И в ту же ночь трое вышли из расположения своего лагеря и направились на восток, поскольку там, в спокойных краях, больше было возможностей обрести желаемое. И перед выходом Жоакин Сасса сказал: Неизвестно, когда мы вернемся, ждите нас здесь. Лучше бы, наверно, было достать такую машину, куда бы поместились мы все с барахлом и собакой, сказал Жозе Анайсо. Нет таких машин, грузовик нужен, а ты разве забыл, что мы не видели ни одного нераскуроченного и на ходу, да и потом — у нас же конь, мы же не можем его тут бросить. Один за всех и все за одного! — воскликнули тут хором три мушкетера, которых на самом деле было четверо, а в нашем случае — пятеро, не считая собаки. И лошади.
Мария Гуавайра и Жоакин Сасса пустились в путь, а пес бежал перед ними, принюхиваясь к ветру, обследуя тени. Довольно абсурдная затея, надо признать, где ж тут лошадь найти? Сгодится и мул, ответила бы Мария Гуавайра, хотя понятия не имеет, имеется ли в округе нечто подобное, и легче, наверно, было бы отыскать вола, но давно и не мною сказано, что в одну галеру впрячь не можно коня и тучного вола, равно как — коня и щуплого осла, это — то же, что из двух слабостей сделать одну силу, прок от таких соединений бывает только в притчах и в пословицах, вроде той, где говорится о прутьях и венике, мы её как-то уже приводили. Они шли да шли, сходя с дороги всякий раз, когда впереди в прогалине между полей появлялись сторожки или домики, если есть лошади, то они где-нибудь здесь обретаются, мы ищем тягловую скотину, а не циркового жеребца, не рысака для парада. Стоило им чуть приблизиться, собаки поднимали лай, поднимали, но тотчас и обрывали, и мы никогда не узнаем, какие чары пускал в ход наш Пес, но факт остается фактом: самый голосистый и чуткий сторож внезапно смолкал, будто онемев, и не потому, что этот зверь из тьмы убивал его — в этом случае обязательно слышался бы шум схватки, лязг зубов, стоны и скулеж, а здесь стояла тишина, которую мы не называем мертвой лишь оттого, что все оставались живы.
Уже близился рассвет, Мария Гуавайра и Жоакин Сасса еле передвигали ноги от усталости, и он сказал: Надо бы сделать привал, но она настаивала: Надо искать, надо искать, а поскольку, кто ищет, тот находит, то и они нашли, и произошло это как нельзя более просто, когда небо посветлело, и чернота на востоке сменилась густой синевой, и тут откуда-то снизу, обочь дороги донеслось приглушенное ржание — истинное чудо — будто конь подал им весть о себе: Я здесь, они двинулись на звук и вскоре обнаружили стреноженного коня, и привел его сюда не Господь Бог для пополнения каталога сотворенных им чудес, а всего лишь законный его владелец, которому накануне кузнец сказал так: У него спина сбита, помажь ссадину мазью и пусть три ночи кряду, начиная с пятницы, пасется на воле, если не заживет, верну тебе деньги и провалюсь на этом месте. Коня, если он стреножен и если нет под рукой острого ножика перерезать его путы, за пазухой не унесешь, однако Мария Гуавайра знает, как обращаться с такими тварями, и, хоть конь нервничает, не узнавая незнакомых людей, уводит его под деревья, где, рискуя тем, что конь её потопчет или от души навернет копытом, развязывает узел, которым стянута грубая и толстая веревка, обычно-то в таких случаях делают простой узел, чтобы сразу можно было развязать, но, быть может, до здешних мест эта наука ещё не добралась. Помогло, конечно, и то, что конь понял — его хотят освободить, а свобода — всегда драгоценный дар, даже если преподносят его незнакомцы.
Чтобы избежать нежелательных встреч и не навлечь на себя подозрений, возвращались самыми что ни на есть окольными дорогами, больше, чем когда-либо доверяясь собачьему чутью. Когда рассвело, они были уже далеко от места преступления, и, хоть теперь попадались им люди, работавшие в поле или шедшие навстречу, никто из них не узнал коня, оттого, быть может, что особо не присматривался, ибо слишком восхитительно-невиннное, выдержанное в средневековом духе зрелище открывалось их взорам — дама, сидевшая бочком, как амазонка, и странствующий рыцарь, который шел пешком и вел её коня под уздцы — слава Богу, не забыли прихватить уздечку! Огромный пес дополнял пленительную картину, которая одним казалась грезой наяву(другим — внятным знаком грядущих перемен к лучшему, и не ведали одни и другие, что перед ними всего лишь пара конокрадов, воистину — внешность обманчива! — вот только неизвестным остается, что обманывает она дважды, так что лучше доверяться первому впечатлению и не углубляться в расследование. Вот поэтому многие и сейчас говорят: Утром видел Амадиса и Ориану, она верхом ехала, он пешком шел, и пес был при них. Не могут это быть Амадис и Ориана, у тех никогда никакой собаки не было. А я тебе говорю, видел, один свидетель не хуже сотни. Но в книге про их жизнь, любовь и приключения ни слова не говорится про собаку. Стало быть, надо переписать эту книгу, и столько раз, сколько потребуется, чтобы влезло туда все. Все? Все, не все, но чем больше, тем лучше.
Вечерело, когда они добрались до своего — ну, скажем, стойбища — и были встречены радостным смехом и объятиями. Гнедой старожил искоса глянул на гнедого новичка: Вижу, ссадину у тебя на спине помазали мазью, а самого выпустили попастись на три ночи, считая с пятницы, это самое верное средство.
Покуда беженцы возвращались к своим домашним очагам, а жизнь, как принято выражаться, мало-помалу входила в прежнее русло, с необыкновенной силой разгорелась научная дискуссия о причинах, побудивших полуостров in extremis,[26] когда катастрофа казалась уже совершенно неминуемой, изменить траекторию своего движения. Придти к единому мнению по этому вопросу не удалось, гипотезы высказывались самые полярные, непримиримо противоречившие друг другу, что, выражаясь математическим языком, поспособствовало несократимости ученых мужей, принимавших участие в споре.
Первая гипотеза отстаивала абсолютную непреднамеренность нового курса, исходя из того, что полуостров двинулся строго перпендикулярно к предыдущей траектории, что решительно исключало самую возможность некоего, скажем так, волевого акта, тем паче, что непонятно было, чьей воле можно его приписать, поскольку никто не возьмет на себя смелость предположить, будто неимоверная громада земли и камня, на которой суетятся несколько миллионов человек, может обрести путем простого сложения или взаимоумножения разум и способность рассчитать курс с такой невероятной — так и хочется сказать «дьявольской» — точностью.
Другая гипотеза доказывала, что смена курсов, которыми движется полуостров будет всякий раз происходить под новым прямым углом, что позволяет допустить невероятную возможность того, что он вернется в исходный пункт, но лишь после того, как пройдет полный цикл этих последовательных смещений, которые, начиная с какого-то определенного момента, будут измеряться миллиметрами и в конечном итоге приведут его в точности в ту самую точку, откуда он начал дрейф.
Третья гипотеза предполагала существование сильного электромагнитного поля, излучаемого полуостровом, которое при приближении к постороннему и достаточно объемному предмету начинает действовать, запуская процесс своеобразного отталкивания, каковое следует, впрочем, понимать не в общеупотребительном смысле, а — заимствуя автомобильный термин — как боковой занос, то есть неуправляемое скольжение. Причины того, почему это скольжение идет по направлению к северу или к югу, ускользнули от внимания исследователей.
И наконец четвертая, идущая вразрез со всеми прочими, гипотеза, опираясь на понятие «метапсихоза», утверждала, что полуостров избежал столкновения, благодаря тому, что в последнюю долю секунды возник новый вектор движения, образованный концентрацией индивидуальных чувств — прежде всего отчаяния, ужаса и жгучего желания спастись — охвативших всех тех, кому эта катастрофа грозила гибелью. Объяснение имело большой успех, особенно возросший после того, как в целях приближения его к постижению простых, не обладающих специальными познаниями людей, автор доктрины провел параллель с известным физическим феноменом, когда пучок солнечных лучей, собранных в фокус благодаря двояковыпуклой линзе, выделяет тепловую энергию. Не то ли происходит и в данном случае, когда на место линзы, многократно усиливающей воздействие света, приходит сгусток коллективной воли, в кризисный момент концентрирующейся, стимулирующейся и доходящей до пароксизма. Вздорность такой аналогии никого не смутила, напротив — многие сейчас же задались целью отныне и впредь объяснять феномены духа, души, воли, психической и нервной деятельности физическими терминами и понятиями, даже если концы с концами решительно не сходились. Гипотезу изучали и развивали с тем, чтобы применить её основополагающие принципы к нашей повседневности, и прежде всего — к деятельности политических партий и к спортивным соревнованиям, если упоминать лишь две сферы нашей деятельности.
