Тихомир помнил сказку о тюленихе, которая меняла в гроте свой облик, превращаясь в прозрачно-искрящейся воде и лунном свете в красивую девушку. Она сбрасывала шкуру и превращалась в стройную барышню с округлыми и крепкими грудями, танцевала в одиночестве, рисуя на воде круги, которые, в свою очередь, барашками лазоревой пены разбивались о стены пещеры. Поговаривали, что её можно было увидеть вблизи, бесшумно подплыв на байдарке, но это было опасно: она могла быть одной из Вил, несмотря на отсутствие крыльев и утиных перьев вместо пальцев. Вил нельзя сердить: они добры и из сострадания даже предлагают себя мужчинам на одну ночь, а после этих кратких встреч рожают лишь дочерей. Беды обрушатся на того, кто в гордыне своей вознамерится повелевать этими созданиями.
Что бы было, если бы я принялся командовать Норой… Она умела дарить и принимать поцелуи, но под действием выпивки брала в руки швабру, стул или палку и переставала видеть что-либо вокруг… Возможно, зрячим был только один её глаз, и по ошибке она закрывала именно его. А вот Стани смотрела на море обоими широко раскрытыми утомлёнными глазами. Несмотря на худобу и усталость, можно было представить её прежнюю красоту. Вечно пьяный муж Янец постоянно колотил Стани. Может статься, когда-то он украл из пещеры оставленную ею тюленью шкуру, так поступают многие: сажают в клетку сверчка, ослепляют его, а потом теряют всяческий интерес к его пению.
Я бы очень хотел вором проникнуть в их дом, перевернуть вверх дном все ящики и сундуки, дабы найти тюленью шкуру и вернуть её Стани. Тогда бы она стала счастливой и удалилась бы в морские глубины. Конечно, жалко детишек Анку и Юре, но мать-тюлениха приносила бы им красивые ракушки и кораллы с соседнего острова Зларина: в омывающих его кристальных водах много розовато-золотистых сокровищ. Тюлениха обязательно бы приплывала к своим детям и играла бы с ними в мяч, как в цирке.
Порой Нора желала, чтобы я любил её по-животному. Это мне напоминало действия рыбаков над тюленихами, а ведь они их убивают. Мясо и кровь. Кто знает, почему так… Я же после соития нежно гладил Нору по руке и целовал ей спину и ступни. А вдруг, в те моменты она чувствовала себя менее одинокой? Мы были вместе на краю бездонной чёрной воронки.
Мы были вместе перед лицом не знаю чего: пустоты, неизведанной австралийской земли. Вскоре к ледяному континенту, протягивающемуся к югу, будут направлены корабли «Эребус» и «Террор» под командованием Росса. Когда мы были рядом, я хорошо чувствовал, что она хотела мне сказать: что бы ни случилось, она навсегда была моей женой. Если б я только понял это раньше, во Фьюме… Нора поставила свою подпись-крестик в книги записей церкви Св. Матвея. Наше бракосочетание в Новом Норфолке, проведённое падре Робинсоном, милейшей души человеком, когда-то защитившим меня от огульных обвинений в атеизме. 25-е января 1831 года. Я помню. Вот эта запись.
Мена койетен нена. Я люблю тебя. Я выучил эти слова на острове Бруни в период, когда боролся с чёрными, пытаясь согнать их в резервацию. Для моего участия в той экспедиции меня даже вытащили из тюрьмы, где я оказался по вине Норы. Меня практически поставили во главу того похода. Я одолел тех аборигенов, у меня не было иного выхода, а ещё я выучил их язык, проникся их традициями, их жизнью. Я едва ли не начал составлять словарь. Они погибали на моих глазах, и я ничего не мог с этим поделать: мы прибыли туда с целью их истребить и должны были это сделать вне зависимости от нашего нежелания. Роком мы были привезены сюда, закованные в цепи, готовые исполнять любые его дальнейшие прихоти. Губернатор и Его Величество являют собой подлинные инструменты уничтожения — нельзя было им не подчиняться, таков порядок в мире и на корабле.
В общем, наиболее верным, точнее неизбежным, поведением было загнать их любыми, попросту самыми жестокими, способами на остров Бруни. В конце концов, за несколько лет они убили более двадцати белых, и не стоило надеяться, что нам удастся их побороть только с помощью пряника. Использование кнута было вполне оправдано: нужно, значит, нужно. Партия — тоже организация не для слабонервных, а для тех, кто железными руками готов творить Историю. Жалостливые врачи же только сыпят соль на незажившие раны. Это я не о Вас, доктор. Объявить Чёрную войну было большой подлостью со стороны сэра Джорджа, но уклониться от нее было нельзя. Приказ был всех отловить и увезти, стремясь минимизировать кровопролитие, за каждого живьём пойманного аборигена давали вознаграждение в пять фунтов. Вполне вероятно, что там, куда мы его увозим, он погибнет точно так же, как те умирающие от голода и жажды на скалах острова Грейт, точно задыхающиеся рыбёшки, забытые на берегу отливом. Все мы умрём: индивидуумы, народы, империи. Сегодня умирать суждено им, и не я тому виной.
Пусть останется хоть какое-то воспоминание; никто не должен исчезать, будто его никогда и не существовало. Именно во избежание подобного, я выбиваю на могильных камнях эпитафии похороненным на Острове Смерти каторжникам, и вовсе не ради двух шиллингов за плиту. Я ловлю каждое произнесённое призраками леса слово, как делал это преподобный Бедфорд, стараюсь подобрать подходящие глаголы и союзы, дабы создать цепи из звуков для передачи образа быстротечности времени, его бесполезности, оставшихся от него следов, рассеивающегося в воздухе дыма… В различных языках есть миллионы разных слов. Кенгуру он же «ила», «вула», «рьена», «лена», «лине», «рарина», «томнана»; лебедь, «робигана», «ровендана», «пюбли», «калангуна»… Облака заволакивают небо, облака, «ва рантина», то есть небесная темнота. Ложь — «манинтайана», хотя аборигены лгать не умеют. Один из них, Монтилангана, подвергает себя большой опасности, чистосердечно признаваясь, что убил нескольких белых поселенцев. Да, туземцам очень тяжело произносить слова лжи. Для них существует одна правда. Если идёт снег, значит, идёт снег. Как можно, какой смысл говорить, что снега нет? Им очень нравится повторять за прелатом слова Писания, следует только отвечать: да-нет. Очень часто преподобный, будучи под хмельком, повторяет вместе с ними одну и ту же фразу, как литанию. «Обладает прекрасной памятью в отношении придуманных им деталей, даже более отчетливой, чем по поводу случившихся с ним в действительности фактов». Клик, удалить… Что ещё вы хотите знать из того, что было, а что нет?
Мне нравится говорить Норе мена койетен нена. Я люблю тебя. Хотя я очень смутно всё это помню: смуглые руки, морской берег, мы оба навеселе, она пьяна больше и злится, почему я не пытаюсь выпить столько же. Я уже не помню, сколько раз мы оказывались в тюрьме, в очередной раз разгромив в подпитии какое-нибудь заведение. Её пленяют собранные мной слова, пусть она их и не понимает. Какие-то аборигены, которые иногда приходили в таверну клянчить алкоголь, научили её одной песне: «Таби-ба-тея, Моча, ми боей-ва, Таби-ба-тея, Моча, ми боей-ва». Она не соглашалась заняться любовью, пока не допоёт. Потеряв терпение, я пытаюсь расстегнуть ей блузку — она даёт мне пинок коленом и продолжает свое: «Лома-та-роч-а-ба-лонг-а Ра, Лома-та-роч-а-ба-лонг-а Ра».
Зачем вдаваться в смысл этих воплей, заунывного пения без ритма и пауз? Ясон тоже не понимает колдовских приговоров и воззваний Медеи к богам ночи. Быть может, Медея и сама-то не ухватывает значение произносимых ею магических формул, да и верующие в церкви не осознают, о чём пережевываемые, измусоленные ими молитвы. Мне тоже было неведомо, о чём навязанные мне во Фьюме слова… Нора просит меня рассказать, как занимаются любовью чёрные женщины, и если я отвечаю, что не знаю, она огревает меня по голове первым попавшимся предметом. Она мне не верит, так как знает, что затиранизированные своими чёрными мужьями аборигенки весьма охотно уходят с белыми; и правильно делают: женщина создана для покорения мужчины, для его оседлания. Норе нравится быть наездницей и превращать меня в тряпку. В процессе она успевает заливать мне в глотку спиртное, она заставляет меня пить, чтобы взбодриться и начать новый тур скачки. Один раз ром залился не в то горло, и я чуть было не задохнулся. Как говорит товарищ Блашич в своей списанной у кого-то курсовой работе: «женщины пеласгов склонны властвовать над мужчиной, выжимая из него все соки, а как только он устаёт, они без крупицы сомнения от него избавляются». Вернувшемуся к состарившейся Медее Ясону дорого пришлось заплатить за ошибки своей лихой молодости и за всесилие своей натуры жиголо.
Когда я получаю условное помилование, Нора снова вдрызг напивается. Я бы мог уехать в любую точку мира, кроме Англии…, если бы в тот же вечер мы опять не оказались в тюрьме за поломанную в гостинице мебель и побитую посуду; на самом деле, я всего лишь пытался её остановить, но случайно назвал её Марией, за что получил бутылкой по башке, стол был моим щитом. Вдребезги бутылки, стаканы и окно. «Я клянусь, что больше никогда так тебя не назову! Умоляю тебя, остановись! Прости меня! Я никогда больше!»… «Лома-та-роч-а-ба-лонг-а Ра», — орала она. Это ведь я научил её той песне, дабы не забыть язык местных, слова которого я настойчиво записывал, создавая словарь. Что эти слова значат, я уже не помню: должно быть, мне слишком сильно дал в голову ром и вся эта встряска. Что там мямлит Медея перед почти уснувшим драконом? Немногочисленные аборигены сами-то друг друга понимают с трудом. Те обнаруженные Робертом Кларком на острове Флиндерс двести человек говорили как минимум на восьмидесяти различных языках и наречиях. Пусть выживут хотя бы слова: они-то долговечнее древнейшей в южных морях расы их носителей.
