Глеб бесшумно покинул свой кабинет и направился в отделение. Дверь ее палаты была приоткрыта. Ева лежала на спине, укрытая до подбородка колючим синим пледом, вытянув руки вдоль туловища. Глаза ее были плотно закрыты, но это не значило, что она спала. Он неплохо ее изучил. Каштановые локоны змейками вились по подушке, создавая своеобразный узор. На лбу выступили капельки пота. Ему захотелось прижать ее к себе и укачать так, чтобы на лице ее заиграла улыбка, но не гримаса отчаяния.
Она страдала от духоты. Глеб поискал глазами оконную ручку, но не нашел. В его отделении больным разрешалось выходить в коридор, открывать окна и даже гулять. Странно… Он топтался возле ее кровати, не решаясь начать сеанс, потом снова ринулся к окну, пытаясь открыть его, но ничего не получалось. Склеенная тройная рама, решетка и осень за стеклом. Да уж, негусто для впечатлительной натуры.
Глеб вышел в коридор, но сестер не было, и он вернулся в палату. Рядом с ней он удивительным образом преображался — ему хотелось шутить, смущая ее, или молчать, пристально разглядывая легкую фигурку, острые коленки и руки с тонкими нервными пальчиками. Он опять разозлился на себя — ну какого черта придумывать то, чего нет на самом деле? По сути, их двое, и непонятно, кто ему приглянулся больше — его пациентка или… Маргарита. Он поймал себя на мысли, что называет ее Ведьму по имени, тем самым персонифицируя. Но ведь человеку свойственна двойственность натуры. Это норма, принятая психологией, и искать тут патологию глупо, другое дело — двуличность. Внешне похожие, эти явления имеют абсолютно разные причины возникновения и по-разному действуют. Двуличие относится к поведенческим началам, тогда как двойственность зависит от перемен настроения и поведения по ситуации. Человек двойственен сам по себе, и две его противоположные сущности проявляются при разных обстоятельствах. В случае Евы, кроме зависимости, наблюдается четко выраженное раздвоение, или, другими словами, диссоативное расстройство идентичности, когда второе «я» полностью отделяется и выходит из-под контроля первого. Возможно, тут сыграла роль травма, перенесенная ею относительно недавно, возможно, стресс… Хотя не исключено, и, скорей всего, это так, она выдумала свою Маргариту, чтобы выползти из депрессии, но при этом она жестко контролирует Ведьму, продолжая, таким образом, играть. Определенно, в ее случае клиника ни при чем.
Он присел на кровать и осторожно коснулся запястья, проверяя пульс. Красивая девушка, жаль… Она вся была словно из хрупкого стекла, тронешь — и разлетятся осколки… кажется, она сама говорила ему об этом. Глеб улыбнулся. Ева приоткрыла глаза, посмотрела на него без удивления и снова закрыла, словно дала понять, что можно начинать. «Неужели в ней спит некто, кто может препятствовать моей терапии?» — он в сотый раз задал себе этот вопрос. Да нет, бред! Хотелось бы посмотреть на того, кто может противостоять его методике подавления. Ему показалась, девушка усмехнулась, словно читала его мысли. А может быть, наоборот, следует спровоцировать ее Ведьму, вытащить наружу, изучить… а там… там, как карта ляжет…
Он заговорил вполголоса, не меняя тона, чуть растягивая гласные, и она безропотно покорилась его воле.
Ад.
— Где ты?
— Мне назначен ад.
— Тебе страшно?
— Нет.
— Расскажи, что с тобой происходит.
— Здесь не лучше и не хуже, чем в земной жизни. Два странных крылатых парня только что подвели меня к массивной двери. Они стоят за спиной, переминаются с ноги на ногу и поглядывают на часы. Знаете, такая смешная парочка лоботрясов, у которых всегда найдутся «срочные дела». Такие обычно строят из себя деловых в случае, когда им неинтересна ситуация. Это и есть мой случай — ситуация абсолютно банальная. Рослая девушка с правильным прикусом, стильная и дерзкая, свела счеты с жизнью, ушла по-английски. — Она рассмеялась сухим нехорошим смешком.
— Ты можешь назвать причину своего суицида. — Он старался не выдавать своего волнения. Такую находку нужно было записать. Он вытащил из кармана миниатюрный диктофон и включил запись.
— Скучно, — вдруг вскричала она, — в один прекрасный момент мне стало скучно. Там, в жизни, я была капризной и взбалмошной женой высокородного австрийского барона Гюнтера фон Баха, развращенная вниманием и любовью. О, как я ненавидела одинокие серые вечера и по-собачьи преданные глаза своего мужа. Ску-у-у-чно… — Она помолчала, облизывая потрескавшиеся губы, а затем, набрав в легкие воздуха, заговорила с жаром, словно боялась не успеть досказать всю историю своего падения. — В один из таких вечеров я затолкала в себя десятка два белых таблеток… а затем запила их виски с водкой. Мерзкий микс. Но ничего не поделаешь, не всегда под рукой алкоголь, которым хочется насладиться в последний раз… Потом снова таблетки и… глотками дурное пойло. Сначала ничего не происходило, немного кружилась голова, подташнивало, а потом появилась слабость и захотелось спать, но проклятая тошнота и холод не давали уснуть. Руки тряслись… я перестала чувствовать тело. Теряя сознание, я тут же приходила в себя, и все повторялось снова. Когда кислород прекратил поступать в легкие, я умерла.
— Что происходит сейчас?
— Какой-то белобородый старичок задает странные вопросы. Я не хочу отвечать. Он вежливо улыбается и зачитывает мои земные деяния. Я устала… Все это напоминает плохое телевизионное шоу. — Ева замолчала и вдруг заговорила снова, порывисто дыша: — Вредный старикашка! Из его слов я поняла, что не заслужила ничего положительного и гореть мне в аду. Фу, не переношу жару… Теперь я знаю, что ад — это то, что ты ненавидишь… Ненавидишь, но вынужден терпеть.
— Расскажи, что конкретно ты видишь. — Его просьба прозвучала настойчиво, но мягко.
— Парни-лоботрясы вытолкали меня в узкий коридорчик и подвели к странной двери, обитой медными листами. Сейчас начнется…
Ева стала метаться по кровати, и ему пришлось надеть на нее резиновые держатели. Он закрепил их на металлической прикроватной раме и вернулся к окну.
Она сникла и горько усмехнулась:
— Ну вот и всё. Двери открылись. Я слышу шум. Ощущение, словно одновременно играют как минимум три симфонических оркестра. Свет режет зрачки. Я ничего не вижу, кроме расплывчатых силуэтов каких-то чудиков, снующих повсюду.
Из ее глаз потекли слезы. Она сильно вспотела. Глеб поморщился и, достав из нагрудного кармашка носовой платок, промокнул ей лоб.
— Дым забивается в ноздри, выедая слизистую. Вытащите меня отсюда! Ай! — Она вздрогнула. — Кто-то из «добродетельных» ангелов толкнул меня внутрь, и двери закрылись. Как можно называть добродетельными тех, кто толкает тебя в преисподнюю? Пусть они и ангелы.
Она забилась, потом, захрипев, обмякла.
— Тебе ничего не угрожает, Ева, это всего лишь сон. Рассказывай свой сон.
— Теперь я вижу стену из живых человеческих голов. Они кричат от боли и ужаса. — Она сморщила личико и уже спокойнее продолжила: — Я стою на балюстраде, усыпанной купюрами разных эпох. Кажется, я званая гостья… я отражаюсь в зеркале. На мне головной убор танцовщицы Crazy Horse… Я обнажена, и мне есть чем гордиться. У меня красивое тело. Правда?
— Ты красивая. Рассказывай.
— Не могу! Снимите с меня этот проклятый обруч. Перья слишком тяжелы. — Она состроила недовольную мину. — Ко мне боком приближается волосатый тип с закрученными рогами, похожий на фавна. В лапах он держит здоровенный микрофон. Кажется, сейчас начнет орать. Сделайте потише звук, прошу вас…
— Не бойся его. Что он хочет от тебя?
Подражая неведомому фавну, она опять закричала. Вены на ее шее вздулись и потемнели.
— Достопочтимые ПадонГГи!.. Ур-р-роды и Ур-р-родки! Встречаем долгожданную баронессу Еву фон Бах!.. Приготовили украшения и… трижды: «Ур-р-р-ра-а-а!» Оркестр, туш! Ничего себе обращение? М-м-м? Ой! — Она изогнулась, пытаясь освободиться от резиновых наручников. — Он тычет мне раскаленным прутом в бок и просит улыбнуться. Из его волосатой пасти жутко разит нечистотами. Мне больно!
— Тебе не больно! Ты видишь сон и скоро вернешься домой. — Глеб обвел палату взглядом.
Совсем обессилевшая, Ева заговорила шепотом, словно доверяла ему самую сокровенную тайну:
— Уроды скандируют мое имя, взрывая хлопушки в виде гигантских фаллосов. Огонь похож на маленький пожар… Помещение наполняется дымом и гарью. Кажется, в голове лопаются сосуды. Мои попытки стянуть проклятый обруч приводят к еще большей боли, он впивается в лобовую кость так, что глаза выскакивают наружу, и я теряю сознание… В чувство меня приводит фавн. Он подносит к моему носу кусок розовой губки, пропитанной горячим крепом венской канализации, и я возвращаюсь к реальности. Абсурд!
— Дальше. Рассказывай!
— Конферансье подает мне два стакана — один, наполненный наполовину таблетками, и второй, с бледно-желтой жидкостью. Я все поняла. Что ж, остается сожалеть о Марго.
