Ну а 19, 20, 21, 22, 23 февраля - Созвездие ПЕГАС.
Теперь все понятно? - обратился он к Валентине, и перевел взгляд на Ольгу.
- Занятно, - отозвалась Ольга. – Я эту информацию и в Интернете могу надыбать, так что ты не сделал никакого открытия для нас.
- А мне было ужасно интересно. Вы такой потрясающий человек, и очень-очень симпатичный, - сказала Валентина, не сводя с шамана своих заблестевших глаз.
Она и оторвала, наконец, взгляд от Эндэнэ, и закинула ногу на ногу.
Между ней и Ольгой оказался свободный стул, а на нем – книга.
- Зюскинд, Парфюмер, - прочла Валентина на обложке, и взяла книгу в руки.
- Передай ее Ольге, - произнес шаман. - Кажется, это ее.
- Не моя, - ответила Ольга. – Я читала Зюскинда, он где-то дома у меня затерялся.
- Возьми и посмотри, - сказал Эндэнэ немного напряженным голосом. – Валь, передай ей, пусть листанет.
- Да не нужен мне Зюскинд, - сказала Ольга. – Я занята тортом. Валь, тебе что, торт не нравится? Или ты так любишь классику?
- Я не читала Зюскинда, - ответила Валентина, открыла книгу, и принялась перелистывать. И вдруг выронила ее из рук, и сползла со стула на пол.
- Эй, что с тобой? – склонилась над подругой Ольга, и увидела, как стало бледнеть ее лицо.
Валентина судорожно дернулась и затихла, взгляд остекленел…
- Что такое? – потерянно пробормотала Ольга. – Надо врача, срочно!
Она полезла в сумочку за мобильником.
- Поздно, - произнес шаман. – Она мертва. Остановка сердца.
Он нахмурился и стиснул зубы. Взгляд его стал жестким.
Ольга неделю не выходила из дома и не отвечала на звонки. Сидела и плакала. Нет, конечно, выводила гулять собаку, но ненадолго. Заглядывала в продуктовый магазин. Но делать ничего не могла, все из рук валилось. Ей было до боли жаль Валентину. Приехавшая в тот раз скорая подтвердила диагноз, интуитивно поставленный шаманом. Врачи решили, что у Валентины было слабое сердце.
Потом она успокоилась и ответила на надрывный телефонный звонок. Это был Хаббл. Он сказал, что возвращается в Америку, и хочет попрощаться.
«Надо отвлечься, хватит рыдать, этим никому не поможешь», - решила она, и согласилась встретиться с ним. Но только не в ресторане, и не в Центральном доме литераторов. Решили пойти в Консерваторию на концерт классической музыки.
Встретились в Бетховенском зале, возле бюста. Хаббл достал билеты в партер, места были в самом центре пятого ряда.
- Я люблю пятый ряд, - сказала она. – Просто я люблю эту цифру, пять. Это мое число.
Хаббл не совсем понял, что она сказала, так как сегодня она путала английские слова с русскими, но из вежливости он улыбнулся и кивнул.
До начала концерта было еще полчаса. Они побродили по консерватории, посмотрели фотографии на стенах. И Хаббл произнес вдруг:
- Ольга, я хочу подарить тебе на память маленький сувенир. Это часы странного вида, они не ходят, но очень забавные. Это будильник.
Он сказал эту фразу на ломанном русском.
- Ты стал учить русский? – удивилась она.
- Пока только несколько фраз, и много разных слов, - ответил он.
- О, это мне нравится, - сказала она. – У нас трудный язык, ты просто герой! А часы я починю, я умею. Мой прадед был знаменитый часовщик, золотые руки, и мне тоже передалось от него кое-что в этом плане…
Она взяла сверток, который Хаббл вручил ей, и развернула. Будильник действительно был совершенно необычный. В куске причудливо застывшей лавы был оранжевый неровный многоугольник – циферблат, с черными римскими цифрами и черными стрелками в виде рыбок.
- Потрясно! – воскликнула Ольга. – Это просто класс!
Тут прозвенел звонок, и они пошли в зал. Объявили арии из классических опер, и имя:
- Исполняет Михаил Гужов.
Зал взорвался аплодисментами.
На сцену вышел большой полный молодой мужчина с нежной как у младенца розовой кожей, и запел таким глубоким басом, что зал завибрировал.
Зрители замерли. Хаббл зажмурил глаза и стал слегка раскачиваться в такт пенью. Ольга почти полностью растворилась в звуках, это было блаженство… Она парила в небесах, плыла в океане, растворялась в солнечном свете, танцевала среди нежных теплых языков пламени, она сама была частицей пламени, лучиком света, сияньем морской волны…
После концерта они, осиянные чудесными звуками и счастливые, бродили по улицам и молчали, впитывая в себя краски поздней осени и начинающейся зимы…
Потом поймали такси и поехали к Ольге. Был прощальный вечер с шампанским и долгими ласками. Ночью они гуляли с собакой. Утро пришло незаметно. Хаббл распрощался и поехал в аэропорт. Ольга легла спать.
Ей снилось, что она в Домжуре берет интервью у хорошенькой юной блондиночки, и вдруг понимает, что это она сама и есть. Она интервьюирует саму себя. А блондиночка рассказывает, да так гладко, словно читает. Она говорит что-то там о своем детстве:
- Снег, до боли в глазах яркий, мелко бугрился на газоне, деревья зло корячились в холодном солнечном пространстве. Из-под ног выпорхнула синица, резко взлетела, пронеслась, рассекая воздух, над фотомастерской — облупленной многоэтажкой. Там на крыше сидел, свесив ноги, Савка-Сопля из шестого подъезда. Увидел меня, спрыгнул, пошел навстречу. «Сейчас треснет по балде», поняла я и приготовилась драться. Савка всегда почему-то цеплялся ко мне.
Шагах в пяти от меня он вдруг остановился, шмыгнул носом, слизнул прозрачную, посверкивающую на солнце соплю над губой и крикнул, как будто я глухая:
«Беги домой, у тебя дома беда...»
С Савкой мы летом стырили булку из ларька...
Дальше Ольга не слушала, а потом снова «врубилась». Блондиночка вещала:
- Кряжистый краснолицый мужчина притушил о ствол липы «бычок» и сказал:
«Да у нас вся страна сидела. Тюрьмы, лагеря, знаешь их сколько?»
«Зона», — отозвался другой.
«Зона» — подумала я и сразу вспомнила фильм «Сталкер». Там тоже зона, другая. А еще есть шальная зона — это когда деревья и птицы дуреют от талого снега. Разные есть зоны. Вот тот любимый мой «Гамлет» из сугроба, из зоны... Ту растрепанную книжку я выловила из сугроба в тот раз…
Я швырнула портфель на скамейку, прислонилась к дереву и стала думать о Гамлете. Он был высокий, немножко лысый, с удлиненным аристократическим лицом и толстыми губами. Он очень худой, ладони его большие, а пальцы длинные. Гамлет улыбнулся, взял меня за руку, мы оказались за столиком в каком-то прокуренном зале, и он сказал:
«Ты что, оглохла?» — сказал Савка-Сопля и ткнул меня локтем в бок. С сигаретиной в уголке рта, небрежно прислонясь к скамейке, Сопля стал глядеть куда-то мимо и говорить:
«Ты чего не в школе, с уроков смылась?»
«А где твои сопли?» — злясь, спросила я.
Нигде нет спасенья, даже в чужом дворе. Хочу одиночества!
«А ты читала «Синюю птицу»?» — печально спросил Савка.
«Я ела паштет из Синей птицы!» — крикнула я, схватила портфель и убежала.
- Да это же фрагмент моих мемуаров! – вскрикнула Ольга и проснулась.
Был уже вечер, за окном стемнело. Надо было срочно кормить и вести гулять собаку. Рокки терпеливо лежал под письменным столом, послушный пес, и ждал. Она встала, пошла на кухню, включила чайник, заварила крепкий чай. «Надо срочно прийти в себя», - подумала, и достала из сушилки керамическую кружку. Мысли ее сделали кульбит и вернулись к Хабблу. Вспомнила про подарок. Сумка валялась на стуле. Вытащила странный будильник. Поставила на телевизор. «Будет время, вскрою и попытаюсь починить», - подумала она.
И еще подумала, что надо непременно сходить в храм к отцу Макарию.
Эндэнэ в ярости переломил бамбуковую трость, и швырнул обломки на ковер.
- Не бурли! – миролюбиво произнесла Леда. – Да успокойся ты, наконец. Не все потеряно. Я заглянула в шар, пока ничего не происходит, Ольга ведь непредприимчивая. Так что у тебя есть время.
- Уйди! – выкрикнул шаман. Пошла вон!
- Что, опять в четырнадцатый век сиганешь? – поняла Леда. – Зря. Там ты ничего не надыбаешь.
- Не твое дело! – снова вспылил шаман.
Леда вышла из его комнаты и закрыла за собой дверь.
Эндэнэ переоделся в одежду странника, попытался успокоиться, но вместо этого распалился еще больше. На сей раз он оказался в 1519-ом году.
- Что за дрянь, - пробурчал он, оглядываясь вокруг. – Надо теперь как-то вписаться с эту бытность… Может, это и не зря, может, здесь как раз и найду Рыжий Камень-то…
А в это самое время Боровский диакон Макарий с Симановского холма вслушивался в птичий гомон на Огубянских заливах. Ему в эту ночь не спалось. Занятия над переводами книг в монастырской библиотеке утомили дух и тело. Глазами Макарий пил едва различимые в предутренней мгле очертания поймы реки Протовы. На противоположной стороне займища послышался колокольный звон Феодоровской звонарницы. И стая уток с шумом опустилась на плесик меж густых зарослей камыша. Он спустился с коня, пустив пастись животину в понизовье, где догорал ночной костер. На половинном бревне у огня сидели два боровских собрата. И до полного рассвета братья не скажут друг другу ни слова. Каждый из них понимал другого, «ибо в молчании было Слово».
