Мехмет закивал и пустился в очередной внутренний монолог, потом достал пачку сигарет и начал крутить ее между пальцами, перебирая, как четки.
— Теперь успокоился? — спросил я.
Он снова закивал, и я подтолкнул его вперед. Заглянув в дверь, я глазам своим не поверил — Аластер сидел в кровати и читал «Нью-Йоркер».
— Это опять ты? — спросил он. — Ты прямо нарываешься на порку.
— Это точно, но я не задержусь. Потому что привел к тебе гостя.
Я протянул руку за спину и буквально втащил Мехмета в палату. Аластер обомлел, а Мехмет совсем растерялся и не знал, куда глаза девать. Так и косился — то на пол, то на Аластера.
— Вернусь через час, — сказал я и, прежде чем Мехмет опомнился, быстро зашагал обратно по коридору.
На соседней улице нашлось маленькое итальянское кафе. Я выпил два эспрессо, пока записывал в блокнот все, что произошло за последние сутки. Слова Мехмета «Ты должен жениться на этой девушке» до сих пор звучали в моей голове. Отложив авторучку, я спросил у бармена, можно ли воспользоваться телефоном.
— Одна марка за десять минут, — сказал он, выставляя телефонный аппарат на стойку бара.
— Что-то дороговато, — заметил я.
— Такая такса, — ответил он.
Я пожал плечами, отдал ему марку и набрал телефон «Радио „Свобода“». Попав на коммутатор, попросил соединить меня с Петрой Дуссманн. Ее линия долго отзывалась длинными гудками, и на седьмом по счету я уже отчаялся, когда вдруг…
— Дуссманн, — произнес запыхавшийся голос.
— Я что, заставил тебя бежать через весь офис?
— Заставил.
— Надеюсь, ты не против, что я звоню тебе на работу.
— Это счастье — слышать твой голос, — почти шепотом произнесла она. — Не пугайся моего заговорщического тона, просто Павел слоняется рядом.
— Нет проблем. Звоню только потому, что не доживу до вечера, если не услышу твой голос.
— Я люблю тебя, — прошептала она. — Будь моя воля, я бы сейчас сбежала отсюда прямиком в твои объятия.
— Я могу быть на станции «Веддинг» уже через пятнадцать минут.
— У меня деловой ланч с двумя режиссерами через двадцать пять минут.
— Значит, у нас будет целых пять минут.
— Жду тебя на выходе из метро.
До Веддинга я доехал все-таки за восемнадцать минут. Она уже стояла наверху и, завидев меня, бегущего вверх по лестнице, поспешила навстречу, обвила мою шею руками, прижала к стене, и наши губы слились в поцелуе. Наконец она отстранилась от меня.
— Ты… — прошептала она. — Ты…
— И ты… это мы.
— Я уже опаздываю, — сказала она.
— Тогда беги.
— То, что ты приехал сюда всего на пять минут…
— Если захочешь, я буду каждый день приезжать на пять минут.
— Скажи мне, что любишь меня.
— Я люблю тебя.
— И я тебя люблю.
Потом, после еще одного долгого и глубокого поцелуя, она оторвалась от меня и побежала наверх. Я прислонился к стене, чувствуя себя героем комикса с нимбом из звезд и восклицательных знаков после поцелуя девушки.
Я заставил себя вернуться в метро и с глуповатой улыбкой на лице так и доехал до станции «Зоопарк». Марафонским шагом добежал до госпиталя и оказался у палаты Аластера минут за пятнадцать до окончания приемных часов. Мехмета уже не было, но Аластер сидел в кровати, заложив руки за голову, и смотрел в потолок.
— Возвращение влюбленного, — приветствовал он меня. — Дай-ка угадаю. Ты улизнул на свидание в конурке над китайской прачечной, где вы прячетесь от ее иранского мужа-фашиста Аббаса, который днем работает таксистом, а по ночам зашибает большие деньги как профессиональный борец.
— Я всегда говорил, что тебе надо писать романы, Аластер.
— Так у тебя было свидание?
— Не совсем. Но…
— О, кажется, понимаю. Потискались в общественном парке. Она сбежала с работы ради встречи с тобой, и ты уже поплыл.
Я почувствовал, что краснею. Улыбка Аластера стала шире.
— Кажется, я попал в яблочко. Что ж, молодой человек, выкладывай подробности.
— Ты скоро с ней познакомишься.
— Мехмет уже успел, и он сказал, что она довольно милая. Очень высокая — для Мехмета это все, кто выше его. И довольно красивая, с — как это он выразился? — грустными глазами. Что, она меланхолик?
— Мы все в какой-то степени меланхолики.
— Ага, значит, я соседствую с великим философом. Но ты отклонился от темы. Мехмет — который всегда в меланхолии — сказал, что вы выглядели по уши влюбленными.
— Да, это правда.
— Поздравляю.
— Ты сегодня бодрячком.
— Возможно, потому, что один американский писатель оказал мне добрую услугу. Спасибо тебе.
— Мехмет тебя любит.
— Ну, это громко сказано.
— Зато правда.
— В делах сердечных не бывает правды. Есть только реальность момента. Завтра все может измениться, тем более в запутанной ситуации Мехмета.
— Все невозможное возможно, если только захотеть. Внутренняя борьба, которую я наблюдал в Мехмете сегодня, пока мы ехали к тебе, — то, как он разрывался между тем, что говорило его сердце, и тем, что предписывала его культура, — не оставляет сомнений в том, что он хочет этого, хочет тебя. Вопрос в другом…
— Можешь ты заткнуться, черт возьми?
Он отвернулся от меня, закусив нижнюю губу.
— Извини, если я перешел границу, — сказал я.
— Ты слишком проницателен, Томас. Только забываешь, что есть те, кто не хочет копаться в себе. На самом деле нас таких большинство. И, возможно, ты сам — вечно рассуждающий в повествовательной манере — пытаешься придумать простые развязки и чистенькие концовки в историях, которые далеки от всякой чистоты.
— Вряд ли можно сказать, что я представляю себе жизнь чистенькой.
— Но ты ведь хочешь жить счастливо со своей божественной Петрой?
— Конечно. Разве все мы не хотим счастья? Разве ты не хочешь быть счастлив с Мехметом?
Аластер закрыл глаза:
— Что я хочу — так это сигарету. Как только ты освободишь помещение, я потащусь в курилку, которую здесь держат для никотинозависимых, и попытаюсь перебить хорошей затяжкой эхо твоего мерзкого голоса дознавателя. Потом вернусь сюда, чтобы получить послеобеденную дозу — еще одна радость этого дня.
— Как проходит твое лечение? Успешно?
— Медики и психиатр, которого ко мне приставили, довольны моим прогрессом. Они считают, что я почти готов к тому, чтобы выйти в мир.
— Фантастика.
— Если только не видеть мир как средоточие зла и мести.
— Ты вернешься к работе.
— А потом Мехмета расколют его соплеменники, и меня опять пырнут ножом. Только на этот раз я окажусь в морге, а не на больничной койке.
— Ты, как всегда, чересчур драматизируешь, Аластер.
— Да, я такой. Но есть и одна хорошая новость… полиция наконец-то поймала психа, который порезал меня и мои работы. Как только его задержали несколько дней назад — он пытался скрыться в Мюнхене, — ему тут же поставили диагноз «параноидальная шизофрения» и упекли в какую-то суперохраняемую психушку в Баварии, где он будет сидеть с этими полоумными христианскими демократами. Так что, когда я наконец выйду отсюда, можно будет спокойно разгуливать по улицам Кройцберга, не опасаясь встретить этого бездарного маньяка. И все-таки… когда я смогу увидеть любовь всей твоей жизни?
— Ты увидишь ее, как только вернешься домой. Кстати, твоя мастерская снова сияет чистотой.
— Да, Мехмет говорил. Когда ты предъявишь мне счет на оказанные услуги?
— Все, что я попрошу взамен, это твое обещание больше никогда не притрагиваться к наркотикам.
— Почему тебя так волнует, что я могу взяться за старое?
— Потому что, как бы идиотски это ни прозвучало, я прикипел к тебе. И для меня мир станет куда менее интересным, если в нем не будет тебя.
— Сентиментальный бред, — буркнул он, и в этот момент звонок возвестил об окончании приема посетителей. Снова закрыв глаза, Аластер сказал: — А теперь вали отсюда, пока я окончательно не поглупел и не пустил слезу. Но ты ведь придешь завтра?
— Кажется, у меня нет выбора.
— Что, если бы ты пришел около полудня? Мехмет придет в одиннадцать.
— Он придет? Вот это новость так новость.
— Возможно, — сказал он, снова уставившись в потолок. — Возможно, это и есть, для тебя и меня, один из тех редких моментов, когда чертовы звезды выстраиваются в одну линию.
Несколькими часами позже, когда Петра ворвалась в дверь и сразу бросилась в мои объятия, мне почему-то вспомнились последние слова Аластера. Действительно, бывают в жизни редкие моменты, когда все встает на свои места, когда боги, звезды, рука судьбы, счастливая случайность (и все другие неэмпирические силы, на которые мы обычно ссылаемся, рассуждая о предопределенности событий нашей жизни) соединяются в одном месте. Оглядываясь назад и вспоминая те три месяца, я могу сказать, что это было время, когда все складывалось на редкость удачно. Любить самому и быть настолько любимым — для меня это состояние было источником постоянного удивления и восторга. Что мне особенно запомнилось из той поры, так это то, что наша жизнь протекала в каком-то другом измерении, как будто мы возвели бастион, отгораживающий нас от внешнего мира. Мы были неразлучны и целиком поглощены проектом нашей совместной жизни. Для меня это была совершенно незнакомая территория. Если раньше я говорил своим девушкам, что мне необходимы личное пространство, свобода для творчества, теперь я не мог представить и одного вечера без Петры. Я взял себе за правило заканчивать все свои дела к приходу Петры с работы. И она никогда не опаздывала, также как и я, если мы встречались где-то в городе. В то же время мы относились друг к другу с большим уважением, мы были на равных. Впервые в жизни у меня был дом, и была женщина, возвращения которой я с нетерпением ждал по вечерам. От одного ее присутствия в комнате, за столиком в ресторане, в кино или концертном зале, где я держал ее за руку, у меня кружилась голова — настолько я был счастлив.
