Фан вновь стал уверять, что не получал письма, в то же время думая про себя, что и ставка доцента для него как дар небес.
— Официальное приглашение для вас я уже передал Синьмэю. Но вот что именно вы будете преподавать — пока вопрос. Философского отделения у нас еще нет, а отделение китайской филологии уже укомплектовано преподавателями. Остался лишь курс логики для первокурсников, которые будут специализироваться в области грамматики. Это только три часа в неделю, но потом что-нибудь еще придумаем.
Из кабинета ректора Фан выходил с чувством, что душа его бездыханна, будто по ней проехался паровой каток. Он казался себе никому не нужным отбросом, что оставлен Гао Суннянем только из милосердия. Он искал, кому бы излить душившие его стыд и гнев. В комнате он застал Чжао Синьмэя, который сообщил, что даже дело Ли Мэйтина наконец улажено, и теперь можно заняться судьбою Фана. Узнав, что тот уже встречался с Гао Суннянем, Чжао поспешно спросил:
— Ты с ним не разругался? Это ведь я во всем виноват. Я почему-то решил, что ты доктор, и написал об этом в рекомендации…
— Это чтобы одному владеть вниманием мисс Су?
— Ладно уж, чего там вспоминать! Ну, извини, извини…
Чжао принял позу виноватого и тут же принялся хвалить Фана за то, что он показал себя у ректора воспитанным человеком, тогда как Ли Мэйтин орал и вел себя непристойно. Фан поинтересовался, как же все-таки решился вопрос с Ли Мэйтином. Чжао усмехнулся:
— Я по просьбе Гао Сунняня долго уговаривал его, а он заявил, что станет работать лишь в том случае, если университет купит его лекарства по его же ценам. Да, я же должен сообщить об этом ректору. Совсем вылетело из головы, все думал о твоих затруднениях!
Раздражение Фана стало уже утихать, но узнав, что Гао будет покупать на государственные деньги привезенную Ли контрабанду, он снова вышел из себя. Как же, у всех есть способы восполнять утерянное, один он во всем терпит убытки. Когда Гао Суннянь прислал приглашение на ужин в честь новоприбывших преподавателей, он стал было капризничать, отказываться, но не устоял перед уговорами Синьмэя. К тому же под вечер ректор нанес ответный визит и как бы вернул ему самоуважение.
Хотя у Синьмэя не было с собой, как у Ли Мэйтина, компактной, удобной для перевозки антологии китайской литературы, все же он привез десятка полтора справочных пособий. У Фана же было всего несколько книг — «Социальная история Запада», «История первобытного общества», «Историческая библиотечка» — которые не могли помочь ему в преподавании логики. Он переполошился и хотел уже просить у Гао Сунняня разрешения читать сравнительную историю цивилизаций или китайскую литературу, но первый из этих курсов вообще не предусматривался, а второй уже был обещан другому. Нищему приходится кормиться тем, что подадут, ресторанное меню не для него, мрачно думал Фан, пока Синьмэй не успокоил его:
— Нынче у студентов не тот уровень, что раньше. (Что правда, то правда: уровень знаний у студентов и общественная мораль — единственные вещи, которые регрессируют в нашем мире прогресса.) Ничего, как-нибудь справишься.
Фан пошел в библиотеку: в ней было всего около тысячи книг, из которых больше половины составляли потрепанные, устаревшие китайские учебники, попавшие сюда из закрывшихся по причине войны учебных заведений. Через тысячу лет эти тома наверняка станут столь же драгоценными, как рукописи из Дуньхуана[118], но в описываемые годы это было старье, которое и букинисты брать не хотели. И если большинство библиотек представляют собой кладбище знаний, — такое кладбище являет собой голова зубрилы перед экзаменом, — то настоящее собрание книг скорее напоминало богоугодное заведение, где в старые времена собирали и почтительно хранили любую исписанную иероглифами бумагу. Будь небо посправедливее, оно ниспослало бы счастье и успех его создателям.
Порывшись, Фан обнаружил китайский перевод «Основ логики» и вернулся домой довольный, как монах Сюаньцзан[119], привезший некогда в Китай буддийские каноны. Поскольку учебных пособий студентам здесь не найти, подумал он, неплохо было бы размножить эти «Основы» на мимеографе, но тут же решил, что делать этого не следует: пусть учащиеся записывают его лекции и удивляются глубине его знаний. К тому же он всего лишь доцент — стоит ли стараться добывать для студентов дополнительные материалы? На первой лекции он поговорит о нехватке книг в тыловых районах, посочувствует своим слушателям и скажет, что именно в таких условиях чтению лекций возвращается первоначальный смысл. Ведь это искусство процветало до изобретения книгопечатания. А когда имеются книги, вроде бы нет необходимости слушать лекции, тратить время лектора и студентов. Эта мысль так понравилась Фану, что он с некоторым даже волнением предвкушал реакцию слушателей.
Фану и его спутникам, прибывшим в среду, Гао Суннянь разрешил приступить к занятиям со следующего понедельника. В течение оставшихся дней у Чжао Синьмэя, любимца ректора, было множество посетителей, Фана же мало кто навещал. Только что созданный университет был невелик: за исключением студенток и отдельных преподавателей, успевших привезти сюда семьи, все жили в одном большом саду. Здесь особенно ощущалась оторванность от огромного, шумного мира. Однажды, когда Фан готовился к лекциям, к нему пришла Сунь. Она заметно порозовела после окончания дорожных мытарств. Фан хотел позвать Синьмэя, но Сунь сказала, что только что была у него: в комнате шумно и накурено — идет совещание преподавателей политологии, и она не осталась.
Фан усмехнулся:
— Да уж, политики — мастера устраивать дымовые завесы!
Сунь улыбнулась остроте и сказала:
— Я пришла поблагодарить господ Фана и Чжао. Вчера университетская бухгалтерия оплатила мне путевые расходы.
— Я здесь ни при чем. Это Чжао у них выцарапал.
— Нет, мне все известно, — мягко возразила Сунь. — Это вы напомнили господину Чжао. Вы еще на корабле… — Тут она поняла, что сказала лишнее, покраснела и оставила фразу неоконченной.
Фан понял, что девушка слышала все, что было сказано тогда на пароходе, и, глядя на нее, сам засмущался: румянец стыда, как зевота, как заикание, имеет свойство передаваться от одного человека другому. Фан почувствовал себя так, словно он увязает в болоте, и поспешил переменить тему разговора:
— Словом, все в порядке, теперь у вас есть средства на обратную дорогу. Вот и отправляйтесь поскорее, вам нет смысла оставаться здесь надолго.
Сунь по-детски надула губы:
— Я и сама хочу уехать, каждый день о доме вспоминаю! Даже отцу об этом написала. Как подумаю, сколько еще осталось до летних каникул, тоскливо становится.
— Так всегда бывает, когда впервые уезжаешь из дома, потом станет легче. Вы уже виделись с заведующим отделением?
— Ой, я так боюсь! Господин Лю хочет, чтобы я вела одну английскую группу, а я совсем не умею преподавать. Но он говорит, что все четыре группы занимаются одновременно, преподавателей же вместе с ним как раз четверо, так что мне не отвертеться. Я посмотрела — все студенты выше меня ростом и на вид такие страшные.
— Ничего, привыкнете. Я тоже никогда не преподавал, наверное, поначалу не будет получаться. Главное — тщательно готовиться к занятиям.
— Мне дали группу, показавшую худшие результаты на вступительных экзаменах, но если бы вы знали, господин Фан, как мало подготовлена я сама! Я думала, что смогу здесь поработать над собой год-другой, так нет же — меня сразу выставляют на позор. А ведь можно было поручить эту группу иностранке!
— Как? Здесь есть иностранка?
— А вы не знали? Это супруга заведующего историческим отделением Ханя. Я ее не видела, говорят, очень худая, одни кости. Одни совершенно уверены, что она из русских эмигрантов, другие считают ее еврейкой, — бежала, говорят, из Австрии перед вторжением Германии, а муж называет ее американкой. Господин Хань добивался назначения ее профессором отделения иностранных языков, а господин Лю не согласен, говорит, что английский она знает плохо, а русский и немецкий сейчас не в ходу. Господин Хань рассердился и сказал, что господин Лю сам не умеет говорить по-английски. Подумаешь, мол, написал несколько учебников для средней школы да побывал за границей на летних курсах — вот и весь его багаж. Господин Гао насилу разнял их, теперь господин Хань хочет подавать в отставку.
— То-то он не пришел позавчера на ужин! А у вас настоящий талант, где это вы успели столько разузнать?
— Мисс Фань рассказала. Этот университет — как большая семья; никакой секрет сохранить невозможно, если живешь не в городе. Вчера из Гуйлиня приехала сестра господина Лю, вроде бы окончившая исторический факультет. Теперь стали говорить, что Лю и Хань могут помириться, обменяв должность профессора на отделении иностранных языков на ассистента исторического отделения.
