Трое идущих поднялись по склону вади, миновали его крутой изгиб и подошли к росшему за ним большому харуву. То было на редкость большое дерево, из тех диких деревьев, которым повезло, — им не пришлось расти на скудном, тонком слое почвы, подостланном одним лишь камнем, да сушью, да голодом. Толстый, сытный слой земли достался этому дереву, и оно вросло в него всеми своими корнями. Кто-то или что-то — то ли руки пастухов, то ли челюсти телят — когда-то уже поработали здесь, лишив этот харув нижних ветвей и сделав его похожим скорей на зонт, чем на ту гигантскую беседку или шатер, какими большие харувы обычно любят издали казаться. Теперь под ним можно было стоять во весь рост, и его густая листва защищала от осенних дождей и дарила прохладную тень в летние хамсины. Под ним и вокруг него лежали большие валуны, похожие на окаменевшие тела древних быков, медленно жующих известняки и века, а небольшие кучки пепла, окурки былых сигарет, копоть на камне, эти остывшие останки былых костров, свидетельствовали о давних, редких посещениях людей. Сойка знала, что пришедшие к харуву люди тоже усядутся под большим харувом, и надеялась, что и они, подобно их предшественникам, тоже оставят по себе вкусные объедки.
В северном вади, что тянулось в ту же сторону параллельно южному, сойка видела одного-единственного путника — медленно идущего старика с маленькой сумкой на плече и толстой палкой в руке. Один его глаз был закрыт повязкой, второй смотрел на землю. Старик шел, то и дело отставляя палку и опускаясь на колени и даже на четвереньки, чтобы лучше высмотреть что-то на земле среди растений.
Сойка спустилась на камень неподалеку от старика и мягко поквохтала ему — поступок, для соек необычный. Сойки умеют и кричать, и вопить, и подражать, в особенности плачу ребенка и мяуканью кошки, но квохтанье они издают крайне редко. Старик покосился на нее своим единственным глазом, выпрямился и шагнул в ее сторону, и тогда она вспорхнула, пролетела метров двести и села снова, на самой кромке хребта, который разделял оба вади. Теперь она резко выделялась на фоне неба и видна была глазу так явно, как в иной день никогда бы не посмела себе позволить.
Старик повернул в ту же сторону. Он поднимался по склону по диагонали, спокойно и размеренно, искупая слабость своего тела разумностью ног и знакомством с тропой. Он знал, что в параллельном вади, которое тянется чуть южнее от него, высится тот большой харув, который он всегда навещает, чтобы отдохнуть в его тени и поесть в свое удовольствие. Чего он не знал — так это того, что через час будет убит и что его будущие убийцы уже сидят под этим самым деревом.
Те три человека, которые сидели в тени большого харува, тоже не знали, что им предстоит убить этого старого одноглазого человека, который сейчас приближается к ним. Так происходит каждый день: какие-то люди двигаются навстречу друг другу или рядом друг с другом, сознавая это или не сознавая, по улице или по полю, пешком или в машине, тот своим путем, а этот своим, тот по своей долине, а этот по своей, и каждый к своей цели и со своим грузом, и своей причиной, и расчетом, и воспоминаниями, — но с ними ничего не случается, и уж точно не случается то, чему вот-вот предстояло произойти здесь, в этом вади.
Люди в тени харува были заняты тем, ради чего сюда пришли. Человек в шляпе — широкополой панаме, украшенной, как ни странно, розовой ленточкой, — вытащил из кармана куртки револьвер и велел худощавому положить мертвую козу на землю. Вместо этого худощавый — быстрый, гибкий и, видимо, сильный, несмотря на худобу, — внезапно швырнул мертвое туловище прямо в человека в панаме и подался вперед в попытке броситься на него. Однако парень в кожаной куртке тотчас прыгнул на него сзади и, навалившись всей тяжестью, повалил на землю и начал бить кулаками по голове. Упавший свернулся, словно разом утратив все свои силы, и покорно сложил руки за спиной. Парень в куртке быстро связал их обрывком веревки. Все это время человек в шляпе продолжал спокойно целиться в упавшего.
Между тем старик с палкой уже поднялся по склону и начал спускаться в проход, ведущий в то вади, где рос большой харув. Сойка снова вспорхнула, пролетела еще несколько десятков метров и там села на другой камень. Она опять поквохтала и посмотрела на старика, словно желая проверить, следует ли он за ней.
В нескольких сотнях метрах от них, под большим харувом, человек в шляпе с розовой ленточкой положил револьвер рядом с собой, извлек из рюкзака газовую горелку и чайник и поставил их между валунами, где они были бы защищены от ветра. Потом он снял шляпу, вытер вспотевшую голову, разжег горелку золотой зажигалкой, которую достал из кармана, и уселся на камень под харувом, похожий на большое кресло. Он был низкого роста и в больших очках, но человек с острым зрением сразу понял бы — по его шее и суставам рук, — что он очень силен, а по его повадкам и речи, что он главный в этой группе и что в этих местах он не впервые.
Теперь в тени харува были два живых человека, одна мертвая коза и связанный мужчина, которого привели сюда, чтобы он тоже стал мертвым. Ноги связанного были подтянуты к самому животу, его профиль выдавал предельную усталость, а из-под краев клейкой ленты, закрывавшей его рот, виднелись концы грязной белой тряпки. Когда он моргал, его веки двигались медленно-медленно, как будто он хотел немного удлинить промежуток между собой и тем, что ему предстоит. Он уже ходил в прошлом в такие «прогулки с козой», но на этот раз она лежала на его собственных плечах.
Парень в кожаной куртке сидел чуть поодаль, там, где тень харува кончалась. Его маленькие, близко посаженные глазки зорко следили за долиной. Небольшой и на вид недавно приобретенный животик натягивал складки ткани, тянувшиеся от пуговичных петель рубашки. Человек в соломенной шляпе поднялся с каменного кресла, глянул на чайник и погасил горелку. Воцарилась полная тишина, как перед открытием занавеса, — тишина, приятная слуху, но предвещающая беду. Но старик на склоне не слышал ничего. Он продолжал медленно идти по проходу в сторону второго вади, и, когда приблизился к сойке, та вспорхнула снова и опять перелетела чуть подальше.
Человек в шляпе вынул из рюкзака два стеклянных стакана, проверил против солнца их чистоту, налил в них чай и торжественно объявил:
— Прогулка на природе. На просторах родины чудесной. Как в экскурсиях нашего движения в старину, когда мы были еще молоды, и красивы, и полны идеалов и надежд.
— Не были мы в никаком движении, — сказал парень в кожаной куртке. Он подошел поближе и взял было себе один из стаканов, но человек в соломенной шляпе остановил его легким движением указательного пальца и угрожающей интонацией.
— Никогда не бери, пока я не взял, понял? — сказал он.
Парень поставил стакан на место. Человек в шляпе взял другой стакан, сделал маленький глоток, с удовольствием вздохнул и выплеснул оставшийся кипяток в лицо лежавшего на земле мужчины.
— Вот сейчас и ты можешь попить, — сказал он парню в кожаной куртке. — А ты, — обратился он к связанному человеку, — ты пить не будешь, потому что твой рот, разболтавший о нашем деле, теперь забит тряпкой, а твои руки, которые хотели указать на нас, связаны крепкой веревкой.
Он снова наполнил свой стакан и сделал еще глоток.
— Теперь мы с тобой вдвоем! — сказал он. — У меня когда-то была книга с таким названием, «Мы вдвоем», я читал ее своему сыну, когда он был маленький, но я вполне могу рекомендовать ее и взрослым тоже[116]. Так вот, да будет тебе известно, мы вдвоем — это больше, чем просто я и ты, и мы с тобой вдвоем уже достаточно времени вместе, чтобы понять, зачем эта коза тоже присоединилась к нашей прогулке, верно?
Он наклонился над связанным человеком и продекламировал:
Вышли на прогулку двое ребят,
Поднялись на холм и спустились долиной.
Вдруг видят — рога на дороге лежат:
То ль живая коза, то ли труп козлиный![117]
И снова выпрямился:
— А сейчас мы вытащим тряпку из твоего рта, потому что у меня есть к тебе вопросы, а у тебя есть право голоса. Мы с тобой немного побеседуем, спокойно и культурно, а если ты вздумаешь кричать, мы тебя придушим вместе с твоим криком.
Парень в кожаной куртке подошел к связанному человеку, резко рванул ленту с его губ и вытащил тряпку из его рта. Мужчина судорожно закашлялся и внезапно издал громкий, протяжный вопль, который отозвался эхом по всей долине.
Сойка в ужасе взлетела над камнем, понеслась и скрылась среди ветвей дуба, стоявшего на противоположном склоне, рядом с раскидистым фисташковым деревом. Но старик, который шел следом за сойкой, продолжал невозмутимо идти. Казалось, что он по-прежнему ничего не слышит.
Парень в куртке бросился на связанного человека, стиснул левой рукой его орущее горло, а кулак правой сунул прямо в распахнутый в крике рот. Но тот отдернул голову и резко, по-змеиному, вонзил зубы в душившую его руку. Парень крикнул от боли и с силой ударил связанного по голове. Человек в шляпе оглянулся, потом взял с камня золотую зажигалку, которой поджигал горелку, и поднес ее к мочке уха связанного мужчины. Запах паленого мяса поднялся в воздух. Нечеловеческий сдавленный вой вырвался меж сжатых челюстей.
