— Так вы меня обманули! — сдавленным голосом проговорила она. — Тристан чокнутый!
Голосовые связки подвели её; она сорвалась на визг. Под руку ей попалась банка с освежающими салфетками. Сама не своя от ярости, она схватила банку и, не целясь, швырнула её в барнардца. Банка ударила ему в плечо, отскочила и покатилась по полу. Лаи не пошевелился, не сделал попытки заслониться. Он молча смотрел на Лику.
Его молчание отрезвило её. Она перевела дух и села на край кровати.
— Это было нечестно с вашей стороны, — сказала она. — Вы не имели права вот так привязать меня к себе. Без моего ведома и согласия...
— Вы правы. Не имел.
Лаи поднялся с пуфа и нервно прошёлся по комнате. Вся его грация куда-то растерялась; он не знал, куда девать руки, и то засовывал их под расстёгнутую рубашку, то сцеплял за спиной.
— Простите меня. Я и сам теперь раскаиваюсь, что это сделал. Я болван — я должен был сообразить...
Он не договорил. По его лицу скатилась блестящая капля. Он всхлипнул и отвернулся. Окончательно выбитая из колеи, Лика спросила:
— Тогда какого чёрта вы разыграли это шоу?
— От отчаяния.
Лаи подобрал с кровати полотенце и вытер слёзы.
— Мне была невыносима мысль, что вы можете не воспринимать меня всерьёз. Я отдаю себе отчёт в том, что не похож на мужчин вашей планеты и не могу дать вам того, что могут они; и я боялся, что вы никогда не сможете относиться ко мне так, как если бы я был...
— Бессовестный, — вздохнула Лика. — Неужели вы считаете меня такой?
— Какой?
— Способной... играть вашими чувствами.
— Боже, я и не думал лепить на вас ярлыки. Поймите меня, никто не виноват, что мы принадлежим к разным биологическим видам. Как бы вы ко мне ни относились, я не имею права вас осуждать. В конце концов, я вообще мог оказаться, — Лаи невесело засмеялся, — зелёным осьминогом.
— Бросьте, — сказала Лика. — Вы вовсе не осьминог, и вы прекрасно знали, как я к вам отношусь.
— Да... с симпатией, — по его лицу прошла судорога. — Это-то для меня и было мучительнее всего. Лучше бы вы, как Мэлори, меня открыто презирали. Ваша симпатия меня с ума сводила. Откуда я мог знать наверняка, что я для вас не просто забавное создание? Не мюмзик с косичкой?
— А если мне нужен именно мюмзик? Самый замечательный мюмзик с самой замечательной косичкой на свете?
— Простите, — повторил Лаи. — Я виноват перед вами, я ошибался в вас. Я не думал, что эта помолвка окажется для вас действительной.
— А чем она должна была оказаться?
— Но ведь для землян то, что между нами произошло, не имеет юридической силы.
— Вы правы в отношении себя, — холодно произнесла Лика, — вы действительно идиот.
— Теперь поздно. Если вас это травмировало, значит, мы на самом деле помолвлены.
— Расист, — горько сказала она. — Не только идиот, но и расист.
— Расист?
Это слово больно ударило его, как пощёчина.
— Да, если вы воображали, будто я могу воспринимать всё это как шутку... только потому, что я с Земли. Не все земляне одинаковы, Виктор.
Раздетый до пояса Лаи лежал на неразобранной кровати, уронив голову на плечо Лике. Его локон почти касался её губ, тонкие шелковистые волосы ерошились от её дыхания. Правое колено он подтянул почти к самому подбородку; его правая рука обнимала Лику поперёк туловища. Сапоги он сбросил и лежал в носках. Носки у него были необыкновенные — снежно-белые, до середины икр, кончавшиеся широкой резинкой с чёрно-белыми ткаными узорами. Лика была в футболке и трусиках; её юбка и джемпер, ровно сложенные, висели на спинке кровати. Глядя на маленькое тело дремлющего барнардца, она испытывала чувство острой безнадёжности.
— Виктор, — тихонько позвала она, — вы спите?
— Н-н, — Лаи приоткрыл глаза. Нервные потрясения вызывали у барнардцев приступы тяжкой сонливости, и он не был исключением. Лика погладила его по спине, дивясь округлости его мускулов — как у пятнадцатилетней теннисистки.
— Для чего вам такие красивые носки? Их ведь не видно.
— Для себя, — Лаи плотнее прижался к ней. — Ведь у вас на Земле тоже не всё делают напоказ.
Они по-прежнему не могли перейти на "ты". Хорошо было древним, подумала Лика. Один её знакомый лингвист уверял, что до XXII века в английском языке не различали местоимений "ты" и "вы". Ей не очень в это верилось, потому что у Шекспира употреблялись оба слова, хоть и не такие, как сейчас, а ведь Шекспир жил ещё раньше — но кто их знает, как мыслили в те времена, когда всё казалось простым и ясным, а миф о сотворении мужчин и женщин не предусматривал инопланетян.
Она посмотрела на Лаи. Он отлежал ей руку — локоть и предплечье начинало покалывать, словно пузырьками нарзана; от его свежевыбритого темени всё ещё пахло душистыми салфетками.
— Бедная голова! — сказала Лика и поцеловала его в пылающий лоб. — Если бы я могла навести порядок не только снаружи, но и внутри!
— Я сам не захотел.
В его голосе сквозило печальное упрямство. Он оставался барнадцем до кончиков ногтей — хотя он и носил земное имя, и, ломая свою природу, освоил английский язык. Барнадцам не свойственно рефлексировать и просчитывать последствия каждого шага на много ходов вперёд; они замечают препятствие только тогда, когда оно окажется у них перед самым носом — и либо проламываются насквозь, либо расшибаются насмерть. Вот только кто из них расшибся — он, она или оба?
— Простите меня, Лика. Мне следовало остановиться гораздо раньше. А теперь из-за моего проклятого любопытства вы мучаетесь, как ваш Тантал.
— Но вы ведь и сами себя наказали, — Лика крепче обхватила его плечи. Какая у него всё-таки нежная кожа... — Вам это тоже причиняет мучения, разве нет?
— Не в этом дело!
Лаи приподнялся и выскользнул из-под её руки.
— Чёрт, я не знаю, как вам объяснить, — в отчаянии произнёс он, кусая костяшки пальцев. — Мои проблемы скорее морального порядка. Мне плохо потому, что плохо вам.
Он подскочил и сел, упираясь руками в кровать.
— Было жестоко с вашей стороны обозвать меня расистом, — взволнованно заговорил он, — но я... действительно проявлял высокомерие по отношению к вам — в смысле, землянам. Мерил вас по своей мерке. Не хотел признавать, что между нами существуют объективные различия.
Лаи пригнулся и шепнул ей в ухо:
— У нас не бывает...
Окончание фразы он проговорил так тихо, что Лика скорее угадала его, чем расслышала.
— Вот, значит, как...
Она была уже не в состоянии чему-либо удивляться.
— Но как же природа заставляет вас зачинать детей?
— У природы существует для этого масса способов, — несколько успокоившись, ответил Лаи. — Ваши животные отлично размножаются и без тех побуждений, которые испытываете вы. У нас для этого есть амола — чувство тревоги, которое можно снять только сексом. Но с нами это случается не так часто — всего два-три раза в год.
Он отвернулся и свесил ноги с кровати.
— Для нас это просто физиология. Конечно, нам не безразличен выбор партнёра для постоянного брака, внешность и характер имеют значение. Но вашему понятию "эроса" у нас нет соответствия.
Лика лежала на боку, глядя на Лаи, сидевшего на краю кровати. Голые плечи, скульптурная линия шеи и затылка, свисающая набок длинная прядь волос — сейчас он как никогда походил на эпического героя старых преданий. Несмотря на свою миниатюрность. Впрочем, не все древние герои были великанами.
Она протянула руку и положила ладонь на его колено.
— Ох, Казак... Вы с катушек съедете, если узнаете, что у нас на Земле думают о барнардцах.
— И что же?
Кончики его стриженых усов дёрнулись вверх. Она поймала его прежний, любопытный и смешливый взгляд.
— Что вы жутко развратны.
Лаи фыркнул в кулак.
— Прелестно, — сказал он. — Мне и впрямь пора писать монографию о расизме.
Он сказал "о расизме", не "о культурных шоках", беспокойно отметила про себя Лика.
— Интересно взглянуть на себя глазами землян, — задумчиво сказал Лаи. — Вероятно, можно узнать много поучительного.
— Некоторые люди у нас сделали состояние на продаже бойких книжек — по теме "Как я весело провёл время на Барнарде". Например, "Мой факт" Бенито Мисимы. Но вам не советую. Мерзость и, как я понимаю, враньё. Вас это оскорбит.
— Меня — вряд ли. Я читал эту книгу.
— И... как вам?
— Ну, я был тогда совсем молодой, ещё студент. Решил, что автор психически болен.
Они болтали, стараясь заглушить пасмурное чувство, одолевавшее обоих. Облокотившись на подушку, Лика разглядывала снятые сапоги Лаи на полу. Она наконец разрешила загадку, где там помещается меч — в правом голенище был встроенный продольный карманчик, выкроенный столь искусно, что со стороны его было трудно заметить. Ясно, что эта конструкция совершенствовалась не одно и не два поколения. Сколько веков мужчины его планеты носят меч в сапоге и бреют головы под локон чести? И что заставляет его, профессионального антрополога и знатока семиотики, так серьёзно ко всему этому относиться?
