Понимаешь? Мне надо идти.
— Понимаю, — огорчился Миша.
Валерий Борисович видел его огорчение и понимал. Столько времени мальчишка был под врагом, в постоянном риске, в опасности, в холоде, в бесприютности и одиночестве. Теперь пришёл, можно сказать, возвратился в родной дом, а родственникам не до него.
